Заступница - Адвокат С В Каллистратова - неизвестен Автор

К моменту вступления в группу Софьи Васильевны уже были арестованы А.Гинзбург, Ю.Орлов, А.Щаранский, обвиненный в шпионаже. В нее входят новые члены - Владимир Слепак, Наум Мейман, Виктор Некипелов, Татьяна Осипова, а после ареста Слепака - Иван Ковалев, затем Юрий Ярым-Агаев. Часть работы сбор материала, составление и распечатку текстов - теперь приходится выполнять конспиративно, иначе документы будут изъяты КГБ до их выхода в свет. С усмешкой мама показывает мне как-то вечером из окон эркера две машины (каждая с двумя антеннами), стоящие на противоположной стороне улицы Воровского: "Это наши - как только ко мне кто-нибудь приходит, они тут как тут, даже номеров не меняют". Однажды мамин гость сказал: "Вот справа ваша, а слева - моя. А я их обману. Я выйду, а вы посмотрите, что будет". Мы смотрели из окна, как он пошел к Арбатской площади прогулочным шагом, машина на почтительном расстоянии ехала следом. На перекрестке он резко ускорил шаг и свернул в сторону центра, а там нет левого поворота. Машина взревела, прыжком оказалась у перекрестка, тормознула, оставляя на асфальте черные следы, из нее повыскакивали люди и побежали за гостем. Догнали или нет, не знаю, - он мог и на телеграф зайти, и в Скатертный переулок. В другой раз сестра, входя с улицы, обеспокоенно сообщила: "Двое стоят в подъезде". "Да ты не бойся, - уговаривает ее мама, - таких старых, как я, не арестовывают". Хотя она знала, что уже арестованы член Литовской группы Хельсинки Владлас Лапенис - 1906 г. рождения и член Украинской группы, семидесятидвухлетняя Оксана Мешко.

Настоящей поддержки в семье мама не имела: я была кроме работы занята своей новой семьей, дочкой, серьезно болевшей; к маме забегала часто, очень любила всех ее друзей, но мало вникала в их дела. Ее внуки рано женились и съехали к женам. Казалось, мама могла теперь жить спокойно, но она была полностью поглощена делами группы и работала в свои семьдесят лет неустанно. Только сейчас, держа в руках все сборники Московской Хельсинкской группы, я вижу, какой колоссальный объем работы выполняли шесть-семь человек.

Каждое лето Софья Васильевна по-прежнему проводила на участке в Строгино, где на ее попечении кроме моей дочки теперь паслись и старшие правнуки Софьи Васильевны - Данечка, Руся и Кузя (Саша). Сюда часто наезжали Терновские, бывали Таня Осипова, Слава Бахмин, Иван Ковалев. По вечерам с дорожки между садовыми участками, где шестилетняя Галочка бегает с компанией таких же дошкольников, вдруг раздается ее звонкий голосок: "Группа "Хельсинки", за мной!" Мы хохочем, Наталья Васильевна в ужасе.

Соседи уже знают, кто такая Каллистратова, быстро распространяется слух, что рядом живет адвокат, который бесплатно всем помогает. И вот на участок тянется вереница пенсионеров - в законе непросто разобраться, многие не знают о своих правах и получают пенсию меньше, чем полагается. В любой обстановке, посреди хозяйственных забот, когда кто-нибудь спрашивал, как доказать стаж, как исчислить пенсию, мама вытирала руки, брала лист бумаги и легко, без черновика, писала заявление - лаконично и убедительно, давала адреса, куда жаловаться при отказе. Потом и в Москве это продолжалось приходили за советом и помощью соседи и по улице Воровского, и по улице Удальцова. Только когда (уже в 80-х гг.) появилась возможность повысить пенсию ей самой, она вдруг усомнилась: "Нет, не буду я писать, мне не положено - ведь я наработала необходимый стаж уже после оформления пенсии". Пришлось ее уговаривать. Она написала-таки заявление, добавили ей к 120 рублям еще 11 рублей 31 копейку, и она была очень довольна.

Летом 1977 г. в стране началось "всенародное обсуждение" проекта новой Конституции. Многие правозащитники использовали эту возможность для изложения своих взглядов. Софья Васильевна тоже отправила в "Известия" большую рукопись с критикой проекта и рядом добавлений к нему. Основной порок законопроекта она видит в наличии 6-й статьи, провозглашающей КПСС "руководящей и направляющей силой советского общества", обращает внимание на противоречие со статьей 2-й, утверждающей, что вся власть в СССР принадлежит народу. Всего полгода не дожила она до отмены 6-й статьи (через тринадцать лет после ее замечаний!).

