Год тумана - Мишель Ричмонд

— Помнишь, как мы приходили сюда с Эммой?

— Да.

— Она была на седьмом небе от счастья, когда мы отправились лазать по старому форту, — продолжает он, звякая ключами в кармане. — Помнишь, малышка настояла на том, чтобы вернуться к машине, принести сюда всех своих кукол и сфотографировать их на стволе пушки?

Его голос срывается; Джейк молча обнимает меня за плечи и притягивает к себе. Может быть, если бы Эмма погибла и мы в этом убедились, после похорон снова и снова переживали эти моменты. Повторяли бы ее словечки, в мельчайших подробностях вспоминали те места, где бывали вместе. Может быть, если бы девочка погибла, мы изобрели язык, на котором смогли с ней общаться. Но такое общение невозможно, пока неизвестно, где она. Эмма страдает? Эмма одна? Эмма испугана? Каждое приятное воспоминание вызывает откуда-то из глубины темные, пугающие картины.

Ветер треплет волосы Джейка, на его свитере блестят капли воды. Мы молча стоим какое-то время и смотрим на ледяную гладь моря, дрожа от холода.

Отсюда нам видны фигуры серфингистов, издалека похожие на муравьев. Парни качаются на волнах и ждут. Когда-то я читала о том, что большая волна может проделать путь в тысячу миль, через весь океан, прежде чем коснуться берега. Серфингисты на первый взгляд беспечно сидят на своих досках, но на самом деле безотчетно откликаются на малейший вздох океана как на поверхности воды, так и в глубинах. Благодаря какому-то невероятному инстинкту или чутью сорвиголовы немедленно вскакивают на серф именно в ту самую секунду, когда высокая волна, обнажая океанское дно, приобретает нужную форму. И всякий раз единение человека и волны кажется настоящим чудом.

Глава 26

Фотоаппарат «Холга» создан в Гонконге в 1982 году. Название происходит от «хо гвонг», что означает «очень яркий». Он практически полностью сделан из пластмассы, и составные части неплотно пригнаны друг к другу. В результате свет, проникающий сквозь стыки, становится причиной белых пятен на снимках. Фотографии, сделанные «Холгой», дезориентируют; это как смотреть чужой сон.

Четвертая фотография из сделанных мной на самом деле состоит из двух разных снимков, наложившихся друг на друга, — убегающая прочь Эмма и мертвый тюлень, снятый с расстояния в несколько шагов. Эффект такой, как будто девочка парит над тюленем. Между ее маленькой ножкой и телом животного — полоса яркого света.

Я задумываюсь над тем, какие мысли может вызвать снимок у человека, который наткнется на него годы спустя. Не зная о дефекте, любитель старых фотографий может подумать, что обе фигуры — ребенок и тюлень — попали в кадр одновременно. Возможно, даже вообразит, будто девочка перепрыгивала через тюленя и этим объясняется просвет между ее ступнями и телом животного. И скорее всего до сути дела не докопается, ведь в этот момент Эмму отделяло от встречи с похитителем лишь несколько секунд.

Разглядывая снимок, вне времени и контекста, мы автоматически сочиняем к нему историю — таков наш способ осмыслить происходящее. Словно подглядываем в щелку, вступаем в односторонние отношения с человеком, запечатленным на снимке; наблюдатели — объект наблюдения. И у наблюдателей, как правило, все козыри на руках.

Глава 27

Двадцать второе сентября. Два месяца прошло с того дня, как пропала Эмма.

Благодаря старому приятелю из колледжа, работающему теперь в телекомпании Эн-би-си, Джейк урвал себе несколько минут на шоу «Сегодня». Вчера вечером он улетел в Нью-Йорк. На экране Болфаур кажется иным, нежели в жизни, хотя никак не пойму почему. Делится с ведущей деталями исчезновения ребенка, сообщает особые приметы девочки — маленький шрам на левом предплечье, родинка рядом с носом, — и до меня вдруг доходит, что ему наложили грим. Немного тонального крема, несколько штрихов под глазами. Еще одно изменение, по мере того как близкий человек становится все менее и менее узнаваемым.

Показывают домашнее видео — Эмма катится по тротуару на роликах и машет рукой, приближаясь к камере. После этого ролика в глазах ведущей появляется характерный блеск, и объявляется перерыв.

— Мы ищем мать Эммы, — проникновенно говорит Джейк в какой-то момент и смотрит прямо в камеру. — Лизбет, если ты сейчас сидишь у телевизора… мне очень нужно с тобой поговорить.

