Это было на Ульяновской - Антонина Ленкова

Но вышел парень — кожа да кости, — сказал:

— Не стреляйте, я достану.

И нырнул. Когда вынырнул — в руках у него была стамеска. Выстрела не прозвучало.

Однажды к Александру Семеновичу подошел земляк, работавший в немецкой столовой. Протянул кусочек хлеба, проговорил с тоской:

— Бригаду плотников в Ростов направляют. Узнаю какую — скажу. Может, приведется тебе донской водички испить, своих повидать…

На следующий день Пономаренко, получивший самые точные сведения, упрашивал бригадира соседней бригады взять его к себе. Дочку-красавицу в жены отдать обещал… А почему нет? Парень видный, может, и приглянется дочери.

Бригадир покосился на него, на свою полицейскую повязку.

— Я видел, как тебе ее цепляли, — сказал ростовчанин.

Он и в самом деле помнил, как построили их однажды в колонну, спросили, кто будет старшим; не дождавшись ответа, вытолкнули из рядов высокого, статного парня. Пригрозив, что расстреляют, если он посмеет снять повязку, назначили старшим. Может, скинул бы ее Григорий Базыкин при случае, да товарищи упросили: лучше ты, чем какой-нибудь из «добровольцев». Он и сам это понимал отлично, хоть иной раз и рисковал своим положением: отпускал людей раздобыть хлеба, потом делил его на всю бригаду.

Хмурым осенним утром поезд остановился в Ростове. Болью сжалось сердце старого ростовчанина, когда увидел он руины на Привокзальной площади, на главной улице города. Вот и Буденновский. Сейчас свернуть бы вправо!..

Он не поверил своим ушам, когда услышал команду: «Левое плечо вперед!» Куда их ведут? На мост? А оттуда?.. Но до моста они не дошли — еще одна команда, и строй повернул… на Ульяновскую! Александр Семенович чувствовал, что еще немного, и у него разорвется сердце: несколько десятков шагов отделяли его от дома. От жены и дочери. Живы ли они?

Плотников разместили в том самом лагере, у ворот которого так часто появлялась Юлия Остапенко. Не сразу признала она в исхудавшем, состарившемся человеке соседа по двору.

— С бородой-то я тебя сроду не видела, Семеныч, — оправдывалась она, отвечая на его укоризненный взгляд.

Не сразу узнала отца и Нина, прибежавшая через несколько минут к лагерю вместе с Юлией Афанасьевной.

Никогда еще комендант лагеря не носил таких изящных сапожек, как те, которые сшил ему этот старательный русский. Сразу видно, что уважает новых хозяев. О, он умеет — как это по-русски? — да, бить благодарность. У него здесь семья? Он разрешает ему ночевать дома. Нет-нет, работать — в лагере. Он будет его отпускать только на ночь, а чтобы самому спать спокойно, пусть пойдет с ним на квартиру полицай. Какой — ему, коменданту, все равно. Базыкин? Гут. Хорошо.

Наутро все во дворе знали: Семеныча за какие-то заслуги перед фашистами — не иначе — выпустили из лагеря. Вместе с ним, вроде как на квартиру, пришел полицай. Но вскоре все прояснилось, и люди вздохнули с облегчением. Операция по спасению пленных продолжалась, и в ней самое горячее участие принимали Александр Семенович Пономаренко и Григорий Базыкин. Это им удалось однажды вывести из лагеря тяжело раненного капитана медицинской службы Тито Евсеевича Мшвидобадзе и почти весь состав плотницкой бригады. Григорий объяснил, что они работают на объекте, расположенном на другом конце города, и он будто бы устроил их на ночлег в другом лагере — чтобы не терять время на переходы…

— Вот теперь все понятно, — проговорила Мария Ивановна, когда ночной гость закончил рассказ. — А то прямо как с неба упал в свой двор, да еще и с ангелом-хранителем. Значит, договорились. Сколько надо, столько и спрячу. Будут они в церковном подвале, как у Христа за пазухой. И накормить постараюсь — люди помогут, они у нас золотые. Последний кусок отдадут.

— Одной не трудно будет? — спросил Александр Семенович. — Помощников-то твоих, слыхал, расстреляли… Изверги — на детей рука поднялась.

— За все с них спросим, Семеныч, а за детей особо. Не будет им за них прощения ни на земле, ни на небе. А помощники найдутся. Вон одна посапывает, давно помогать мне рвется. Все боялась из дому выпускать, чтоб горя людского меньше видела; а может, так и надо — чтобы все помнила, все знала об этом жестоком времени…

Утром Мария Ивановна сказала дочери:

— Что-то ты, Валюха, давно не просишься ко мне в помощники?

— Чего проситься, все равно не возьмешь. Все равно думаешь, что я маленькая, — нахмурилась девочка.

— Какая ж ты маленькая? Двенадцатый год пошел. Одевайся потеплее, на дворе холод собачий, и пойдем.

