Багровый молот - Алекс Брандт

— И какой же вы делаете вывод из сказанного? — поинтересовался Шлейм, ласково глядя на старика.

— Я утверждаю, что Маргарета Кох не совершала этих убийств. И это заставляет сомневаться в справедливости вынесенного ей приговора.

— Если и заставляет, то лишь отчасти, — парировал Фаульхаммер. — В деле имелись и другие доказательства ее вины. Например, ведьмины метки на теле. Что же касается случая Функа, можно ли с уверенностью утверждать, что причиной его гибели было не колдовство?

— Он умер не от колдовства, а от удара ножом в печень.

— Рука, нанесшая этот удар, могла направляться волей колдуньи.

В желтоватых, больных глазах бургомистра мелькнула растерянность.

— Могла? — переспросил он. — Вы говорите «могла»?! И только на этом основании вы посылаете на костер живого человека? Отнимаете данную Богом жизнь?

— Позвольте напомнить вам, господин Нойдекер, что вы также состоите членом Комиссии, — отчетливо произнес Шлейм, хмуря изящные брови.

— Я не подписывал решения по делу Кох и возражал против него.

— Комиссия выносит свой вердикт большинством голосов, и вы обязаны ему подчиниться.

— Мы не призываем к пересмотру дела, сенатор, — вмешался в разговор Георг Флок. — Речь о том, что подобные вещи не должны повторяться в будущем. Статья пятьдесят вторая Каролинского кодекса[48] гласит: если колдовство использовалось против других лиц, то необходимо установить, против кого именно и какой именно вред был нанесен. Только что мы услышали, как ведьма призналась в убийстве человека, о существовании которого — равно как и о факте смерти которого — мы ровным счетом ничего не знаем. Все это заставляет думать, что многие признания ведьм вымышлены. Я уже не говорю о том, что и обвинения, которые против них выдвигают, выглядят подчас надуманными и бессмысленными. Мне известно, что одну из женщин в Кронахе обвинили в колдовстве и подвергли пытке только потому, что в ее доме была найдена колода гадальных карт.

— Господину советнику известно, что среди карт колоды Таро имеются карты с названиями «маг», «дьявол» и «смерть»? — раздался низкий, рокочущий бас Дитриха Фаульхаммера. — Именно такая колода была найдена у обвиняемой.

— Это всего лишь колода карт.

— А пуля — всего лишь кусочек железа.

Но Георг Флок продолжал гнуть свое:

— Абсурдность и откровенная глупость обвинений очень дурно влияют на простолюдинов, туманят их разум. В Цайле сожгли как ведьму женщину за то, что она погладила кота, сидевшего в открытом окне, в то самое время когда у хозяина дома прокисло пивное сусло. В Форхайме толпа обвинила в колдовстве жену портного, Барбару Штайн. Ее завязали в простыню и бросили в реку, чтобы вода помогла определить, ведьма она или нет. Штайн не тонула, несмотря на то, что ее толкали вниз багром. Через несколько минут она умерла оттого, что наглоталась воды и грязи. Наказания никто не понес.

— Полагаю, примеров достаточно, господин Флок, — устало произнес сенатор. — У вас всё?

— Я бы хотел сказать еще пару слов о так называемых «ведьминых метках», которые упомянул господин Фаульхаммер. Обычной практикой при допросе является обривание тела подозреваемого и поиск этих меток — нечувствительных к боли участков на теле, при прокалывании которых не выступает кровь. Недавно я разговаривал с одним знакомым цирюльником. У многих людей на теле имеются жировики, мозоли, заросшие шрамы. В таких местах кожа, как правило, уплотняется. Неужели наличие шрама или рубца можно рассматривать как свидетельство заключения договора с нечистым? Я уже не говорю о распространенных случаях — надеюсь, что такого никогда не произойдет здесь, в Бамберге, — когда при дознании используется не обычное шило или игла, а шило с полой ручкой. При надавливании острие просто уходит внутрь ручки. Приложи такое поддельное шило к телу любого человека, и — пожалуйста: ни капли крови. Значит, колдун!

Вольфганг Шлейм скривился, как от горькой микстуры:

— Все, что происходит за пределами Бамберга, пусть будет предметом забот тамошних правоведов и судей. Мудрость древних учит: a tuo lare incipe — начинай со своего дома.

Дополнив слова примирительным жестом руки, Шлейм откинулся на спинку кресла. Все идет хорошо: спор о второстепенных деталях, обсуждение цитат, мелкие, малозначительные имена. Нужно выцедить из этого разговора время и смысл, оставив только словесную пыль. А в конце — участливо развести руками: «Ваши доводы оказались неубедительными, господа».

Он еще раз обвел взглядом всех, кто сидел за столом. Боже правый, до чего уродливы эти люди… Странное дело — никто из них не принадлежит к бедноте, они образованны и имеют достаток, их лица не загрубели от скверной пищи, холодов и кожных болезней. Но почему он испытывает такое отвращение, когда смотрит на них? Косматая, неряшливая голова бургомистра, с которой при каждом движении сыплется белая перхоть. Расползшееся, жабье лицо Дитриха Фаульхаммера: толстогубый рот, вялые ноздри, глаза как червоточина в яблоке…

Провалитесь вы к черту. Все.

Спор между тем разгорался.

— Ссылки на «Молот ведьм» не должны противоречить здравому смыслу, — восклицал Альфред Юниус. — Ни одна из книг, за исключением разве что Святого Писания, не может считаться абсолютной истиной. Мы не должны игнорировать…

— Да будет вам известно, господин Юниус, — губы Дитриха Фаульхаммера снова пришли в движение, — что авторитет и особые полномочия докторов Шпренгера и Крамера были подтверждены буллой «Summis desiderantes affectibus»[49] папы Иннокентия VIII. А текст «Молота ведьм», о котором вы только что выразились весьма непочтительно, был одобрен факультетом богословия Кёльнского университета.

— Неправда, — с горячностью возразил Юниус. — Лишь четверо профессоров в Кёльне одобрили эту книгу. При этом впоследствии Крамер был уличен в обмане: в Тироле он подговорил уличную девку, чтобы та залезла в камин и вещала оттуда будто бы голосом дьявола. На основании слов этой девки Крамер выдвигал обвинения против ни в чем не повинных людей. Что же касается другого автора, Якоба Шпренгера, то репутация его была настолько дурной, что его коллеги по Кёльнскому университету отказались служить по нему заупокойную мессу.

— Никто из нас не может считать себя совершенным, — философски заметил Шлейм. — Взять хотя бы вас, господин Юниус. Многие отмечают вашу одаренность и широту ума. Но ведь и вы небезгрешны. Помнится, после вашего возвращения из Болоньи вы — вместе со своим приятелем Хансом Энгером — были задержаны ночной стражей у дверей публичного дома госпожи Граубах.