Уайнсбург, Огайо - Шервуд Андерсон

Когда Уил Харли, мужчина средних лет, продавец из аптеки и прихожанин той же церкви, предложил проводить ее домой, она не возражала. «Конечно, я не допущу, чтобы у него вошло в привычку бывать со мной, но, если он станет изредка меня навещать, ничего плохого в этом нет», — сказала она себе, ибо настойчиво хранила верность Неду Кари.

Не отдавая себе отчета, Алиса пыталась — сперва робко, а потом все решительнее — снова овладеть ходом своей жизни. С аптекарем она шла молча, но случалось, во время этого флегматичного шествия, в темноте, трогала рукой складки его пальто. Когда он расставался с ней у ее калитки, она не входила в дом, а останавливалась перед дверью. Ей хотелось окликнуть аптекаря, чтобы он посидел с ней на темной веранде, но она боялась, что аптекарь не так поймет. «Мне не он нужен, — говорила она себе. — Мне нужно меньше бывать одной. Если не буду следить за этим, я отвыкну бывать с людьми».

Ранней осенью того года, когда ей исполнилось двадцать семь лет, Алису охватило жгучее беспокойство. Общество аптекаря стало ей противно, и, если он заходил за ней, она отсылала его прочь. Ум ее стал напряженно-деятельным, и, когда она возвращалась с работы, усталая от многочасового стояния за прилавком, и ложилась в постель, сон не шел к ней. Неподвижным взглядом она глядела в темноту. Ее воображение, словно пробудившийся от крепкого сна ребенок, резвилось в комнате. Что-то в глубине ее души не желало тешиться фантазиями и требовало от жизни прямого ответа.

Алиса брала в руки подушку и крепко прижимала к грудям. Вставала с постели, скатывала одеяло так, что в темноте оно было похоже на лежащего под простыней человека, опускалась перед кроватью на колени и ласкала его, приговаривая: «Почему ничего не случается? Почему я осталась одна?» Иногда она думала о Неде Кари, но уже не рассчитывала на него. Желание ее потеряло определенность. Она не хотела Неда Кари или кого-нибудь другого. Она хотела быть любимой, хотела ответа на зов, который звучал в ней все громче и громче.

И вот однажды дождливым вечером Алиса пережила приключение. Оно напугало и смутило ее. Она пришла из магазина в девять часов и никого не застала дома. Буш Милтон был в городе, а мать у соседей. Алиса поднялась к себе и в темноте разделась. Она постояла у окна, слушая, как стучит по стеклу дождь, и вдруг ею овладело странное желание. Не задумавшись о том, что она собирается сделать, Алиса сбежала по темной лестнице и выскочила под дождь. Она остановилась на крохотной лужайке перед домом, ощущая кожей холодный дождь, и ей до безумия захотелось пробежать нагишом по улицам.

Ей казалось, что дождь произведет чудесное и животворное действие на ее тело. Много лет уже она не чувствовала себя такой молодой и смелой. Ей хотелось скакать и бегать, кричать, найти такого же одинокого человека и обнять его. По кирпичному тротуару плелся домой человек. Алиса побежала. Ею овладело отчаянное, непреодолимое желание. «Все равно, кто он. Он один, пойду к нему», — решила она и, не думая о том, к чему приведет это безумство, нежно окликнула прохожего.

— Постой! — позвала она. — Не уходи. Все равно, кто ты, — погоди, постой.

Человек на тротуаре остановился, прислушался. Это был старик, и глуховатый. Приставив ко рту ладонь, он закричал:

— Что? Что вы сказали?

Алиса упала на землю и лежала, вздрагивая. Она вдруг осознала свой поступок и так испугалась, что, даже когда старик пропал из виду, не нашла в себе сил встать на ноги, а поползла к дому по траве на четвереньках. У себя в комнате она задвинула засов и приперла дверь туалетным столиком. Ее трясло, точно в ознобе, и руки дрожали так, что она еле надела ночную рубашку. Она легла в постель, зарылась лицом в подушку и горько заплакала. «Что со мной? Я натворю что-нибудь ужасное, если не буду держать себя в руках», — думала она и, повернувшись лицом к стене, заставляла себя мужественно посмотреть в лицо правде — что многие люди должны жить и умирать в одиночку, даже в Уайнсбурге.

ПОЧТЕННЫЕ ЛЮДИ

Если вы жили в больших городах и гуляли летним днем по зоопарку, вам, наверно, доводилось видеть, как моргает в углу железной клетки громадная нелепая обезьяна, создание с уродливыми, отвислыми, безволосыми подглазьями и ярко-багровым тылом. Эта обезьяна — форменное чудище. В безукоризненном ее уродстве есть даже какая-то извращенная красота. Дети стоят перед клеткой, как зачарованные, мужчины отворачиваются с гримасой отвращения, женщины замедляют шаг, видимо силясь сообразить, кого из знакомых мужчин напоминает сия фигура.

