Завтра ты умрешь - Анна Малышева

– Будьте добры изъясняться по-русски, или ваш отец будет недоволен! – Она ткнула пальцем в одну из девочек: – Алина, я не уверена, что ты будешь ужинать после того, как съела коробку шоколадных конфет в самолете. Послушаем, что скажет твой отец.

– Я ела не одна! – возмутилась девочка. Ее миловидное личико снова исказила гримаска, в синих, широко расставленных глазах вспыхнул гнев. – Мы с Улей ели вместе, почему всегда только я…

– Ульяна съела две конфеты, а ты затолкала в рот все остальное! – непримиримо заявила женщина в плаще. – Даже не предложила мне, хотя бы из вежливости, ты же знаешь, что я конфет не ем!

– Зачем тогда предлагать? – не сдавалась обиженная девочка. – Это значит, издеваться над вами, тетя Надя, у вас же диабет!

– Диабет не имеет никакого отношения к вежливости! – парировала та. Неизвестно, чем закончилась бы эта перепалка, если бы на веранде внезапно не появился хозяин дома. Грузная менторша замолчала, увидев его, а девочки, радостно вскрикнув, одновременно повисли у него на шее. Михаил Юрьевич обнял их, сделал попытку оторвать от пола, но тут же отпустил:

– Как выросли за полгода! Дайте на вас посмотреть… Как долетели? Надя, они тебя вконец достали?

– Это она нас достала! – выпалила Алина, ласкаясь к отцу. Теперь ее глаза лукаво и радостно сияли. – Скажи, мы ведь будем жить с тобой?

– Мы ведь останемся здесь? – не выдержала и молчаливая Ульяна.

Михаил Юрьевич внимательно вгляделся в их лица и разом погрустнел:

– Вам что, плохо в вашей школе?

– Им плохо везде, где их заставляют учиться и следить за собой! – заявила полная дама, отстраняя детей и целуя Михаила Юрьевича в щеку. – Ты знаешь, братец, я считаю, что бить детей непедагогично, но иногда с трудом сдерживаюсь. Особенно Алина – это настоящий бес под маской ангелочка! Если бы ты знал, что мне приходится из-за нее выслушивать от учителей! Ведь даже за твои деньги не всякий сможет ее терпеть!

– Ты доводишь учителей? – вздохнул отец. – А ты, Уля?

– Эта с виду потише, – вмешалась его сестра, – но не значит, что лучше. Короче, милый братец, эти две девицы совсем распустились, и я с ними больше возиться не могу. Если позволишь, я тебе сдам их с рук на руки и уеду в какой-нибудь санаторий. Я это заслужила!

– Час от часу не легче, – проговорил отец, рассеянно гладя дочерей по шелковистым светлым макушкам. Девчонки присмирели, ожидая решения своей судьбы. Казалось, они даже перестали дышать. – Надя, как же быть? Им нужен присмотр, придется срочно искать школу, а у меня совершенно нет времени этим заниматься…

– Зачем тебе время, если есть деньги? – философски заметила Надя. – Заплатишь, и все решится за сутки. Им будет лучше здесь.

– Послушай, это так неожиданно… – начал было Михаил Юрьевич, но сестра оборвала его:

– Что тут неожиданного? Ты же сам понимаешь, что нет больше причин держать их вдали от дома. Я думала, само собой разумеется, что они вернутся. Наймешь хорошую гувернантку, пусть живет с вами. Со школой уладится – учиться хуже, чем там, они не будут. А главное, – она слегка понизила голос, – я надеюсь, что теперь они немного присмиреют. Все-таки на них должно повлиять…

– Бегите в дом, – он торопливо поцеловал дочерей и подтолкнул их к двери. – Кто первой найдет свою комнату, получит от меня приз!

Девчонок как ветром сдуло, в глубинах темного дома раздался топот ног и возбужденные крики, и вскоре начали зажигаться окна– одно за другим. Надежда достала из кармана плаща сигареты и опустилась в плетеное кресло, с жалобным скрипом, принявшее в объятья ее телеса.

– Ты сам видишь, как они счастливы дома! А уж как я рада… Прости, но я не могу изображать горе. Нет его, и быть не может. Будем честны – для тебя это самый лучший исход.

Банницкий протянул руку, словно пытаясь остановить поток этих жестких, беспощадных фраз, но женщину не так легко было смутить:

– Понимаю, ты вчера ее похоронил и, как-никак, она мать твоих детей. Хотя… Спроси их – помнят они ее? Скучали? – Она отрицательно провела в воздухе зажженным кончиком сигареты: – Дети не видели ее ровно полжизни, и она для них почти не существует. Слышал, даже не спросили: «Где мама?»

– И хорошо, что не спросили. – Он подошел к перилам, вглядываясь в темный парк. – Фонари сегодня никто не зажег. Все идет наперекосяк. Я уволил половину прислуги, другую половину заменил новыми людьми, а они еще ничего не знают.

