Воин султана - Бейтс Болдуин

Но работа была настолько тяжела, что никому не шли в голову романтические мечтания. Дик оказался выносливым и даже окреп, но еще не повзрослел окончательно. По ночам он, измученный, проваливался в сон, и, если ему что-то снилось, то это была Эжени, с которой, по его убеждению, ему не дано больше встретиться на этом свете. Сон повторялся один и тот же: Эжени обнимает его прохладными руками, теплое тело прижимается к нему. Тут начинали бить барабаны, будя спящих, и он вместе со всеми спешил за своей порцией хассуа и червивых фиг.

Через три или четыре недели Траут отозвал его в сторонку. Он выглядел расстроенным.

— Как зовут вашего дядю? Вы, кажется, говорили, Мак-Грегор?

— Ты что-то слышал о нем? — поспешно спросил Дик.

— Да, но боюсь, эти известия вас не порадуют.

Дик до боли стиснул его руки.

— Он умер? Ты что-то слышал?

Джек Траут вырвал руки.

— Не надо! — поморщился он. — Да! Я узнал для вас. Вашего дядю ненадолго отправили в испанский монастырь, но потом люди Зайдана забрали его оттуда и увезли в Сале.

— Продолжай! — хрипло потребовал Дик.

— Зайдан приказал привязать его к столбу во дворе. Вы видели двор в замке Сале?

Дик кивнул.

— Значит, вы себе представляете. Сначала Зайдан вырвал ему второй глаз, сказав, что он обойдется и без двух, раз обходился без одного. Потом — вы хотите слушать дальше?

— Продолжай! — Дик вздрогнул, и в его глазах блеснул гнев.

— Это только начало! Затем он погрузил ноги капитана, одну за другой, а потом и руки, в расплавленное олово. Потом зачерпнул кипящего металла и налил ему в пустые глазницы. О, Господи! Я еще забыл сказать, что в это же время Абдрахман Раис был повешен на крюке, воткнутом ему в глотку…

— Хватит! — закричал Дик. — Ради Бога, довольно!

— О другом вашем друге, Лероне Соле, нет никаких известий.

— Благодарю. Спасибо тебе, Джек! Я… Я очень тебе обязан, только… — Дик резко повернулся и убежал в самый дальний и темный угол помещения.

Отчасти он был убежден в том, что сам стал причиной бедствий, обрушившихся на других. Переживания, однако, не повлияли на крепость его тела и несгибаемость духа. Дни превращались в недели, недели в месяцы, месяцы вполне могли стать годами. Но течение времени так мало значило по сравнению с едой, которую давали по утрам и вечерам.

Дик никогда так и не понял, почему выбрали его. Их всех — около четырехсот человек — выстроили рядов в шесть или восемь и приказали бежать — бежать через все сады Махзена, полных четыре мили. Заранее ни о чем не предупреждали и ничего не объясняли. Никто не сказал, что это соревнование, но так и было. Дик находился в третьем ряду, Джек Траут в шестом. Но Джек знал способы обменять свой рацион на всяческие послабления. Он шел не спеша, Дик бежал. На финише Дик был третьим, Джек — последним. Оба были наказаны за нежелание спрятаться среди остального стада.

Дика Траута подбрасывали. Но люди Абдаллаха не были так ловки, как люди султана. Возможно, по их ошибке Джек сломал сразу шею, а не плечо. Но не по ошибке Дик, пришедший третьим, стал одним из четверых, кого приставили к сыну Абдаллаха, Хафиду, неуклюжему десятилетнему парню, раза в два крупнее обычных мальчиков его возраста и несравнимо более жестокому.

Этим четверым, и среди них Дику, было предписано сопровождать сиди Хафида, когда тому вздумается прокатиться. Другие грумы ездили верхом, а единственной обязанностью Дика было бегать вслед за всеми. Но принц был лихим наездником, никогда не глядел, что находится впереди, и ситуация часто становилась опасной. Грумам надлежало держаться рядом, даже когда Хафид, как частенько случалось, мчался галопом, так что с утра до вечера всем четверым приходилось носиться сломя голову. Если они не поспевали за мальчишкой, их валили на спину, связывали нога, и ближайший стражник — поскольку Хафид никогда не выезжал за пределы дворцовых садов — приступал к делу: бил по босым пяткам палкой и кричал: «Шехед! Шехед!», что означало: «Признай! Признай! Обратись на путь мавров! Обратись к единственному истинному богу — Аллаху!»

Не стоит и говорить, что таким способом бесполезно было пытаться наставить Дика на путь истинный. Что бы Мак-Грегор-младший ни думал о своем отце, он в полной мере унаследовал его упрямство. К счастью, это продолжалось недолго. Три недели спустя, в один прекрасный день, Хафид мчался галопом и радостно смеялся, глядя, как телохранители безуспешно пытаются удержать его. Он совсем позабыл, что надо смотреть, куда несешься. Низко расположенная раздвоенная ветка оливы сдернула ею с седла, поддев за шею, и зажала крепче, чем петля в руках самого умелого палача.

Им повезло — никто этого не видал, иначе вся прислуга Хафида заплатила бы за происшествие своими жизнями. Вирек, венецианец, проявил присутствие духа и быстро сообразил, что им надо бежать и укрыться среди множества людей, работавших в садах. Эта простейшая хитрость удалась, поскольку, как и полагал Вирек, имена четырех рабов никому не были известны. Сначала опасались, что все обитатели подземелья под конюшнями будут наказаны, но потом Абдаллах, видимо, решил, что не стоит лишаться четырех сотен рабов, и розыски прекратились.

Но Дик недолго оставался в уже привычной обстановке, хотя жил и кормился он все там же. К тому времени он стал высоким, худым юношей с ввалившимися глазами и щеками, но был по-прежнему силен, быстр и вынослив. Будучи умнее многих, он потихоньку выучил марокканский, арабский и даже несколько слов на хлуэ, берберском диалекте, — и его выбрали в помощь старому мавру, главному надзирателю за дворцовыми садами.

Обязанностей у Дика было немного. В основном он готовил новые цветочные клумбы, сажал, пересаживал, подрезал, пропалывал, следил, чтобы все выглядело как можно более аккуратным и ухоженным, подбирал опавшие плоды. И кормился он здесь лучше, чем на прежней работе, потому что все сбитые ветром и упавшие свежие фрукты — лимоны, апельсины, финики, фиги, кокосовые орехи, даже абрикосы и персики — доставались ему, что удачно дополняло скудное питание невольника.

Так продолжалось почти год, и однажды ранней осенью, когда свирепая жара североафриканского лета уже спала, ему приказали перекопать и прополоть клумбы, которые находились по обе стороны высокой арки и в форме подковы перед самым дворцом.

Это были главные приемные ворота дворца Абдаллаха, выходящие на широкую мощеную террасу, куда подчиненные принцу племена присылали свои посольства с дарами и выражениями преданности. Несоблюдение обычая расценивалось как мятеж и каралось соответственно. Поэтому почти каждый день во дворе появлялись группы людей из разных племен, с невеселыми лицами, несущих в руках подарки.