Аферистка. Дело Тимошенко - Франк Шуман

Одежда, которую шьют заключенные

Конечно, мне вполне ясно, что эта комната сохраняется только для людей вроде меня, что Тимошенко вернется сюда здоровой или вообще никогда не вернется, и что двум другим женщинам придется посещать тюремного врача в его кабинете, он здесь ради них никогда не появится. Они не газовые королевы и не премьер-министры.

Камера напротив — это маленькая комнатушка, в которой стоят стол и два стула. Здесь она принимала посетителей, в основном, своих адвокатов. И зачем еще нужны полки и два белых халата, которые висят рядом на крючке?

Первушкин нерешительно стоит, вероятно, его смущает кипятильник на табуретке в углу.

Нам обоим просто смешно.

Также мы осматриваем столовую, где Тимошенко так ни разу и не была. Еду ей доставляют из ресторана, как и в Киеве. Зал большой, но не огромный, на столах застелены клеенки, рядом стоят пластиковые стулья.

Место для сушки белья. Зарешеченные окна справа — окна камеры Тимошенко

В стене — естественно, голубого цвета — располагаются окошки для раздачи еды, сейчас они закрыты. В одном из них можно увидеть поднос с сегодняшним меню. Хлеб, суп и какое-то блюдо, кажется, из картофеля — честно сказать, все это даже сейчас выглядит не очень аппетитно. Шеф-повар в белом чепчике и с перевязанной правой голенью общается с полковником, он слушает ее, затем начинает говорить по мобильнику. Тем временем я сую свой нос в кухню и киваю в сторону кастрюль, за которыми прячутся несколько девочек. Они хихикают и кивают мне в ответ.

В следующем помещении пыхтит печь на дровах, у окна стоит женщина средних лет в синем халате и лопаткой выскабливает формы для хлеба. Я спрашиваю ее, будет ли она возражать, если я ее сфотографирую. Она соглашается, однако с какой бы стороны я ни зашел, она поворачивается ко мне боком. Рядом на столе (не может быть!) на тарелке лежит свеженарезанный хлеб. Первушкин предлагает мне попробовать и макает ломтик в миску с маслом, стоящую рядом. На вкус это действительно восхитительно, но даже в тюрьме человек жив не хлебом единым.

Далее мы посещаем клуб, библиотеку, музей и производственные помещения, в одном из которых находим симпатичную девушку с целой коллекцией изделий ручной работы: от вышитого изображения Богоматери до забавных плюшевых игрушек. Когда я с ней прощаюсь, она сует мне в руку вышитый галстук, но я ей благодарен уже за то, что она мне его не повязала.

В самом конце, как уже говорилось, нас приглашают за праздничный стол.

Видимо, вместо меня здесь ожидалась целая компания, ведь у стола стоит четыре стула. Однако на столе вообще нет свободного места, тарелка стоит на тарелке, и в каждой виднеются деликатесы, которые я обязан непременно попробовать. Все как в советское время. С одним, но значительным отличием: водки на столе нет. В прошлые времена такие застолья считались наиболее утомительной частью командировки, а немецко-советская дружба укреплялась лишь после обильного полива спиртосодержащими напитками.

Рядом — комната для процедур Тимошенко

Уже из-за отсутствия самогона, этого крепкого спиртного напитка, посещение женской тюрьмы в Харькове навсегда останется для меня приятным воспоминанием.

Я не хочу думать о том, что его нет на столе лишь потому, что я должен еще посетить больницу, хочется думать, что это веяние нового времени, как золотой крест, украшающий шею полковника Первушкина. Теперь, когда напряжение спадает, он расстегивает верхнюю пуговицу рубашки, видимо, ему очень хорошо.

Девушка из кухни убирает пустые тарелки. Представьте, она еще спрашивает меня, действительно ли я наелся, будто бы мне еще пешком бежать до Берлина!

В доказательство я выпячиваю и без того надутый живот, даже надуваю щеки.

На улице полковник Первушкин снова говорит по телефону. Машина, которая должна отвезти меня в его часть, пока не приехала. Насколько я могу понять, возникли какие-то технические проблемы. Он вызывает новую машину, и у меня есть еще время сфотографировать женскую тюрьму снаружи. Напротив находится блок Тимошенко, отсюда хорошо видны оба зарешеченных окна.

Он мне должен рассказать еще кое-что, говорю я, прежде чем сесть в визжащую «Волгу». Все-таки где-то глубоко внутри он веселый, спокойный человек, как и большинство его коллег, которых я видел и с которыми говорил. Все они кажутся слепленными из одного теста. Почему они выглядели так угрюмо на групповых фотографиях 2010 года, которые я видел в галерее портретов в музее? Даже их предшественники на сделанных в 1945 году снимках любезно улыбались и скалили зубы.

