У женщин грехов не бывает! - Ирина Крицкая

– Вы здесь? Вы остались в субботу в этом сумасшедшем городе?

– А куда деваться? – я крикнула через улицу.

Мы свернули в парк. Я села на травку и начала вещать этой компании про Лерочку. Они ржали над моим английским, но я веселилась и показывала руками то, что не могла сказать. Я тогда еще не знала, что уже на ходу сочиняю книжку. Только рыжий уродец догадался.

– Я понял! – он сказал. – Ты – сказочница! Ты – ребенок! Итс вандефул!

Рыжий в шапочке тоже закивал:

– Да, это сказка. Такое могла придумать только моя пьяненькая тетушка.

А длинный в мятой майке все время молчал и вдруг сказал по-русски:

– Вот баба…

Уродец опять поймал мою руку и опять наслюнявил. Потом достал платок и вытер ее. Заодно наклонился и протер мне ботинки. Длинный в майке ухмыльнулся и сказал:

– Зачем тебе ехать в Ашдод, пойдем ко мне, выпьем кофе – и ты сразу забудешь этого еврея. Что в нем такого есть, чего нет у других?

Я хохотала. Я и сама хотела знать, что есть у Леры, чего нет у других. Я шлялась по Старому городу и совсем на него не обижалась, просто ждала, когда позвонит. Когда он очнулся после юбилея Ромки Зарецкого, я объявила своей компании:

– Гуд бай! Я еду в Ашдод!

Уродец еще катился за мной, махал и кричал на всю Яффо:

– Удачи! Удачи!

– Удачи, Ирина! – махал длинный. – Возвращайся, если будут проблемы… Мой номер дома 72.

Я не собиралась все это рассказывать Лерочке. Зачем? Я уснула. Хряпнула коньяка и отрубилась.

17

Я проснулась на закате в холодном поту. По вискам у меня застучало: «Где Лера? Где Лера? Где Лера?». Да, я психованная зверушка. Ну и что? Я знаю. У меня горло схватило, я задыхаться начала, такая была паника. Мне сразу стало тесно и душно в номере, как будто стены сползаются в карточный домик. Я побежала на улицу. «Что делать? – думаю. – Что делать?»

Я вышла к морю. Когда с нервами плохо – нужен водоем. Так что я не уеду от своей речки, я без нее загнусь. У моря я начала успокаиваться. Иду себе по пляжу, босоножками болтаю. Ветерок меня обдувает, и я не думаю ни о чем.

Я увидела Лерочкиного старикана в синей бейсболке. Он как раз вытягивал, и серфингисты остановились рядом посмотреть, что поймал. Так… ерунда, мелкая ставридка. Он бросил ее в ведерко и снова закинул, я прошла под натянутой леской.

Лерочкина старуха с рюкзачком прочапала. Она вела за руку маленькую внучку. Увидела, как я затушила в песок сигарету, и говорит ребенку по-русски: «Посмотри: вот так себя вести нельзя». А что я? Я аккуратненько под зонтик затушила, специально, проверить хотела. Думаю, завтра утром посмотрю, найдут его тут уборщики или не найдут. Мне интересно было, как они их выметают. На каждом пляже хоть один окурок, но где-нибудь под камушком валяется. Не может быть такого, чтоб никто ни разу не бросил.

Лерочкин спасатель навел бинокль на мой сарафан. Вышел на мостик, вниз шагнул, а я умотала. Впереди была волейбольная сетка. Молодые родители с ребенком лет трех бросали мяч. Подача стучала на руках, в песке оставались круглые воронки. И я опять начала загоняться, почему они играют, а я смотрю. Я ведь тоже играла с ребенком, как они, совсем недавно… Почему теперь я смотрю, а они играют?

В пляжном баре гуляла свадьба. Тихая смешная свадьба. Шоколадный жених и мулатка-невеста, беременная, с большим животом. Черные гости в белых одеждах вышли сниматься у моря. Пили шампанское и смеялись в камеру. Оператор просил скучковаться. На ветру разлетались галстуки, юбки, фата и белые лепестки. А небо было синее-синее, как мокрый шелк. Облака лежали низко, тяжелыми густыми слоями. Песочек светлый, крем-брюле песочек, под ногами у меня рассыпался. Оператор повернулся, задержал объектив на моем сарафане, решил добавить красное пятно на синюю тревожную картинку.

Навстречу бежала собака. Немецкая овчарка, молодой кобель в потертом ошейнике. Я повернула обратно на всякий случай, мало ли что у чужих овчарок на уме. Он побегал немножко кругами и догнал меня, уткнулся в руку мокрым носом.

– По-русски понимаешь? – я его спросила.

Он уши поставил, сказал, что понимает. Я ему скомандовала «рядом», он пошел у ноги. По всему пляжу за мной тащился. И сетку, и свадьбу, и леску, и старушку мы с ним прошли. Спасатель уже почти спустился, но увидел собаку и снова поднялся. Только шлепанцы захлопали по белым пяткам.

Пес стоял со мной на светофоре, таксистов распугал, подошел к отелю, и, когда разъехались стеклянные двери, эта псина прошмыгнула в фойе.

