Это было на Ульяновской - Антонина Ленкова

— Пошли, дите…

Осторожно, чтоб не перекинулись, спускает он на лед санки. Интересное дело: сюда шел — ветер в лицо, обратно — тоже. Тонкие веревки глубоко врезаются в плечи — хоть бы не лопнули!

На середине реки Коле становится жарко, а когда он втаскивает свой нелегкий груз на высокий берег, у него перехватывает дыхание.

— Запалился, сердешный, — замечают женщины. — Отдохни малость.

Самый драгоценный груз — кукурузу, пшеницу, картошку — привозит Коля на базар.

— Христос тебя спаси, — говорят ему женщины. И суют в карманы старого отцовского ватника пару картофелин, лепешку, а иногда чего и получше, как вчера, например, когда получил он в уплату кусок сала. Белого, с розовыми прожилками.

Только вы не подумайте, что он жадный, Коля Петренко. Он и за так помог бы людям перебраться, да что поделаешь, когда и самим есть хочется, и людей кормить надо — тех, кого удалось вывести из лагеря и спрятать.

Но сегодня что-то пусто на том берегу. Может, пока переберется, кто-нибудь подойдет?

Было уже совсем светло, когда санки, со звоном перепрыгивавшие с одной ледяной кочки на другую, легко заскользили по припорошенному снегом пологому левому берегу. Мальчик остановился, согревая дыханием замерзшие пальцы и недоуменно поглядывая по сторонам: холод, что ли, помешал людям? Или продавать им уже нечего?

Коля посмотрел на заалевший восток, на дорогу, и вдруг замер: прямо на мост двигалась колонна. И побей его гром, если это не наши! У него зоркие глаза, он же точно видит — они в красноармейских шинелях! На секунду промелькнула радость: неужели наши пришли! Но тут же потухла. Они идут, поддерживая друг друга, а по сторонам — фашисты с автоматами.

— Пленные! — простонал Коля.

В бессильном отчаянии он сжимает кулаки. И почему он так медленно растет! Сколько уж она идет, эта война, целых полтора года, а он все маленький. И если что — толку от него никакого. Может, он просто никудышный? Будь сейчас на его месте Коля Кизим, обязательно что-нибудь придумал бы. Он и его друзья спасли бы этих людей!..

Тяжело ступая, проходят они мимо, не обращая внимания на недвижно стоящего мальчугана. Да и что на него смотреть-то… И вдруг:

— Малец!.. Помоги бежать…

Кто произнес эти слова? Или ему показалось? Да нет, он точно слышал! Здесь, в этой колонне, кто-то ждет от него помощи, кто-то на него надеется. Может, вон те трое, в командирских шинелях?

— Не здесь, там! — выкрикнул неизвестно кому мальчик, и, взмахнув руками, скатился на лед.

Коля бежал, скользя и падая, позабыв о санках, о часовом на мосту, обо всем на свете. Надо обогнать колонну, обогнать во чтобы то ни стало. Первым добраться до развалин, успеть осмотреться, подумать, какой путь безопаснее и надежнее.

Не переводя дыхания, почти на четвереньках вскарабкался он на высокий правый берег и скрылся в руинах огромного дома. Успел!

Через несколько минут с развалинами поравнялась колонна. Теперь люди проходят совсем близко, еще ближе, чем там, у моста. Хорошо видны лица, но на них ничего, кроме смертельной усталости. И безнадежности. Но ведь должны же были те, что крикнули, понять: не в голом поле, а здесь, среди городских руин, он еще чем-то может помочь!

Вот и командиры. Идут, напряженно выпрямившись, будто прислушиваясь к чему-то. Один оглянулся — и в тот же миг Коля, резко взмахнув рукой, кинулся в глубину разрушенного дома. За ним — те трое!

Громыхнула автоматная очередь. Мальчуган и двое, что успели проскочить в развалины, обернулись. Они увидели, как падал третий: широко раскинув руки, цепляясь за острые серые камни. Будто загораживал пролом, прикрывая собой товарищей.

А спасенные бегут за своим маленьким спасителем, перепрыгивая через груды кирпичей, задыхаясь от поднятой ими же известковой пыли. Остановиться бы, передохнуть, но мальчуган, словно юркая ящерица, скользит по одному ему известным переходам. Отставать нельзя.

Маленькая фигурка мелькнула в проеме окна и, будто наткнувшись на невидимое препятствие, отскочила назад: немцы! Как по команде, припали они к груде битого кирпича, оглушенные стуком собственных сердец.

Немецкий патруль не заметил их, но рисковать жизнью спасенных им людей Коля уже не решался.

— Придется подождать до темноты, — сказал он, вытирая выступившие на лбу капли пота. — Ветра здесь нет, а поесть я вам принесу. Только никуда не уходите!

— Есть, товарищ главный, — заулыбались командиры, еще не веря, что они на свободе. — Тебя как звать-то?