Были бы вы в прежние годы жителем городка Уайнсбурга в Огайо, вам не пришлось бы ломать голову при виде заключенного в клетке зверя. Вылитый Уош Вильямс, сказали бы вы. И в углу сидит точно так, как Уош Вильямс сиживает на травке в станционном дворе летним вечером, когда закроет на ночь свое отделение.

Уош Вильямс, уайнсбургский телеграфист, был самым уродливым созданием в городе. Утроба неохватная, шея тонкая, ножки слабые. Грязный. Нечистым в нем было все. Белки глаз — и те казались замусоленными.

Я хватил через край. У него не все было грязным. За руками он следил. Пальцы у него были толстые, но что-то ладное и чуткое угадывалось в его руке, когда она лежала у телеграфного ключа. В молодости Уош Вильямс слыл первым телеграфистом штата, и, хотя его отправили в захолустный Уайнсбург, он все равно гордился своим мастерством.

Уош Вильямс не знался с мужским населением города, где он жил. «Нечего мне с ними делать», — говорил он, глядя мутными глазами на людей, проходивших по станционной платформе мимо телеграфного отделения. Вечером же он шел вдоль по Главной улице в салун Эда Грифита, и, выпив невероятное количество пива, плелся в свою комнату в «Новом доме Уиларда», и заваливался спать.

Уош Вильямс был человеком бесстрашным. После одного случая он возненавидел жизнь и ненавидел ее всей душой, с упоением поэта. В первую голову — женщин. «Стервы», — так он их называл. К мужчинам он относился немного иначе. Мужчин он жалел. «Да разве есть на свете человек, чтобы не сидел под башмаком у какой-нибудь стервы?» — спрашивал он.

В Уайнсбурге не обращали внимания ни на Уоша, ни на ненависть его к ближним. Однажды супруга банкира Уайта пожаловалась телеграфной компании, что в уайнсбургском отделении — грязь и отвратительно пахнет, но ничего из ее жалобы не вышло. Нет-нет да и находился человек, уважавший телеграфиста. Человек, который чутьем угадывал, что Уош кипит возмущением против того, чем сам он не возмущается только из трусости. Когда Уош Вильямс шел по улице, такого человека подмывало отдать телеграфисту честь, снять перед ним шляпу, поклониться. Подобные чувства испытывал и старший над телеграфистами железной дороги, которая проходила через Уайнсбург. Он услал Вильямса в заштатный Уайнсбург, чтобы избежать увольнения, и прогонять его оттуда не собирался. Когда пришла письменная жалоба от банкирской супруги, он порвал ее и нехорошо засмеялся. Почему-то, разрывая жалобу, он подумал о своей супруге.

У Уоша Вильямса была когда-то супруга. Молодым человеком он женился на одной женщине в Дейтоне, Огайо. Она была высокая и стройная, голубоглазая, с пшеничными волосами. Уош и сам был видным парнем. Эту женщину он любил так же самозабвенно, как впоследствии ненавидел всех женщин.

Во всем Уайнсбурге лишь один человек знал о том, что изуродовало облик и характер Уоша Вильямса. Уош однажды сам рассказал об этом Джорджу Уиларду, а разговор этот случился при таких обстоятельствах.

Как-то вечером Джордж Уилард гулял с Беллой Карпентер, которая занималась отделкой дамских шляп в мастерской модистки Кейт Макхью. Молодой человек не был влюблен в эту женщину, у которой к тому же был поклонник бармен из салуна Эда Грифита, — но, бродя под деревьями, они время от времени обнимались. Темнота и собственные мысли что-то пробуждали в них. Возвращаясь на Главную улицу мимо пристанционной лужайки, они заметили Уоша Вильямса, который, видимо, уснул на траве под деревом. На другой вечер телеграфист и Джордж Уилард гуляли вместе. Они прошлись вдоль полотна и сели на штабель подгнивших шпал возле путей. Тут-то и рассказал телеграфист о происхождении своей ненависти.

С десяток раз, наверное, Джордж Уилард и этот странный, уродливый человек, живший в отцовской гостинице, готовы были разговориться. Молодой человек смотрел на жуткое лицо, злобно озиравшее столовую гостиницы, и мучился любопытством. Что-то затаенное в тяжелом взгляде постояльца убеждало Джорджа, что этот человек, которому не о чем говорить с другими, найдет, что сказать ему. И вот летним вечером, на штабеле шпал, Джордж сидел рядом с ним, выжидая. Но телеграфист молчал, словно раздумал разговаривать, и тогда он сам попытался завести беседу.