– Ноу, ноу, – замахал портье.

Я прогоняла этого немца. «Иди, – говорю, – домой, к маме! Отстань от меня. Ищи себе девочку поближе, из хорошей еврейской семьи». Вывожу его за ошейник – он еще и упирается. «Гулять!» – я ему командую, а он носом ко мне в коленки.

Портье испугался, сидел за конторкой, а горничные хохотали. Облокотились на стойку и виляют низкими толстыми попками. Была бы у меня такая низкая задница – я бы застрелилась, а они ничего – хохочут, виляют. Мне тоже стало весело.

Я вошла в номер. Взяла пузатенькую бутылку, налила глоток в серебряный стаканчик. «Прибежит, – я подумала, – никуда не денется. В жизни не расстанется со своим коньячком».

После второго глотка я решила скинуть Лерочке смс. Я еще только собиралась, еще не отправила. «Ты где?» – я набрала. А мне пришло от него: «Где ты?».

Я кинулась к двери. Унюхала Леру как собака. Он подошел – я открыла. Повисла на нем, заревела, зашептала ему какую-то ерунду: «Ты мой, ты мой, – я ревела, – мой Лерочка – и все». «Твой, маленькая, твой», – он меня задушил. Целовал как ненормальный, как будто меня увозили фашисты, все лицо мне облизал, и глаза, и губы, и щеки.

Пес этот уличный опять проскочил в гостиницу и нашел мой номер. Мы не заметили, что он протиснул между нами свою морду. Я его в коридор коленкой выпихнула.

– Так и знал, что за тобой какой-нибудь кобель увяжется. – Лерочка повернул ключ.

Он расстегнул джинсы. В ручку положил мне горячий и твердый… Как назвать?.. Как назвать?!.. Не знаю! Я держала в руке, а Лера сиял, смотрел на меня как мальчишка, у которого есть настоящий пистолет. Он сумасшедший! Для него жить и ебать – одно и то же. И я сумасшедшая, я хотела до дури, чтобы меня! Меня! Меня! Ебал.

Я ему пройти не дала, упала на коленки. Вцепилась, как будто это был мой последний мужчина и мой последний день. Я его сосала, а слезы текли. Откуда слезы, не знаю… Он вытирал, сверху смотрел, как я его в рот забираю, и гладил меня по лицу. За руки взял, я облизываю, а он стонет и руки мои сжимает. Все пальцы до боли измял мне.

Кайф уже пошел по венам, и я терлась, как кошка, у Леры по ногам. Я его отпустила, я хотела увидеть последнюю секунду, я тащилась от этой картинки – его член в его руке. Я тянулась к нему языком, меня снесло, когда он завыл: «Дай мне свой рот!»…

Ненормальная. Да, я маньячка. Странно, что сейчас я все это вспоминаю спокойно. Специально вспоминаю – делаю тест. И нет у меня никаких плотских порывов. И нет возбуждения, которое возникает, когда думаешь о сексе. Что? Что сейчас я чувствую? Ничего. Только маленькую острую дрель, которая сверлила меня где-то под сердцем, я всегда ее слышала даже в отключке. Но ничего, и эта фигня меня скоро отпустит.

Кстати, пес приблудный так и сидел у нас под дверью. Портье махал на него «ноу, ноу», а подойти боялся. Заехал Шимшон, мы сели в машину, и немец побежал за нами. Чего он за мной увязался? Бросили его, что ли? Или потерялся… Я не знаю. Мне все равно, я уже говорила – терпеть не могу рассказы про животных.

Это Шимшон придумал: «Поехали на наше место». Ну надо же, думаю, у них еще есть «наше место». Они называют так столики возле детской площадки за деревьями. В этом парке фонари горят зеленым, солнце за день прогревает каменные скамейки. Садиться на них приятно, попе тепло.

У меня когда-то тоже был такой уголок, в беседке под кленами, мы там прогуливали школу с моей подружкой, с Анечкой. Разводили философию, «в чем смысл жизни, в чем смысл жизни?», она все время у меня спрашивала. Но это было давно, а сейчас мы две коровы и в парке уже не гуляем. Нам некогда. А эти аферисты все еще сидят.

Под столом отирались местные кошки. Лерочка придерживал стаканчики от ветра. Шимшон решил выпить за Советский Союз. Так и сказал:

– За Советский Союз! Пусть мы далеко, но теперь мы снова вместе!

– Включите гимн! – я хохотала.

Они устроили мне миленький допрос. Нет, Лерочка молчал, только шевелил ушками. Озвучку делал Шимшон, выспрашивал, как деревенская бабулька, сколько у меня коней в табуне. Он переглядывался с Лерочкой, шевелил бровями, поджимал губы и «тихо в сторону» бросал: «У нее дом четыреста метров, а ты квартирку, квартирку». Ему попер коньяк, и вечер, и ля-ля, но почему-то он никак не мог поверить, что я наивная Красная Шапочка и никакая не авантюристка.

Я достала из сумки свой российский паспорт.