Тоннель - Вагнер Яна

От воя сирены в прохладном салоне огромного Майбаха Пулман проснулись четверо: желтолицый старик, до подбородка укрытый пледом, его светловолосая помощница, толстый шофер в галстуке и неприятный бледный телохранитель, который так смутил вчера чуткого капитана. Приумноженный каменными сводами, звук просачивался даже сквозь затемненные пулестойкие стекла и стал еще громче, когда телохранитель распахнул массивную дверь, выпрыгнул наружу и замер в проходе, повернув лицо к источнику шума, напряженный и собранный, как будто и не спал вовсе. Немолодому водителю времени явно требовалось больше, и он хлопал глазами и тряс головой, чтоб собраться и повернуть к шефу бодрое, профессиональное лицо.

Но желтолицего эти двое сейчас не интересовали. Он раздраженно выпростал из-под пледа сухую морщинистую руку, надел очки и повернулся к помощнице, которая тут же поспешно одернула блузку, пригладила волосы и посмотрела на часы.

— Что происходит? Как дела со списком? — спросил он. — Докладывайте.

Она молчала и хмуро разглядывала циферблат. Вид у нее был свирепый, даже угрожающий, как будто крошечный измеритель времени серьезно подвел ее и теперь ему предстояло за это поплатиться.

— Он что, так и не приходил? Я дал ему два часа, — сказал желтый человек. — Я вам дал два часа. Почему не проконтролировали? Вы что, проспали?

Ответа на этот простой вопрос тоже не последовало. Ясно было только, что дорогой швейцарский хронограф на запястье женщины в синем костюме вот-вот расплавится и стечет серебристыми каплями на замшевый коврик. А то и прожжет его насквозь, до асфальта.

— Давайте я схожу, — предложил телохранитель, нагибаясь и заглядывая в салон. — Приведу его, разберусь, что там, как. Я быстро.

— Вернись на место, — сказал желтый человек, — сядь! Это не твоя работа. А вот вы, — продолжил он, снова обращаясь к своей молчаливой подчиненной, — сейчас пойдете и всё исправите, это понятно?

— Да, — сказала она и подняла наконец глаза. — Да, конечно.

Выбираясь из машины, она столкнулась с телохранителем, который в этот же самый момент лез обратно, точно так же спеша выполнить приказ, и дорогу не уступил. На секунду они даже соприкоснулись носами и замерли, как два боксера перед взвешиванием, но женщина в синем была слишком сердита, а щуплый телохранитель к тому же оказался меньше ростом и легче килограммов на десять, и в конце концов шагнул назад, и склонился в насмешливом поклоне, похожий на гостиничного швейцара, только в черном дешевом пиджаке и с пистолетом под мышкой.

— И пусть выключат эту идиотскую сирену! — раздалось из Мерседеса, потом дверь закрылась.

Ужасный и грозный вопль патрульного Форда разбудил и юного Газелиста, который шесть последних часов провел взаперти в своей кабине, лежа на широком сдвоенном сиденье, потому что, Субҳаналлоҳи ва биҳамдиҳи, в эту смену оказался без напарника, с которым это сиденье пришлось бы делить. После вчерашних страданий он даже не решился опустить стекла и, чтобы не попадаться больше злому человеку из Рено, в туалет тоже не выходил. Помочился в пустую пятилитровку из-под «Черноголовки», плотно закрутил крышку и убрал нечистую бутылку подальше, под приборную доску, а сам улегся спать, стараясь не думать о расколотом бампере такси, об истекающем в шесть утра пропуске на въезд и о том, что точно не сумеет никому объяснить про ворота и решетку. И как все побежали, и как он испугался и побежал тоже, но потом вернулся и все-таки запер машину, чтобы сберечь груз, и обязательно успел бы вовремя закончить доставку, если бы ему дали проехать. Но проехать оказалось нельзя как раз из-за решетки и ворот, а он не знал, как все это сказать по-русски, и спросить было некого. Он знал только, что назавтра его непременно уволят и денег ему тем более никаких не заплатят, потому что правило было строгое: ни одной аварии, — и выгоняли даже тех, кто не был виноват, а он-то как раз был. Выронил телефон и наклонился за ним, на секунду отпустил тормоз и покатился вперед, испортил чужую машину, и за это впереди его, конечно, ожидали теперь одни напасти и неведомые еще унижения.