Девочка чуть не запрыгала от радости, Наконец-то ее стали считать взрослым человеком. Она еще плохо представляет, какую помощь ждет от нее мама, но знает точно: стараться будет изо всех сил!

— А куда мы пойдем, мама? Далеко?

— Пока близко — в своем дворе работа есть. Бери веник, ведро, тряпку, будем наводить порядок в церковном подвале, а то, как в ясли упала вторая бомба, и его совсем завалило, туда никто не ходил.

— А нам он зачем? Мы же от бомб в щель прячемся.

— Значит, нужен, — ответила Мария Ивановна, помогая девочке застегнуть верхнюю пуговку. Толик ее сроду не застегивал, и петелька была тугая-претугая.

Они отыскали среди развалин еле заметный лаз, пробрались в подвал. Было здесь холодно, сыро и так темно, что Валя даже испугалась. Не темноты, а того, что ничего не видно. Как же убирать?

— Давай зажмуримся, — посоветовала Мария Ивановна. — Зажмурилась? Теперь считай до ста. Давай вместе: один, два, три… Только, чур, глаза не открывать!

Когда досчитали до пятидесяти, решили: хватит. Валя открыла глаза и удивилась: оказывается, в подвале совсем не темно. И хотя она поняла, что это просто глаза привыкли к темноте, ей хотелось думать, что мама у нее волшебница.

Подвал и в самом деле оказался запущенным, и они провозились полдня, пока привели его в относительный порядок.

— Ну что, довольна? — спросила дочку Мария Ивановна, когда, усталые и запыленные, они выбрались наконец из убежища и пошли домой.

— Да, — весело тряхнула головой Валя. — Только зачем он нужен, этот подвал?

— Много будешь знать — скоро состаришься, — засмеялась мать. — А сейчас давай-ка вытряхнем пыль из одежки, посмотри, на кого мы похожи.

После подвала в комнате показалось тепло и уютно. Мама затопила печку, сварила затируху. Это когда в воде муку разболтаешь и вскипятишь. Если есть чем посолить — за уши не оттянешь. Теперь поспать бы… Но мама снова куда-то засобиралась.

— А я? — насторожилась Валя.

— Если тебе не хочется сидеть в тепле — одевайся, пойдем. Только теперь работа у нас будет потруднее.!

— Ничего, справлюсь. Я все умею делать!

— А просить?

— Что просить? — не поняла девочка.

— Послушай-ка, дочка, что я скажу. Вот уже полтора года идет война. Ты знаешь, как живут люди?

— Знаю. Плохо живут. Как мы.

— Правильно, плохо. Голодают, ходят раздетыми, последние вещички на хлеб да мыло меняют. И вот у этих людей мы должны просить последнее. Потому что в подвале, где мы только что навели порядок, будут жить люди. Помнишь, как немцы в первый раз пришли, ты все спрашивала, куда это Коля бегает, кому еду носит? Он и его товарищи пленным помогали. Помогли им выжить. Теперь мы должны помочь. Другим, кто в беду попал. Всем миром помочь — кто бежать поможет, кто спрячет, кто накормит… Вот я и спрашиваю: сможешь ты просить у людей?

— Смогу, — твердо ответила Валя. И добавила: — Я ведь не для себя…

XII

Ох, уж эти телефонные звонки. Можно сразу идти одеваться — обязательно куда-нибудь позовут. Так и есть. Звонят ребята из 91-й школы:

— Вы нас помните?..

Будто я могу забыть! Эта школа — на самой окраине поселка имени Чкалова, туда надо добираться с двумя пересадками.

— Сегодня без пересадок, — радуются за меня ребята. — Мы ждем вас не в школе…

Я записываю адрес и, пока еду в троллейбусе, гадаю, какой сюрприз приготовили мне орлята 91-й школы, те самые, что в один из дней освобождения Ростова пришли на Ульяновскую улицу и усыпали фиалками и подснежниками весь двор дома № 27.

Я нашла ребят в квартире Куцепиных. Они пришли к человеку, имя которого узнали в Таганрогском музее краеведения, там они заканчивали поход по местам боев на Миус-фронте. Гвардии капитан Куцепин, первым ворвавшийся в Таганрог с ротой автоматчиков, был награжден орденом Александра Невского! Они узнали, что Василий Тимофеевич еще совсем мальчишкой партизанил вместе с Сергеем Лазо, устанавливал Советскую власть на Дальнем Востоке. И что он жив. И живет в Ростове!

Пропыленные в пятидневном походе, с рюкзаками, набитыми осколками войны, с охапками душистых полевых цветов пришли они к нему прямо с вокзала. И увидели человека, прикованного к постели. Он не может подняться, не может пошевелить своей единственной рукой. Война отняла у него даже речь. Но в мерцающих глазах светится разум. А сейчас в них радость! Повязанный ребятами пионерский галстук бросает живые блики на его бледное лицо, губы шевелятся: ребята поют, и он пытается подхватить мелодию…