Уайнсбург, Огайо - Шервуд Андерсон

Голос Сета был полон мальчишеской важности.

— Понимаешь, пора двигать отсюда. Надо приниматься за дело. Я для этого гожусь.

На Элен его слова произвели сильное впечатление. Девушка кивнула; сейчас она восхищалась Сетом. «Вот как надо, — подумала она. — Этот мальчик — вовсе не мальчик, а сильный, целеустремленный мужчина». Неотчетливые желания, наполнившие ее тело, схлынули; она резко выпрямилась на скамье. Вдалеке по-прежнему погромыхивал гром, и в восточной стороне неба вспыхивали зарницы. Сад, прежде такой громадный и таинственный, обещавший стать благодаря Сету театром небывалых и чудесных приключений, теперь казался самым обыкновенным городским задворком, с очевидными и близкими границами.

— Что ты собираешься там делать? — прошептала она.

Сет полуобернулся на скамье, пытаясь разглядеть в темноте ее лицо. Он решил, что она несравненно разумнее и честнее Джорджа Уиларда, и был рад, что ушел от приятеля. Вновь вернулась прежняя досада на город, и он попытался объяснить ее девушке:

— Разговоры, разговоры. Тошно слушать. Займусь делом, найду такую работу, где разговоры не в счет. Ну, хоть механиком в мастерской. Не знаю. Мне это не так важно. Лишь бы работать, и поменьше разговоров. Мне больше ничего не надо.

Сет поднялся со скамейки и подал ей руку. Ему не хотелось заканчивать свидание, но он не знал, о чем дальше говорить.

— Сегодня мы видимся в последний раз, — прошептал он.

Элен растрогалась. Она положила руку на плечо Сета и, подставив ему лицо, потянула его голову к себе. Ею двигала искренняя нежность и скорбь о том, что какое-то приключение, к которому невнятно склоняла ночь, теперь уже никогда не осуществится.

— Я, пожалуй, пойду, — сказала она, бессильно уронив руку. Ей пришла в голову мысль. — Ты меня не провожай, я хочу побыть одна. Иди лучше поговори со своей мамой. Не стоит откладывать.

Сет смутился, и, пока он стоял и мешкал, девушка повернулась и убежала через дыру в изгороди. Сету захотелось кинуться вдогонку, но он только стоял и смотрел, смущенный и озадаченный ее поступком — как смущен и озадачен был всей жизнью города, откуда она явилась. Он медленно побрел к дому, остановился под большим деревом и стал смотреть в освещенное окно, где сидела мать и усердно шила. Ощущение одиночества, уже посетившее его сегодня вечером, опять вернулось, по-особому окрасив мысли о недавнем приключении.

— Хм! — сказал он, повернувшись и глядя в ту сторону, где скрылась Элен Уайт. — Тем и кончится. Она будет как все. Теперь, наверно, и на меня будет смотреть, как на чудного. — Он упер взгляд в землю и задумался еще глубже. — Будет стесняться при мне, чувствовать себя неловко, — прошептал он. — Так и будет. Тем все и кончится. Как до любви дойдет — я буду ни при чем. Влюбится в кого-нибудь другого… в какого-нибудь дурака… в какого-нибудь разговорчивого… в какого-нибудь Джорджа Уиларда.

ТЭНДИ

До семи лет она жила в некрашеном ветхом доме на старой дороге, которая вела в сторону от Вертлюжной заставы. Отец ею почти не занимался, а мать давно умерла. Отец был занят размышлениями и разговорами о религии. Он объявил себя агностиком и так увлекся борьбой с понятиями о Боге, гнездившимися в головах соседей, что вовсе не замечал Божьего создания подле себя, и его заброшенный ребенок ютился из милости то у тех, то у других родственников покойной матери.

Однажды в Уайнсбурге появился приезжий, и он увидел в девочке то, чего не видел отец. Это был молодой человек, высокий, рыжеволосый и почти всегда пьяный. Иной раз он приходил посидеть перед гостиницей с Томом Хардом, отцом девочки. Том разглагольствовал, утверждая, что Бога нет, а приезжий улыбался и одобрительно подмигивал слушателям. Он подружился с Томом, и они часто бывали вместе.

Приезжий был сыном богатого торговца из Кливленда. В Уайнсбург он приехал с особой целью. Он хотел излечиться от пьянства и надеялся, что здесь, в провинциальном захолустье, вдали от городских приятелей, ему будет легче бороться с этим губившим его пороком.

Однако пребывание в Уайнсбурге не принесло пользы. От скуки он только запил пуще прежнего. Но все же кое-что сделать в Уайнсбурге ему удалось. Он дал имя дочери Тома Харда, имя, полное значения.

Однажды после долгого запоя приезжий, пошатываясь, брел по Главной улице. Том Хард сидел на стуле перед гостиницей с дочкой на коленях девочке было тогда пять лет. Тут же, прямо на деревянном тротуаре, сидел юный Джордж Уилард. Приезжий мешком бухнулся на стул. Он весь трясся, а когда заговорил, голос его дрожал.