Ах, говорит он, это все из-за погоды.

Слава богу, говорю я, а то я уже подумал, что это из-за важности.

Первушкин стучит по крыше авто. Поехали!

Комната для посещений, зеленые обои, справа — кровать, на которой Тимошенко лежала, когда были сделаны известные фото с синяками

Железнодорожная больница

Старенькая «Волга» считает каждую яму. А их на дороге через город немало. Автомобиль скрипит и пищит, громыхает и трещит. Водитель язвительно ухмыляется. Я спрашиваю его, не водил ли он раньше Т-34. Он ухмыляется еще больше. Нет, это был бронетранспортёр, на котором он принимал участие в параде в Магдебурге.

Это, должно быть, был 1980 год, говорю я, после учений «Братство по оружию» — последнего большого события Варшавского договора на территории ГДР.

Это все в прошлом, отвечает водитель, и сразу начинает вспоминать о своей службе в армии в ГДР. Такое случается со мной не впервые. Несмотря на то, что призывники Группы советских войск в Германии (ГСВГ) вряд ли видели что-либо, кроме своих казарм, за исключением трудовых вахт и учений, однако то время все равно кажется им полетом в рай.

Я спрашиваю, куда он так гонит, но ведь в больнице меня еще ожидает главврач. Михаил Афанасьев не назначил время встречи, поэтому я могу заехать к нему в середине дня, он как раз был бы на месте и никуда бы не торопился, а значит, смог бы уделить мне время.

Очень может быть, говорит водитель и круто заходит в следующий поворот. Я знаю, что в его багажнике четыре сумки для Тимошенко, которые он должен доставить как можно скорее.

Кто передал их ему?

Он пожимает плечами.

Я все понимаю. Конечно, он мне не скажет, что в них.

«Конечно».

Это значит: естественно, нет.

Часто ли он доставляет личные передачи для Тимошенко из тюрьмы в больницу?

«Да», — говорит он и многозначительно ухмыляется.

Я решаюсь на последний удар и спрашиваю, могу ли я, по крайней мере, сфотографировать сумки.

«Нет».

Он точно постарается. Как только я войду в здание госпиталя, перед которым он остановился, он откроет багажник. И никто не скажет, будто курьер был некорректен.

Грохот стихает, автомобиль внезапно начинает гудеть, хотя и недолго, по ровной бетонной трассе. Немецкое качество, говорит он и вытягивает вверх большой палец. Эту улицу строили военнопленные.

Да такого не может быть, думаю я, но помалкиваю.

На обратном пути к вокзалу меня сопровождает Оксана Кошлиц, она тоже принимала участие в разговоре с Афанасьевым в госпитале. Для меня было немного неожиданно, что она прогуливалась в приемной главврача в легкой летней одежде. Возможно, я прослушал, что психолог женской тюрьмы также хочет сопровождать меня в клинике. Она слушала наш диалог, сидя на стуле у окна. При этом от меня не ускользнуло, как она отреагировала на мое замечание. Ссылаясь на напряженные отношения Германии и Украины, я сказал: пока стоит фонтан, сооруженный в 1947 году в память о жертвах фашистской оккупации в Парке Победы, немецкие врачи обязаны проявлять сдержанность при назначении предписаний. Уже в машине она неожиданно начала рассказывать о своей бабушке, которая в тринадцатилетнем возрасте была отправлена как «остарбайтер» в Германию и работала там в крестьянской семье. Она могла бы мне и не говорить, где именно это было, потому как этой темой она заинтересовалась только после того, как бабушка умерла. Она знала лишь о том, что немецкая семья — то ли из чувства вины, то ли по доброте душевной — при возвращении домой дала девочке с собой несколько чемоданов с одеждой. В те времена ее семья переживала тяжелое послевоенное время на Украине, поэтому на черном рынке они обменяли германские вещи на продукты. Такой безрассудной может быть иногда история…

«Коля, — зовет водитель и склоняется надо мной, после того, как попросил меня опустить стекло на переднем сиденье. — Коля!»

Он обращался к мужчине, сидящем за рулем автофургона, который едет рядом с нами. Мы хаотично входим в круговое движение, а мой таксист просит водителя соседней машины пропустить нас, то есть его «Волгу», чтобы он смог заехать в следующий заезд. Грузовик любезно пропускает нас, мы проскальзываем и выезжаем из гудящей, дымящейся, дурно пахнущей спирали.