22 октября 1977 г. я пришла с работы домой и увидела, что мама как-то странно лежит на диване. "Со мной что-то случилось, - сказала она, поймала утром такси, чтобы ехать к тебе, села и молчу, как дура, адреса сказать не могу, еле-еле в конце концов выговорила". Доехав, она еще пошла в детский сад (в нашем же доме) к Гале, на родительское собрание, потом в квартиру зашел Петр Егидес советоваться насчет журнала "Поиски". Маме опять стало трудно говорить. Я позвонила Недоступу, который приказал: "Немедленно в больницу". Оказалось нарушение мозгового кровообращения, онемели правая рука и нога. На следующий день я получила из реанимационного отделения записку, написанную страшно изменившимся, дрожащим почерком: "Маригуля, не волнуйся, я чувствую себя уже лучше". Спихнув Галку на пятидневку, я поселилась на несколько дней у мамы в палате. Не только двигаться, но и говорить она почти не могла, но улыбалась все так же. Через два месяца двигательная система и речь восстановились полностью, только слабость в правой руке осталась. И вот, в конце декабря я уже вижу на ее столе рукопись очередного документа - 28, о голодовке Петра Винса.

Домой к маме приходили знакомые и незнакомые - адрес был опубликован, дверь не запиралась. Рассказала она мне однажды об очень неприятном случае. Пришел какой-то мужчина с горящими глазами и, не представившись, стал требовать от нее адрес Андрея Дмитриевича. Она пыталась выяснить, в чем дело, но ему нужен был только Сахаров. Направить к Андрею Дмитриевичу явно больного человека мама, конечно, не могла. И когда он с угрожающим криком "Так вы не хотите дать мне адрес!" стал приближаться к маме, она вдруг спросила у него: "Вам, наверное, нужны деньги?" - и тут же протянула ему из сумки двадцать пять рублей. Он как-то сразу обмяк, взял деньги и, не говоря больше ни слова, вышел. Я долго потом пыталась понять, почему она, вместо того, чтобы закричать, позвать на помощь (квартира-то коммунальная, были в ней люди) решила дать ему денег. "Сама не знаю, - отвечала мама, - так мне показалось". Ее находчивость в трудные минуты всегда меня поражала.

В конце ноября 1978 г. Софья Васильевна, только что выйдя из больницы (где провела полтора месяца из-за холецистита и воспаления желчного пузыря), перевезла к себе, на Воровского заболевшую раком восьмидесятидвухлетнюю Наталью Васильевну, которая, правда, держалась с редким мужеством - в этом не уступала младшей сестре. Никто не слышал от нее ни жалобы, ни стона, и до последних дней она себя обслуживала. Новый, 1979 г. мы встречали на Воровского все вместе - со всеми детьми и внуками. Наталья Васильевна сидела во главе стола, со строгой осанкой бывшей институтки (она всю жизнь переживала, что мы - Соня, я, дети - "горбимся"). В огромной прихожей нашей коммуналки, украшенной гирляндами, были веселые танцы, прыгали ребятишки. А в два часа ночи начался потоп. Из-за небывалых для Москвы сорокаградусных морозов лопнули трубы отопления. Вода лилась и в квартиру, и в шахту лифта, и на лестницу. К утру вся лестничная клетка была в сталактитах и сталагмитах. Спуститься можно было только с ледорубом. Мы с мамой начали разрабатывать план эвакуации, но Наталья Васильевна решительно сказала, что никуда не поедет, можно потеплее одеться и включить рефлектор (слава Богу, электричество работало). Так мы, промучавшись несколько дней, дождались, пока восстановили отопление и скололи лед. А в феврале Наталья Васильевна умерла.

Софья Васильевна писала своей двоюродной сестре Лиде Поповой: "4 мая 1979 г. Дорогая Лидочка! Получила твое письмо, грустное и заботливое... В праздничные дни ездили с Марго и Галочкой, с Таней - женой Димы, и самым младшим моим правнуком в сад... Там без Наточки сиротливо и пусто. Она так мечтала (еще за несколько дней до конца) поехать в свой любимый сад, посадить морковку. Вот мы и съездили. Морковку посадили... Сама я твоему совету насчет санатория не последую. Только со своими родными и друзьями рядом еще можно жить. Пока я чувствую себя вполне сносно, а уж если разболеюсь, то для меня на Пироговке найдется койка. Там не хуже, чем в санатории, и буду со своими, а не с какими-то чужими тетками. Желаю тебе бодрости и сил. Мы еще нужны своим взрослым детям, и надо крепиться. Крепко тебя целую. Соня".

Настроение у Софьи Васильевны не блестящее: аресты следуют за арестами; вынуждают к отъезду за границу Татьяну Ходорович и Людмилу Алексееву; в конце октября арестовывают Татьяну Великанову, на следующий день священника Глеба Якунина. Софья Васильевна пишет в открытом письме в защиту Великановой: "Я не только знаю об этой деятельности, но в меру своих сил и способностей делаю то же самое. Убеждена, что вся правозащитная деятельность Великановой, как и моя, является легальной, открытой и не содержащей в себе никакого криминала. Я заявляю, что готова вместе с Т.М.Великановой и наряду с ней отвечать перед любым гласным и открытым судом".