Таня Гроттер и Локон Афродиты - Дмитрий Емец

– Но моя «Ода» в тысячу раз лучше!.. – заспорил Абдулла.

– Она смертельно опасна, дорогой Абдулла! Это чистейшая черная магия, которую даже стражи мрака не рискуют использовать!.. По техническим причинам «Ода на окончание Тибидохса» откладывается до момента конца света! – решительно отрезал академик.

– Кстати, у меня хорошая идея! Абдулла,

почему бы тебе не написать приветственную оду Магфорду, ее декану и самой доброй тете? Должно же у нас быть секретное оружие? В конце концов не одни булыжники оружие пролетариата! – подмигнув Абдулле, предложил Тарарах.

– Не сомневайся! Я так и поступлю. И горе тому, кто помешает мне ее прочитать! – мрачно сказал Абдулла и, демонстративно повернувшись к академику спиной, покинул собрание.

Соловей О. Разбойник попытался что-то сказать, но гомон в зале стоял такой, что его не услышали. На просьбу немного помолчать никто не реагировал. Тогда, покачав головой, тренер свистнул в два пальца. Первые четыре ряда повалились как кегли. Тишина сразу стала гробовой.

– Короткое объявление! Завтра в 9 утра все пятикурсники, летящие в Магфорд, должны быть на драконбольном поле! Никому не опаздывать. Всем тепло одеться. Лететь будем на большой высоте. Если вопросов нет, всем счастливого выпускного!

– Вопросов-то нет! Принесите кто-нибудь мой слуховой аппарат и новый барабан для перепонок! – трогая свои уши, проворчал Ягун.

– А теперь совместный подарок ученикам Тибидохса от преподавателей и не только от них! Ну, где вы там? Начали! – весело крикнул Тарарах и, замахав руками, подал кому-то знак.

На Лестнице Атлантов показалось около полусотни домовых с музыкальными инструментами. Учитывая несоответствие размеров, гитару несли четверо домовых, саксофон – шестеро, а здоровенный барабан – около десятка. Все домовые пыхтели и все были преисполнены ответственности. Помогая друг другу и охая, они спускались по огромным ступеням, каждая из которых была выше их роста. Учитывая, что им приходилось еще нести инструменты, зрелище было печальное. Тане с ее развитым зрительным воображением немедленно захотелось снять рекламный ролик, в котором десять младенцев второго года жизни стаскивают по лестнице концертный рояль.

В какой-то момент барабан выскользнул и покатился вниз. Домовые, спасаясь, с писком бросились в разные стороны, потеряв свои музыкальные инструменты.

– Это что, черная комедия для садистов? – поинтересовалась Гробыня. – Тогда почему мы смотрим ее стоя? Требую себе место в первом ряду! Гуня, кресло!

Тарарах бросился было к домовым на помощь, но его опередила Медузия. Она щелкнула пальцами, и мгновение спустя оркестр стоял уже на одном из столов в центре зала, настраивая инструменты. Особенно забавен был маленький домовенок с бас-гитарой, который суетился, подпрыгивал и жалобно искал глазами, куда ему воткнуть электрическую вилку.

– Сейчас будут танцы! – сказал он.

Предчувствуя, что танцы будут парными, Ягун высматривал в толпе Катю Лоткову.

– Пригласи я кого-нибудь другого, меня не поймут. Почему-то многим трудно поверить с первого раза, что я патологически верное и преданное существо! – пояснил он Тане.

– Я в это верю, – улыбнулась Таня.

– Правда? Хм. Польщен. А кого ты, кстати, пригласишь на белый танец?

Хотя и с колебанием, Таня хотела было сказать: «Ваньку», потому что только с ним она обычно и танцевала, но почему-то осеклась.

– Я вообще не буду танцевать, – сказала она и с вызовом посмотрела на Ягуна, готовясь дать отпор, если он станет задавать вопросы.

Однако шумному и говорливому Ягуну было не занимать чуткости. Он ободряюще подмигнул Тане, сказал: «Ну пока! Я к Лотковой!» – и слинял. Чувствуя, что Ванька продолжает смотреть на нее, Таня отвернулась.

«Привет от пыльного свитера!» – ужасно хотелось сказать ей, но она сдерживалась, правда, с трудом. В конце концов, для кого, как не для Ваньки, она одевалась? Хотя только ли для него? В мысли о том, что все она делала только

для него, было немало лицемерия, и у Тани хватало ума отдавать себе в этом отчет. «Видеть себя со стороны гораздо важнее, чем видеть себя в зеркале», – любила повторять на своих лекциях Медузия Горгонова.

Самый маленький домовенок подпрыгнул, пискнул и оглушительно ударил по барабану. В ту же минуту еще трое домовых запрыгали по клавишам синтезатора. Забавнее всего было наблюдать за трубачами и саксофонистами. Маленьких легких домовых хватало только на один выдох. Затем они отскакивали, переводя дух, а их сменяли другие. К тому времени, как последний из очереди успевал дунуть в трубу, первый уже восстанавливал силы.