— Колей меня звать. Фамилия — Петренко. Мы тут близко живем. — И добавил, подумав: — Пионер я, так что вы не бойтесь.

Сразу посерьезнев, капитан Георгий Матвеев и старший лейтенант Александр Майгуров крепко пожали руку своему спасителю, поклялись, что будут ждать его здесь до самой ночи.

Но Коля явился через полчаса, с полными карманами горячих картофелин, и, сказав, что скоро вернется, помчался разыскивать свои санки.

Вечером сырая, холодная яма приняла еще двоих. Впрочем, скоро и они — как Федор Студнев, Виктор Татаринов, Петр Уткин и другие — стали желанными гостями в домах Петренко, Паневкиных, Куделиных, Ковтунов. Отогревались, меняли повязки, мылись. Внушительная фигура полицейского, появляющаяся в воротах во время патрульного обхода, служила настоящей охранной грамотой и для спасенных, и для их спасителей. Но самому Григорию Базыкину было неуютно от этого подлого звания. Мало утешала его мысль, что желтую повязку носит он ради спасения не только собственной жизни, но и многих других. Его смущал и тревожил пристальный взгляд Нины, той самой девушки, которую обещал ему в жены Александр Семенович. Правду сказал тогда бородач — красивая у него дочка. Да разве только в красоте дело? Сердце у нее золотое. За то и полюбил. Да только как об этом скажешь? Время ли сейчас?

Григорий решил ждать. Войдут наши в Ростов, доложит он все, как было, товарищи подтвердят.

Доверят ему оружие. И тогда, с фронта, напишет он девушке те слова, которые не может сказать сегодня. Коль согласна будет — как придет с войны, так и поженятся.

Но получилось совсем по-другому, быстро и неожиданно. В один из промозглых дней начала февраля, когда город жил надеждой на скорое освобождение, обитатели двора вздрогнули от резкого стука в ворота. Григорий, случайно оказавшийся дома в это неурочное время, на ходу сорвал с вешалки куртку, выскочил во двор. Отпирая ворота, приосанился и стал так, чтобы полицейская повязка на его рукаве бросилась в глаза вошедшим. Но те будто и не заметили ее. Грубо оттолкнув Григория, немец в сопровождении трех полицаев направился прямо через двор, в левый его угол. К Пономаренко.

Базыкин облегченно вздохнул: дома только Нина и ее мать, жена Александра Семеновича. Зайди они сейчас в любой другой дом — быть беде. Шагая следом за непрошеными гостями, он покосился на окна соседей. Они были плотно задернуты шторами. За каждой — Григорий знал совершенно точно — замерли беглецы. Надо задержать этот странный патруль хотя бы на три-четыре минуты — чтобы люди успели проскользнуть в сарай и укрыться в яме. Надо что-то срочно придумать…

Но времени на размышления не было. Единственный выход — задержать их в доме Пономаренко.

Еще не зная, как это ему удастся, Григорий вошел в комнату. И замер, увидев, как по лицу стоявшей перед гитлеровцем девушки разливается смертельная бледность. Как же он мог забыть — формируется очередной эшелон молодежи для отправки в Германию. Они пришли за Ниной!

— Собирайся, быстро! — кричал полицай.

— Шнель, шнель, — подгонял немец.

Но девушка не могла двинуться, она смотрела на них полными ужаса глазами, будто не понимая, зачем они пришли.

И тут, браво щелкнув каблуками, перед немцем вытянулся Григорий:

— Это моя жена. С вашего позволения…

— Жена? — неохотно перевел взгляд на Григория гитлеровец. — Карош. Дафай биржа документ — как это по-русски? — брак…

В тот же вечер, к величайшему изумлению всех обитателей двора, не исключая и жениха с невестой, во дворе играли свадьбу.

«Нашли чем заниматься, — возмущался про себя Коля Петренко. — Тут война, а они женятся! Сроду их не поймешь, этих взрослых». Очень было ему досадно, что из-за этой самой свадьбы беглецам придется целые сутки невылазно сидеть в сырой, холодной яме, слушать пьяный ор полицаев — без них ведь не обойдется!

XIII

Двор Кизимов казался вымершим. Безмолвно высились в глубине его темные руины, надежно скрывавшие подвал с беглецами; болтались на скрипучих петлях створки ворот, нарочно распахнутых, — заходите, дескать, смотрите: ничего здесь нет, кроме нищеты да запустения.

На самом же деле в этом тихом дворе шла напряженная, ежечасная борьба за жизнь. Подвал был переполнен, и у Марии Ивановны и ее дочери хлопот было столько, что сразу не расскажешь. Вот почему так удивилась девочка, когда, проснувшись утром, увидела мать, недвижно сидящую за столом. В комнате было холодно и от этого так неуютно, что не хотелось вылезать из-под одеяла.