Но во сне он забыл обо всех своих тревогах, как умеют только очень молодые люди, и снилось ему что-то хорошее и смешное. И даже когда заорала сирена, он какое-то время еще досматривал свой безмятежный веселый сон, улыбался и глаза открыл легко и без страха. И сразу увидел вчерашнего своего мучителя, темнолицего таксиста из Рено, который взобрался на подножку Газели и смотрел на него в упор через стекло. Юный Газелист поджал ноги и быстро отполз от окна, совершенно уверенный, что сирену включили из-за него, чтобы заставить его отпереть наконец двери, выйти и принять наказание за разбитый бампер. Ему даже привиделся кадр из полицейского фильма — воющие машины с мигалками и люди в бронежилетах, которые кричат «выходи с поднятыми руками» и тут же начинают стрелять, как будто на самом деле только и ждали возможности превратить кого-нибудь в решето. Поэтому, когда седоватый сердитый таксист жестом велел ему поднять кнопку, он подчинился обреченно и сразу, готовый ко всему. Но людей с пистолетами видно не было, и человек из Рено тоже почему-то не стал хватать и тащить его наружу, а вместо этого забрался в кабину и плотно закрыл за собой дверь.

— Ты откуда сам, брат? — спросил он по-русски, а потом сделал странное: качнулся к своему пленнику и положил ему руку на плечо.

Отеческая улыбка на темном недобром лице выглядела скорее жутко и напугала юного Газелиста еще сильнее, но он был воспитан в почтении к старшим. Вопрос был задан, и нужно было ответить.

— Точикистон, — сказал он послушно. — Панчакент.

Таксист-Рено вздохнул и покачал головой. Разочарованно, но без гнева, как будто такого ответа и ожидал и смирился с ним заранее еще до того, как залез в машину и начал разговор.

— А я из Андижона, — сказал он. — Узбекистон. Ты мусульманин, брат?

Молоденький, испуганный и очень сейчас одинокий водитель Газели поспешно закивал и с облегчением сказал «да, да», на русском сказал «да», радуясь, что понял вопрос и может на него ответить, и улыбнулся как мог широко. И в этот момент сирена смолкла и снова стало тихо.

— Совсем охренела, идиотка гребаная? — рявкнул Патриот, когда у него разложило уши. — А ну, вылезай! Вылезай, говорю, и не трогай больше ничего, весь тоннель сейчас сюда сбежится!

Проклятый ревун удалось выключить довольно быстро, вряд ли прошло больше минуты, но ущерб был уже нанесен. Проснувшиеся ряды шевелились и гудели, как электрические провода под напряжением, и люди действительно начинали прибывать. На вчерашнюю панику это, к счастью, все-таки было не похоже, никто не кричал, и давки не было, но несколько сотен человек, восемь с лишним часов проведя в ожидании хоть каких-нибудь новостей, одновременно услышали громкий звук и восприняли его однозначно — как призыв, долгожданный сигнал к сбору, и отправились искать источник. Плотно потекли к нему с обеих сторон со своими вещами, страхами, жалобами и вопросами, и маленький пятачок возле патрульного Форда внезапно стал местом, где два этих потока вот-вот должны были встретиться.

— Ася, вернись в машину, — сказал Митя.

Она оглянулась и закатила глаза.

— Ну что, пап?..

— Сядь в машину! — повторил Митя громко, и тут же стало поздно.

Проходы наполнились людьми мгновенно, как будто в тесном русле вдруг поднялась вода, и сразу некуда стало поставить ногу. Автомобили начинали качаться, скрипели рессоры. Никто не бежал и намеренно не толкался, лица были спокойные и сосредоточенные, как в очереди на эскалатор в час пик, только ступенек впереди не было. Он видел такое однажды в подземном переходе после футбольного матча, когда полторы тысячи человек с двух сторон пытались войти в метро через четыре стеклянных двери, и до сих пор помнил тишину, шорох одежды, и шарканье ног, и чужое дыхание вокруг, массу одновременных выдохов и вдохов, и как ему вдруг отчетливо стало ясно, что его крошечная ничтожная воля не имеет никакого значения и, даже если рвануться на выход или поджать ноги, его все равно понесет вперед к узкому месту.