В его голосе звучит что-то очень интимное, пусть даже эти слова произносятся перед многомиллионной аудиторией и сами собой лезут мысли, что именно он, а не я, хватается за соломинку. Если бы Лизбет хотела, чтобы ее нашли, она бы, разумеется, уже появилась. На экране мелькает фотография: экс-миссис Болфаур крупным планом; тот самый снимок, который Джейк отдал Шербурну в начале расследования.

— Одна из немногих, которые храню. Выкинул бы их все, но, боюсь, дочь однажды захочет узнать, как выглядела ее мать.

У Лизбет на фотографии длинные темные волосы и худое лицо. Улыбается, но не слишком убедительно. Снимок обрезан. Вспоминаю его изначальный вид, тогда жертвой ножниц пала коляска с маленькой Эммой. Когда я впервые увидела фото, меня поразило то, что Лизбет не смотрит на малышку и не притрагивается к ней. Снимок сделали на улице, в тумане; мать от дочери отделяла тонкая полоска белого света.

Сочувствую женщине, изображенной на фотографии. У нее темные мешки под глазами, а футболка в тех местах, где облегает набухшую грудь, промокла от молока. Судя по глазам и позе, Лизбет по-прежнему страдает от последствий тяжелых родов, завершившихся экстренным кесаревым сечением; боль, которую не могу себе вообразить.

В полдень Джейк звонит и говорит, что вылетает следующим же рейсом.

— Может быть, это и есть тот перерыв, который был нам нужен. — В его голосе явственно слышится оптимизм.

В течение дня на www.findemma.com приходят сотни писем. На следующее утро, сидя за пиццей в закусочной неподалеку от штаба, Джейк болтает о том, что мы сделаем, когда Эмма вернется: поедем в Диснейленд, отправимся на Аляску. Не напоминаю, что всего несколько дней назад он буквально сочился манящей уверенностью в печальном конце Эммы на дне морском. Этот большой парень самый уравновешенный человек из всех, кого я знала; ему не были свойственны внезапные перемены настроения или категорический отказ от собственных суждений. Теперь же мистер Собранность меняется что ни день, и невозможно предугадать, в каком настроении он окажется на этот раз.

Прежде столь аккуратный, Джейк дважды роняет вилку на пол и засыпает крошками всю рубашку.

— Ты в порядке?

— Я не спал. Уже давно. Может быть, неделю. На прошлых выходных прибирался в гараже. Представляешь? Делал уборку в гараже, как будто это важно. Обыскал каждый угол, каждую щелку в городе по сто раз подряд, опросил всех, кто только попался на глаза. Не мог заснуть, то и дело направлялся в комнату Эммы, но всякий раз мне недоставало смелости туда зайти. Нужно было чем-нибудь занять полночные часы. Наведение порядка в гараже показалось очень стоящим делом.

Я знаю, что имеется в виду насчет заполнения часов. Дэвид, отец Джонатана, убеждает меня снова заняться работой. «Вовсе не обязательно работать в полную силу. Просто делай что-нибудь там и сям, чтобы не утратить навык, пока не будешь готова». Он утверждает, будто какое-нибудь занятие — первая стадия возвращения к нормальной жизни.

— Как можно вернуться к нормальной жизни, если недостает самого главного?

— Если не получается сделать это ради себя, сделай ради Джейка. Работа поможет успокоиться. Поверь, меня только работа и спасла, когда Джонатан пропал.

Не сразу, но доходит, что он, возможно, прав. А даже если нет — я и так уже заняла много денег у Аннабель. И потому на минувшей неделе неохотно перезвонила потенциальному клиенту. Решила начать с чего-нибудь попроще. Не свадьба, не день рождения — всего лишь открытие ресторана.

После ленча захожу в свой любимый фотомагазин «Адольф Гассер». Магазин ничуть не изменился — изобилие техники, дорогие фотоаппараты, запертые в стеклянных витринах, книги и принтеры. Единственная разница — фотография Эммы в окне. Объявления по-прежнему расклеены на телефонных столбах и витринах по всему городу, но, кажется, прохожие больше не обращают на объявления внимания: для них это всего лишь фотография девочки, которая пропала пару месяцев назад, — грустно, но тем не менее такова жизнь.

Марли стоит за высоким деревянным прилавком — точно так же, как за день до исчезновения Эммы; под тридцать, очень рослая, сплошь покрытая татуировками. Она учится в Калифорнийской академии искусств. За шесть лет, в течение которых я наведывалась в «Гассер», за прилавком сменилась целая череда студентов.

Беру пленку, батарейки, фотобумагу, кладу на прилавок и протягиваю Марли кредитку.

— А мы по тебе скучали. Соболезную.