Был поздний вечер. Тьма легла на город и на полотно железной дороги, протянувшейся у подножья небольшого холма, на котором стояла гостиница. Где-то вдалеке на западе протяжно запел гудок пассажирского поезда. Спавшая на дороге собака вскочила и залаяла. Приезжий стал что-то бормотать, и в бессвязной болтовне были пророческие слова о судьбе девочки, лежавшей на руках у агностика.

— Я приехал сюда, думал — брошу пить… — проговорил пьяница, и по щекам его покатились слезы. Он не смотрел на Тома Харда, а, сгорбившись, уставился во тьму, словно узрел видение. — Я убежал из города, думал исцелюсь… но нет исцеления… И я знаю почему. — Он повернулся к девочке, которая смотрела на него в упор, выпрямившись на коленях отца. Приезжий тронул Тома Харда за руку. — Ведь я страдаю не только от пьянства, — сказал он. — Тут еще другое… Во мне живет любовь, да только я не встретил своей любимой… Вот в чем суть… если вы понимаете, что это значит. Поэтому-то мне теперь все равно конец. Немногие могут меня понять…

Подавленный тоской, умолкнув, он сидел неподвижно, но дальний гудок паровоза снова вывел его из оцепенения.

— Я еще не потерял надежды. Слышите? Не потерял!.. Только я понял, что здесь ей не суждено исполниться, — произнес он хрипло. Теперь он пристально смотрел на девочку и обращался к ней одной. — Вот растет еще одна женщина. — Его голос стал сильным и ясным. — Но она не для меня. Она родилась слишком поздно. Может быть, ты и есть та, которую я ищу… И вот судьбе угодно свести меня с нею в этот вечер, когда я извел себя пьянством, а она еще малый ребенок…

Плечи его сотрясались от рыданий, и, когда он попытался свернуть папироску, бумага выпала из его дрожащих пальцев. В сердцах он чертыхнулся.

— Думают, легко быть женщиной, легко быть любимой… Я-то знаю, каково оно. — Он снова повернулся к девочке. — Я-то знаю! — вскричал он. — Быть может, из всех мужчин только я один это понимаю.

И снова взор его стал блуждать по темной улице.

— Я знаю о ней все, хотя она никогда не встречалась на моем пути, мягко проговорил он. — Я знаю о ее борьбе и ее страданиях, и вот за эти-то страдания она мне так дорога. Страдания изменили ее, она стала иной, и у меня есть для нее имя. Я назвал ее Тэнди. Это имя пришло ко мне в те дни, когда я умел мечтать, когда тело мое еще не осквернял порок. В моей Тэнди есть сила, которая не страшится любви… Это именно то, что мужчины ищут в женщинах и чего они не находят.

Приезжий поднялся и подошел к Тому Харду. Он едва стоял на ногах, казалось, он вот-вот упадет. Вдруг он опустился на колени и, схватив руки девочки, стал покрывать их пьяными поцелуями.

— Будь Тэнди, малютка, — просил он. — Будь сильной и смелой. Вот твой путь. Ничего не страшись. Дерзай быть любимой! Будь больше, чем просто женщина! Будь Тэнди!

Приезжий встал и поплелся прочь. Дня через два он сел в поезд и уехал обратно в Кливленд.

Вскоре после необычного разговора у гостиницы Том Хард повел девочку к родственникам, которые пригласили ее ночевать. Он шел в темноте под деревьями, совсем позабыв пьяную болтовню приезжего. Он снова был поглощен доводами, с помощью которых мог бы победить веру людей в Бога. Он назвал дочь по имени, но она вдруг заплакала.

— Не хочу, чтоб меня так звали! — вскричала она. — Хочу быть Тэнди! Тэнди Хард!

Отца тронули слезы девочки, и он старался ее утешить. Том Хард остановился перед деревом, взял дочь на руки и попытался уговорить ее.

— Ну полно, будь умницей, — строго сказал он наконец.

Но она все не унималась.

С детским самозабвением отдалась она своему горю, и плач ее нарушал безмолвие улицы.

— Хочу быть Тэнди, хочу быть Тэнди, хочу быть Тэнди Хард! — кричала она, мотая головой и рыдая с таким отчаянием, словно видение, созданное словами пьяницы, разрывало ее детское сердце.

СИЛА БОЖЬЯ

Пастор Кёртис Хартман служил в пресвитерианской церкви Уайнсбурга уже десять лет. Это был сорокалетний человек, крайне молчаливый и замкнутый. Проповедовать с амвона, стоя перед народом, всегда было для него испытанием, и со среды до субботнего вечера он не мог думать ни о чем, кроме тех двух проповедей, которые надо прочесть в воскресенье. В воскресенье рано утром он уходил в кабинет — комнатушку на колокольне — и молился. В молитвах его преобладала одна нота. «Дай мне силы и смелости для труда Твоего, Господи!» — просил он, стоя коленями на голом полу, и склонял голову перед делом, которое его ожидало.