– Зачем ты это сделал?

– Не мог же я оставить тех, кто служил при Ксении, когда сюда приехали дети! Кстати, тебе придется нанять женщину для ведения хозяйства.

– Я завтра же этим займусь, – охотно пообещала Надежда. – Знаешь, что мне больше всего греет душу? Теперь не придется каждую минуту одергивать их, чтобы говорили дома по-русски. Если бы ты знал, чего мне стоило, чтобы они помнили родной язык!

– Надя, я знаю и ценю…

– Нет, я не о деньгах, – обидчиво заявила та. – Пять лет отдать племянницам, которые тебя изводят и ненавидят, – это трудно оплатить деньгами, мой милый!

– У меня не было другого выхода. – Он говорил устало, с трудом подбирая слова и стараясь не смотреть в сторону сестры. – И если бы ты не поехала с ними в Англию, я бы сам сошел с ума. Надя, я не могу заплатить тебе ничем, кроме денег, так не требуй невозможного!

Та молча докурила сигарету и выбросила окурок за перила. В свете розового фонаря теперь кружилось несколько ночных бабочек, бессмысленно и упорно исполнивших свой самоубийственный танец. Время от времени какая-нибудь из них попадала внутрь абажура, сгорала на лампе, и тогда ее корчащаяся тень на стекле казалась пугающе огромной. Надежда следила за их мельканием сощуренными, ничего не выражающими глазами и о чем-то думала. Брат повернулся к ней:

– Ты не могла бы остаться с нами, хоть на первое время? Я не знаю, как справляться с детьми.

– Я тоже, – усмехнулась Надежда, не сводя взгляда с бабочек. – Скажи-ка, Миша, неужели у тебя нет на примете другой женщины, помоложе и поздоровее? Весной ты приезжал с Мариной… Знаешь, мне тогда почему-то пришла в голову мысль, что она легко заменила бы им мать. Мне она понравилась. Что у тебя с ней?

Он неопределенно махнул рукой, но сестра настаивала:

– Я не требую исповеди, но ведь рано или поздно ты приведешь кого-то в дом, так почему не ее? Или вы расстались?

– Мы встречаемся, но сейчас мне не хочется с ней видеться.

Повисла пауза. Женщина оценивающе смотрела на брата, потом разочарованно сказала, что в таком случае снимает все вопросы.

– Делать нечего, поживу немного с вами, – вздохнула она. – А я надеялась… Скажи, Миша, в кого это ты такой рак-отшельник? Если она тебе близка, надо с ней всем делиться, горем тем более. А так, как ты, молча, женщину не завоюешь. Думаешь, им только и нужно, что деньги? И Ксения давно бы тебя бросила, если бы не сошла с ума! У вас все к этому шло, я уже представляла, какой кусок она отхватит после развода от твоего состояния, и вдруг… Тебе сказочно повезло, а то ведь, неровен час, и денег бы лишился, и детей! Уж она бы постаралась сделать так, чтобы они не вешались папе на шею!

– Избавь меня от своих аналитических выкладок! – резко бросил он, и на этот раз сестра остановилась. Видимо, ей был знаком тон, которым вдруг заговорил Михаил Юрьевич. Он вплотную подошел к сестре, и эта крупная женщина внезапно вжалась поглубже в кресло, словно пытаясь в нем спрятаться.

– Слушай меня внимательно, Надя и, если будешь против – говори сразу, пока не лег спать шофер!

– Шофер? – пробормотала сестра.

– Да, шофер, чтобы отвезти тебя в Москву. У нас с тобой все будет так, как я скажу, или никак. Поняла?

Надежда снова уставилась на фонарь, чтобы не смотреть брату в лицо, которое теперь подергивали мелкие нервные судороги. Михаил Юрьевич говорил громким, шипящим шепотом, в котором не было и следа родственной любви:

– Если ты останешься с нами, я плачу тебе столько, сколько назначишь сама. До сих пор ты не стеснялась, ну и не стесняйся дальше, я все равно предпочту, чтобы с детьми была родственница, чем наемная гувернантка. О том, что случилось с их матерью пять лет назад, – им ни слова, ясно?!

У Надежды слегка вздрогнули губы, но она тут же их поджала, словно давя рвущиеся наружу слова.

– Девочки не должны даже заподозрить, что их мать последние пять лет была не в себе, а если у них возникнут вопросы – значит, проболталась ты! В доме не осталось никого, кто знал Ксению.

– Им могут сказать знакомые, – процедила она, глядя в сторону.

– Я постараюсь, чтобы они ни с кем не встречались. Пару недель проведут дома, потом отправятся в закрытую школу-пансион. Ты найдешь самый лучший и проверишь, чтобы там не учились дети моих близких знакомых. Я составлю список.

Женщина отмолчалась, наблюдая гибель очередной бабочки.

– О смерти матери сообщу им сам. Завтра. – Михаил Юрьевич выпрямился и прокашлялся. – Сегодня пусть радуются жизни.