Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«На ней мозоли от меча… старые мозоли, которые уже никогда не сойдут», — подумала женщина.
— Вам … нельзя вставать, — глубокий голос нарушил молчание. Соджун видимо понял, что от нее он так ничего и не услышит. Она даже головы не подняла. Даже одним глазком не взглянула. Замерла, словно кролик перед тигром. Видно только, как дрожат ресницы.
— Я… я устала лежать, — едва слышно произнесла она.
— Все равно сидеть вы сейчас не сможете.
— Отпустите… меня… пожалуйста, — прозвучало глухо.
Соджун смотрел на макушку, а женщина опять попыталась освободиться из его рук, поведя плечом.
Мужчина вздохнул, но ладонь со спины послушно убрал. Елень сидела молча, головы все так же не поднимала. Он сидел так близко. Рукава его ханбока касались ее рук. Гыткым все так же маячил перед глазами, а она не знала, как из комнаты прогнать хозяина дома.
— Сонъи! Долго еще толочь? — вдруг раздался голос Хванге за окном.
Елень вздрогнула, резко обернулась к окну, и прежде, чем поняла это, стала заваливаться на бок. Прямо на Соджуна. Тот ее подхватил. Она, выставив вперед забинтованные по пальцы руки, пыталась оттолкнуть его от себя.
— Мама! — крикнула за спиной Соджуна Сонъи. — Вы очнулись?!
Мужчина уложил Елень обратно на одеяло и отошел. Дочь подскочила к матери, та поцеловала ее несколько раз, обняв. На крики сестры в комнату заглянул Хванге.
— Мама! — крикнул радостно мальчуган и бросился к ней. В этот момент, обнимая своих — живых! — детей, женщина чувствовала себя абсолютно счастливой. Кошмар, что случился с ними в конюшне, был позади.
— Сонъи, — позвал тихо Соджун, девочка в тот час оторвалась от матери, встала, вытерла слезы и поклонилась ему.
— Да, господин.
— Сонъи, не давай маме вставать, — проговорил он, выходя из комнаты, — доктор Хван сказал, что она должна лежать.
— Да, господин, я поняла, — проговорила та, кланяясь, — благодарю вас, господин Ким.
Соджун, не глядя на Елень, вышел. Сонъи тут же бросилась к матери. Та гладила по тугой косе дочь, заглядывала в ясные глаза Хванге и нарадоваться не могла.
— Живы, птенчики мои, — шептала она. И руки, обнимавшие детей, уже не казались такими тяжелыми и непослушными. Им — рукам — тоже было в радость.
Присутствие Гаыль удивило Елень. Сонъи с Хванге на пару, перебивая друг друга, рассказали об их спасении. Рассказали даже, как господин капитан вернул маму с того света. Елень молчала. Она плохо помнила это. Последнее яркое воспоминание о конюшне — зверские глаза солдата и раскаленный прут. Все остальное как в тумане или дурном сне… Значит, он все-таки вытащил ее и детей из черного рабства. Даже Гаыль забрал. Значит, сдержал слово.
«Это ничего не меняет, совсем ничего»,— подвела итог Елень для себя.
А еще через пару дней она смогла встать. Правда, ноги не держали тяжелого тела, да и ходить им совсем не хотелось. Но Елень заставила себя пройтись по комнате. Потом еще и еще. Она упрямо ходила от окна до стены, от входной двери к столику на резных ножках. Капитан Ким заглядывал в комнату, где сидела Елень, встречался с ней глазами и уходил. Порога комнаты он не пересекал и совсем ничего не говорил. Что было нужно, передавал через Хванге, Сонъи или Гаыль.
Старого министра она ни разу за это время не увидела. Лишь раз мельком, проходя по двору, он скользнул взглядом по окнам комнаты жены предателя — Елень бросило в жар! Его она боялась. Боялась как чего-то неизбежного. В его холодных глазах читала ненависть к себе, к своим детям. Этот человек ненавидел ее так сильно, что хотел убить. Женщина уже знала, что комната, в которой она жила, ранее принадлежала покойной матери Чжонку и что после ее кончины никто никогда не жил здесь. Женская половина дома пустовала на протяжении многих лет. Она так же знала, что ее присутствие внесло разлад между отцом и сыном.
А еще Елень не отпускала мысль о том, что же случилось с телами ее мужа и старших сыновей. Но у кого она могла спросить об этом?
— Гаыль, ты же можешь выйти за ворота, узнай, что случилось с телами казненных, — попросила она свою служанку. Та потупила взор и вздохнула.
— Я уж узнавала, госпожа.
У Елень замерло сердце.
— Не томи! — приказала она.
— Им… им… им отрубили головы и… выставили на всеобщее обозрение. А тела…, — но тут Гаыль, закусила губу и замолчала.
— Ну, — обмершим голосом настаивала госпожа.
— А тела бросили за городом, говорят, что их уже давно съели звери…
Елень отвернулась и прикрыла от бессилия глаза. Память тут же нарисовала такие одинаковые и в то же время такие разные лица сыновей. Улыбка Шиу, словно луч солнца, скользнула перед взором. Как же это? Как же так все могло измениться? За что так жестоко наказали мужа и мальчиков? Даже после смерти нет им успокоения…
А через три дня она смогла дойти до ворот. Вот только покинуть усадьбу ни ей, ни детям не позволили. Слуги преградили дорогу, и она молча повернула обратно. Душа терзалась.
— Госпожа, как же вы их искать собираетесь? — упрашивала Гаыль. — Столько времени прошло…
Елень все понимала. Все знала. Но сердце было не на месте. Детям она и полусловом не обмолвилась, но думала об этом беспрестанно.
Глава седьмая
Приближалась середина ноября. На улице изрядно похолодало, хотя до больших морозов было еще далеко. Наконец, с рук Елень сняли повязки. Она сама держала ложку и уже могла передвигаться по своей комнате.
Соджун молча наблюдал за ней — за ним так же молча наблюдал отец. Старый политик больше не заикался о рабыне, живущей в покоях госпожи. Она будто перестала для него существовать. Ходил мимо ее окон и делал вид, что все,