– Ты будешь танцевать? – спросил Ванька, появляясь рядом. На его лице было недоумение и, пожалуй, обида.

– Нет. У меня болит нога! Может, тебе Зализину пригласить? Вон она там, у стола караулит! – ответила Таня, не оглядываясь. Она знала, что, если обернется, не вынесет укоряющего взгляда Ванькиных глаз.

Неожиданно Тане почудилось, что локон Афродиты нагрелся у нее в ладони. Это был особый жар, совсем не похожий, скажем, на жар раскалившегося магического кольца или взбешенного артефакта. Это был жар, проникавший в сердце.

Она тревожно оглянулась и, хотя никого не увидела, ощутила: кто-то зовет ее. Зовет телепатически. Забыв о Ваньке, она стала осторожно лавировать между танцующими парами, пытаясь понять, откуда исходит зов.

Вот Пипа – самоуверенный и напористый маленький танк – танцует с Генкой Бульоновым. Генка ссутулился, присел изо всех сил, и все равно Пипенция едва достает ему до груди. Чем не дядя Герман и тетя Нинель? История любит возвращаться на кр<F»TimesET Udar»P12>у<F255P255>ги своя. Она любит привычные повторяющиеся ситуации, видя в них покой и стабильность.

Вот Шурасик с Леной Свеколт. Кажется, и во время танца они спорят о чем-то ученом, а затем Шурасик сердито останавливается и начинает быстро записывать на руке у Свеколт магические формулы. Ленка качает головой и в свою очередь пишет что-то на ладони у Шурасика… И эти двое нашли друг друга.

А вот и Гробыня с Гуней Гломовым. Зная, что грузный Гломов все равно оттопчет ей ноги, Склепова поджала их, и Гуня просто таскает ее, висящую у него на шее, танцуя за двоих. Гробыня только посмеивается и капризничает, командуя и призывая Гломова быть резвее. Нет уж, едва ли Бейбарсов сможет стать таким же Гуней, а раз так, то и этот выбор уже сделан, что бы там ни говорила и ни думала Склепова.

Вот Сарданапал танцует со строгой и суровой Медузией. Вот хохочет Великая Зуби, требуя у Готфрида Бульонского не пыхтеть, а вот Поклеп перевозит с места на место бочку с русалкой, к которой не так давно по просьбе Милюли домовые приделали колеса. В общем, все развлекаются как могут, и даже громадный Тарарах притопывает в одиночку, помахивая копченой бараньей ногой, в которую время от времени впивается здоровенными зубами. И весь счастливый вид питекантропа говорит, что танцы желудка ничем не хуже парных. К тому же с хорошо прожаренным бифштексом поладить проще, чем со своенравной девицей.

А вот проносится ловкий и быстрый Ягун с Катей Лотковой. Отличная пара, и танцуют оба хорошо. Правда, на лице у Ягуна легкая фоновая задумчивость. Должно быть, он не уверен, погасил ли огонь под котлом, в котором кипит олово с добавленной селитрой и перхотью барабашек, и теперь сомневается, ни рванет ли на радостях весь Тибидохс. Но это уже второстепенные детали, которые не должны затенять главного. А главное сейчас для Ягуна – Лоткова.

– Эх, Катька, не повезло тебе со мной! – вздохнул Ягун.

– Почему?

– Склероз прежде меня родился… Через какое-то время ему надоело торчать в одиночестве, и он решил напомнить мне, что и мне пора рождаться, но забыл… На то он и склероз! – сказал играющий комментатор.

– Что-то я не понимаю, о чем ты, – озабоченно заметила Катя.

– Не волнуйся, я тоже не понимаю. Понимание всегда приходит последним, а уходит первым… Но разве это так важно? – разглагольствовал Ягун.

Проскользнув к лестнице, Таня нырнула за ногу ближайшего атланта. Здесь, уверенная, что ее никто не видит, она откинула со лба волосы и попыталась разобраться в своих чувствах. Локон Афродиты холодным жаром полыхал у нее в ладони. Разжав пальцы, Таня увидела, что он сияет так, словно она зачерпнула ладонью жидкое солнце.

Атлант, встревоженный жаром артефакта, стал переминаться с ноги на ногу. Таня поняла, что нужно уходить, пока ее случайно не раздавили. Золотистое сияние, которое отбрасывал локон, вело ее по лестнице наверх.

Примерно догадываясь, кто может оказаться там, наверху, но в то же время внутренне разрешая себе обманываться, Таня начала подниматься по лестнице так быстро, как позволяла ей высота ступеней.

Локон полыхал все ярче, настойчивее. Неведомый голос звал, манил. Музыка из Зала Двух Стихий доносилась едва-едва. Все размывалось тишиной, мелодия терялась. Звуки мягкими волнами накатывали и выплескивались на лестницу.