Осень в Пекине - Борис Виан

— Поезжайте, — сказал Анжель.

Шофер завел мотор, с удовольствием поглядывая на счетчик. Денек выдался удачный.

Анжель непроизвольно бросил взгляд на заднее стекло автомобиля, как только тот тронулся с места. Было ясно, что Анну, которого он видел в профиль, все вокруг безразлично. Анжель понуро опустил голову.

Афанарел смотрел на него с удивлением. На тонком лице Анжеля лежал отпечаток бессонницы и каждодневных переживаний, а стройная спина молодого человека несколько ссутулилась.

— Странно, — сказал Афанарел. — А ведь вы красивый юноша.

— Ей больше нравится Анн, — объяснил Анжель.

— Он такой неповоротливый, — заметил Афанарел.

— Он мой друг, — сказал Анжель.

— Понимаю…

Афанарел взял Анжеля под руку.

— Он устроит вам разнос.

— Кто?

— Этот ужасный Дюдю. Скажет, что вы опоздали.

— А… — обронил Анжель. — Пускай, мне все равно. У вас тут раскопки?

— В данный момент я в этом непосредственного участия не принимаю, — пояснил Афанарел. — Судя по всему, я стою на пороге великого открытия. Я это чувствую. Так что пусть они там пока без меня поработают. Толстен, мое доверенное лицо, обо всем позаботится сам. В свободные минуты я заставляю его что-нибудь переписывать, а не то он Дюпону покоя не даст. Дюпон — это мой повар. Я все это вам рассказываю, чтобы вы были в курсе дела. Странным образом и к моему великому сожалению, обстоятельства сложились так, что Мартен любит Дюпона и Дюдю тоже влюбился в Дюпона.

— А Мартен, это кто?

— Мартен Толстен, мое доверенное лицо.

— А что Дюпон?

— Дюпону на все начхать. К Мартену он, конечно, хорошо относится, но он такая сука… Извините. В моем преклонном возрасте не следовало бы так выражаться, но сегодня я вдруг почувствовал себя таким молодым! Ну так как же мне быть с этими тремя паразитами?

— А никак, — сказал Анжель.

— Что я, собственно, и делаю.

— А где мы будем жить? — спросил Анжель.

— Здесь есть гостиница. И вообще, не переживайте…

— Вы о чем?

— Ну, из-за Анна…

— А что тут переживать… — сказал Анжель. — Бирюзе больше нравится Анн, чем я. Это очевидно.

— Очевидно? Это в каком смысле? Она его целует. Что из этого?

— Но ведь это не все, — сказал Анжель. — Она его целует, он ее целует… И когда он к ней прикасается, кожа в том месте уже совсем не та, что раньше. Сначала этого не замечаешь. Когда она выходит от Анна, кажется, что она все такая же свежая, что губы у нее все такие же пухлые и яркие, волосы все такие же блестящие… Но на самом деле она изнашивается. Каждый поцелуй оставляет на ней свой отпечаток: грудь теряет упругость, кожа уже не такая тонкая и гладкая, взгляд не такой ясный, походка тяжелеет. Бирюза меняется с каждым днем все больше и больше. Конечно, когда ее видишь — не верится… Мне и самому сначала казалось… Я и сам сначала не замечал…

— Не выдумывайте… — возразил Афанарел.

— Я не выдумываю. Сами понимаете, что я прав. К тому же теперь я убеждаюсь в этом ежедневно: каждый раз, когда она проходит мимо, я вижу нанесенный ей ущерб. Она изнашивается. Он ее разрушает. Тут уж я бессилен. И вы тоже.

— Значит, вы ее больше не любите?

— Люблю, — сказал Анжель. — Люблю, как прежде. Только все это меня так мучает… и я начинаю всех немножко ненавидеть… из-за того, что она уже не та.

Афанарел молчал.

— Я приехал сюда работать, — продолжал Анжель. — Думаю, с работой я справлюсь. Но я надеялся, что мы поедем сюда вдвоем с Анном, а Бирюза останется дома. На корабле он не отходил от нее ни на шаг, а я, между прочим, все еще его друг. И вообще, раньше, когда я говорил, что она хорошенькая, он только надо мной подшучивал.

Все сказанное Анжелем пробудило в Афанареле какие-то старые, давно забытые ощущения. В нем зашевелились тонкие, изящные и совершенно расплющенные под тяжестью более поздних событий мысли. Они были такие тонкие и плоские, что, глядя на них сбоку — а Афанарел видел их именно в этом ракурсе, — невозможно было даже отличить одну от другой, установить их форму и цвет. Он просто чувствовал их змеиное шевеление там, внизу, под наслоениями. Афанарел тряхнул головой — шевеление прекратилось. Испуганные мысли в ужасе свились в клубочки и застыли.

