Священный меч Будды - Эмилио Сальгари

Сначала он добрых полчаса шел вперед, по временам возвращаясь назад и осматривая купы пройденных деревьев, нагибаясь направо и налево, наконец стал влезать на самые высокие деревья в надежде разглядеть тропинку или дымок в своем лагере, но все было напрасно. Сумерки уже совсем сгустились, луна взошла, а он все еще шел вперед. Боясь еще более запутаться среди этого густого кустарника, Корсан решил провести ночь под небольшим тамариндом.

Едва он растянулся на земле, как услышал глухое мяуканье не далее как в трехстах шагах от себя — одно из тех мяуканий, которые свойственны только тиграм и походят на настоящий рев. Американец сразу узнал, кто был новый гость; он поспешно вскочил на ноги и стоял в ожидании, сдерживая дыхание. Страшное мяуканье повторилось, но уже гораздо ближе.

Американец был храбр, это было известно всем, но, слыша, как этот рев гулко раздавался под сводами деревьев, задрожал, как в лихорадке, и первой его мыслью было бежать. Но из боязни еще больше запутаться или встретиться со вторым тигром он не шелохнулся и продолжал стоять, прислонясь спиной к стволу тамаринда, с карабином в руках и ножом в зубах.

Страшное мяуканье повторилось третий раз еще сильнее, еще грознее и еще ближе.

— Проклятие! — проворчал Корсан. — Этот подлый зверь меня учуял, и теперь придется с ним сразиться.

Он еще не кончил говорить, как послышался треск ветвей под железными когтями дикого зверя, потом раздвинулись кусты, и два лучистых, как у кошки, глаза устремились на тамаринд.

Но охотник не растерялся, медленно поднял карабин, прицелился в зверя, злобно ворчавшего всего в шагах ста от него, и выстрелил; тигр сделал гигантский прыжок в сторону и затем ринулся на американца.

Наступила страшная минута. Корсан сразу сообразил, что если дело дойдет до рукопашной, ему несдобровать. Он ухватился рукой за ближайшую ветку тамаринда и одним прыжком очутился на дереве.

Тигр, только раздраженный легкой контузией, прыгнул на дерево, отдирая когтями большие куски коры, но, не удержавшись, свалился на землю. Он повторил попытку, но и на этот раз не смог достать до ветвей. Зверь обошел раза три или четыре вокруг дерева, теряя кровь из раны на шее, а затем, грозно мяукая и скрежеща зубами, отошел на три или четыре метра, не отрывая глаз от американца, не смевшего шелохнуться.

К своему великому удивлению, бесстрашный американец, как он сам себя называл, почувствовал, что все тело его дрожит и даже волосы начинают шевелиться под шляпой.

Минут пять тигр просидел на задних лапах, потом вдруг вскочил, разметывая траву длинным хвостом и испуская глухое рычание. Казалось, он готовится к новому нападению — может быть, к одному из тех могучих прыжков с разбега, которые сбивают с ног жертву, даже если это большое и сильное животное.

Зверь то вытягивал, то сжимал свое туловище, мяукал, рычал, скаля зубы и выпуская когти, а потом вдруг подобрался, как бы готовясь к прыжку.

Корсан, бледный как мертвец, но решивший дорого продать свою жизнь, быстро вложил заряд в дуло карабина, но вдруг с ужасом увидел, что с ним не было пистонницы, по всей вероятности оброненной у подножия тамаринда. Он обшарил все карманы в подкладке, поясе — все напрасно. Никакой надежды на спасение уже не оставалось.

— Кончено! — прошептал он. — Через десять минут я буду в утробе тигра. Ах, если бы мои друзья были здесь! Добрый, милый Джорджио, я тебя больше не увижу!

Но сейчас не время было предаваться отчаянию. Янки собрал все свои силы, весь запас храбрости, уселся покрепче на ветвях и, бросив карабин, теперь совершенно бесполезный, выхватил bowie-knife.

Но все эти приготовления оказались излишними, так как тигр, по-видимому приготовившийся к нападению, обойдя несколько раз дерево и яростно мяукая, наконец удалился, исчезая в кустах. Он уже прошел около пятисот шагов и начал теряться во мраке ночи, как вдруг новое мяуканье пробудило глубокую тишину, царившую в лесу; оно доносилось с противоположной стороны на расстоянии трехсот или четырехсот метров.

Услышав это мяуканье, тигр внезапно остановился, разом обернулся, наметил тамаринд и устремился к нему, делая пятифутовые прыжки.

Как пуля пролетел он кустарник, с глазами, метавшими пламя, с открытым ртом, с выпущенными когтями, подпрыгивая так, как будто земля была покрыта тысячами и тысячами пружин необычайной силы.

Американец взмахнул ножом в ту самую минуту, когда тигр отчаянным прыжком ринулся на тамаринд, цепляясь за нижние его ветви. Толчок был ужасный; янки бессознательно бросился на зверя и по рукоятку всадил нож в грудь хищника. Тигр, тяжело раненный, выпустил ветви и вцепился в ноги американца, буквально сдирая с них кожу.

Человек и зверь, потеряв равновесие, тесно сплелись друг с другом и полетели вниз прямо на кусты и траву.

Борьба становилась ужасной.

Американец, очутившийся внизу, страшно крича, защищался ножом, руками, ногами и зубами; над ним бешено ревел тигр, разрывая в клочья одежду и мясо и стараясь стиснуть череп охотника своими могучими челюстями. Эта отчаянная борьба продолжалась всего двадцать секунд. Вдруг тигр испустил яростный рев: нож американца вонзился ему в сердце, и из широкой раны хлынул поток пенящейся крови. Зверь покачнулся, втянул когти, упал, снова поднялся, а затем повалился, кусая в последнем припадке ярости ветви, траву и землю.

Лежа в кустарнике, с трудом переводя дыхание, оглушенный, покрытый кровью и пеной, с лицом, изможденным страданиями и волнением, с разодранной в клочья одеждой и истерзанным телом, американец был как во сне, передвигаясь ползком, глядя помутившимся взором на зверя и прислушиваясь к последним его рыканиям. С чрезвычайным усилием, вырвавшим мучительный крик, дотащился он до подножия тамаринда, возле которого нашел карабин и коробку с пистонами. Несчастный попытался подняться на ноги, но это ему не удалось.

— Клянусь бомбой! Я должно быть, порядком помят!

Затем он в полубессознательном состоянии упал около дерева, издавая глухие стенания. Американец дотронулся до ног и отдернул руки, покрытые кровью; дотронулся до плеч и почувствовал, что они тоже мокрые. Только тут он заметил, что весь окровавлен и истерзан; прислонясь к тамаринду, он обнажил ноги, разорванные до костей, и внимательно их осмотрел. Нужно было во что бы то ни стало остановить кровотечение, которое грозило смертью. Желание жить удваивало его силы; с лихорадочной поспешностью он разорвал платок на узкие полосы и, намочив их из походной фляжки, забинтовал раны. Затем обнажил плечи, истерзанные когтями животного, и поступил с ними так же, насколько это было возможно.