Ему хотелось как-то утешить Анжеля, но он не знал как. Он тщетно пытался что-нибудь придумать. Они шли рядом. Стебли зеленой травы щекотали икры Афанарела и бесшумно скользили по полотняным брюкам Анжеля. А под ногами у них лопались, взрываясь фонтаном пыли, пустые раковинки желтых улиток. Они ломались с чистым хрустальным звоном, как будто на хрустальное в форме сердечка блюдечко падала капелька родниковой воды, что само по себе выглядит довольно пошло.

Они взобрались на дюну, с вершины которой открывался вид на ресторан Барридзоне и на выстроившуюся перед ним, как будто в военные времена, колонну больших грузовиков. Более ничего вокруг видно не было. Благодаря находчивости Афанарела ни из одной точки пустыни нельзя было увидеть его палатку и место раскопок. Солнце все еще находилось на небе. Но они старались не смотреть на него из-за одной весьма неприятной его особенности: свет оно излучало неравномерный; его обрамляли сияющие кольца, светлые и темные попеременно, и в соприкасающихся с темными кольцами частях пустыни вечно царили холод и мрак. Раньше Анжель не замечал этой странности пейзажа, поскольку с самого начала таксист намеренно вез их исключительно по светлой полосе. Однако сейчас, стоя на вершине дюны, он ясно видел черную застывшую границу светлой зоны. По спине его пробежала дрожь. Афанарелу же все это было привычно. Увидев, как Анжель с беспокойством взирает на неоднородность атмосферы, Афанарел похлопал его по плечу.

— Сначала это действительно подавляет, — сказал он. — Но потом привыкаешь.

Анжель понял так, что сказанное археологом относится к Анну с Бирюзой.

— Не думаю, — возразил он.

Они спустились по пологому склону дюны вниз. Отсюда были слышны возгласы разгружавших машины рабочих и звонкий металлический стук бьющихся друг о друга рельсов. Вокруг ресторана копошились, словно насекомые, разные по размеру и форме фигурки, среди которых деловито и важно расхаживал Амадис Дюдю.

Афанарел вздохнул.

— Непонятно, почему все это меня так взволновало, — сказал он. — Ведь я уже не молод.

— О… — протянул Анжель. — Зря я вам, наверное, все это рассказываю…

— И совсем не зря, — сказал Афанарел. — Просто я за вас переживаю. Понимаете, я думал, что мне уже все безразлично. — Он остановился, почесал затылок и снова двинулся в путь. — Это все пустыня… — заключил он. — В пустыне хорошо сохраняешься. — Он положил руку Анжелю на плечо. — Пожалуй, нам здесь придется расстаться, — сказал он. — Не хочу лишний раз встречаться с этим типом…

— С Амадисом?..

— Да. Он… — Археолог с трудом подбирал слова. — … Он… он мне положительно остопиздел. — Залившись краской, Афанарел пожал Анжелю руку. — Конечно, мне бы не следовало так выражаться, но этот Дюдю просто невыносим. До скорой встречи! На днях зайду к вам в гостиницу, в ресторан.

— До свиданья, — сказал Анжель. — Хотелось бы взглянуть и на ваши раскопки.

Афанарел только покачал головой.

— Что там интересного? Одни коробочки кругом. Правда, симпатичные. Ну, я пошел. Приходите, когда хотите, я буду рад!

— До свиданья, — повторил Анжель.

Археолог резко свернул направо и исчез в песчаной впадине. Анжель ждал, когда его седая голова вынырнет снова, и скоро увидел его даже во весь рост: носки Афанарела выглядывали из его высоких парусиновых ботинок, и весь он чем-то походил на белоногую лошадь. Затем археолог снова исчез за очередной песчаной выпуклостью. Фигура его постепенно уменьшалась в размерах, однако следы шли точно по скрученной, как свиной хвостик, прямой.

Анжель снова посмотрел в сторону белого ресторана, украшенного и там и тут яркими цветами, и устремился вперед, к своим товарищам. Рядом с чудовищными по размеру грузовиками съежилось маленькое желтое с черными шашечками такси. Вид оно имело жалкий, как старая колымага рядом с современным, созданным по проекту очень известного в узком кругу изобретателя лимузином.

Недалеко от гостиницы на вздымающихся ветрах трепетало, как на мачте, ярко-зеленое платье Бирюзы. Оно было залито солнечным светом и, несмотря на неровности почвы, отбрасывало на песок очень красивую фигурную тень.

IX

— Уверяю вас! Это правда, — повторил Мартен Толстен.

Его упитанное розовое лицо сияло от возбуждения, а из каждого волосика на голове торчало по хохолку.

— Толстен, я вам не верю, — ответил археолог. — Что угодно можете говорить, только не это. Ваши прочие нелепицы я тоже слушать не буду, не в обиду вам будь сказано.