У женщин грехов не бывает! - Ирина Крицкая

В августе пару дней арабы выпускали ракеты на израильское побережье. Ночью включили сирены. Лера сказал: «Зайка, в нас тут стреляют…». «Что, прямо сейчас?» – я удивилась. «Да, но ты меня подожди минуточку».

Жена с ребенком спускались в убежище. Сирены выли, и нужно было побыстрее выходить из квартиры. Вспомнили про кота. «Где кот?» – кота нигде не было. Он спрятался. Лерочкин кот боится сирен. Младший Лерочкин ребенок волновался на лестнице: «Кота убьют! Кота убьют!». «Не убьют!» – сказал Лера и вернулся домой, обещал найти кота, а сам за комп, ко мне.

И у нас была военная любовь. У него сирены и ракеты, у меня ученья новых «Сушек». «Су-37» отрабатывали полеты в условиях плохой видимости. Сирены выли, самолеты ревели, а мы ждали друг друга, чтобы кончить вместе. Я затыкала себе рот, чтобы не заорать на весь дом «аааааааааааааааааа», когда Лера мне скинул «все, зайкааааааааааааа». Кот был в шоке. В шкафу сидел, подвывал.

Я встала в постели. Проверила кондюк. Поменяла настройки. Подул холодный ветерок.

– Ты на влажность поставил, – говорю.

– От ведь! – Он всплеснул руками. – И задыхаюсь лежу!

Я поцеловала его лысую макушку. А он так виновато ресницами захлопал:

– Маленькая… Давай выпьем… По чуть-чуть…

А я обхохоталась. Он так смешно пузцом в комод уперся, бутылку открывал. И все-то у него для блядства приспособлено. И стаканчики у него маленькие серебряные в борсеточку помещаются. И ножичек у него раскладной. И лимончик он режет ловко – так приятно смотреть на его мягкие кошачьи лапки. А сахара-то у нас нет, и идти за ним не хочется, и горничную видеть не хочется, а и не нужен нам сахар, конфеткой закусим. Опс!

– За тебя, девочка моя… Дай поцелую.

– За тебя! – Я ему губы подставила.

Лера глянул на бутылку своего любимого «Хеннесси», на такую приятную пузатенькую литровую бутылочку, и выдохнул по привычке: «Ох, как хорошо по горлышку пошел».

Я включила телек. Убрала звук. И без звука узнала старенькое русское «Родственник! Рубль должен!». Этот фильм шел по местному каналу, все никак они не забудут советские шуточки.

Лера улегся рядом. Ножку на ножку положил. Закурил и кривенько хмыкнул:

– Вчера у нас был бурный секс.

– Мы не выспались. – Я подала ему пепельницу.

Я видела, видела, как хитро он смотрит, как подозрительно сканирует меня черными глазищами, так посмотрит, посмотрит и задерживает дыхание и… Сейчас, думаю, выдаст мне что-нибудь.

– Ты знаешь… – говорит и пузцо поглаживает, – у меня сегодня должна быть встреча с любовницей.

А я знала, знала все его приемчики: «Разозли девочку, и она загорится» – так это называется. Знала, но все равно повелась. Вижу всегда его белые нитки и покупаюсь как маленькая. Губенки у меня задрожали, я отвернулась, зажигалочкой щелкнула.

– Давно… – Он отступил на секунду. – Давно договаривались.

И опять бровью повел: «Ну, малыш, теперь твой ход».

– Мне все равно. – Я в простыню завернулась.

– А знаешь где? – Он решил подлить еще немножко.

– Знаю! В этой гостинице!

Я сначала легла на спину и в потолок посмотрела, но не видела ничего перед глазами. Даже не знаю, какая там люстра висела. Я видела черненькую суку с челочкой, которая чередует Леру с салоном красоты, одну недельку СПА – другую Лера. И Леру я тоже увидела, и его ладонь, Лерочкину узкую ладонь в этой суке.

Я вцепилась ему в горло и зашипела:

– Ты же знал, что я приеду! Отменяй!

– Я отменил, – он закряхтел, – уже отменил! Конечно, конечно, отменил.

И сразу зырк к себе под живот. Писюн повеселел, шевельнулся – и Лера хитренько глазом так: «Йес!».

Я водички попила, конфетку откусила.

– Мне плевать, – говорю, – я есть хочу.

– Маленькая, – он меня за ручку взял, – сейчас ресторанчик откроется. Тут напротив китайский. – И улыбнулся, заметил: – Остыли пальчики совсем…

Я уже начала одеваться. Сарафан достала легкий, прозрачный, Лера меня еще в нем не видел – и сейчас наблюдал с любопытством, как я бретельки подтягиваю. Я причесывалась и сама себе говорила: «Мне плевать, мне плевать. На мужчин не обижаются. Сама виновата. Кто я для него? Русская шалава. Секс-туристка. Монданутая баба». И вдруг какой-то черт дернул меня позвонить. Я открыла маленькую сумку, взяла визитку и набрала.

– Кому ты звонишь, заенка? – он спросил.

– В отель, – говорю, – пока не забыла… Мне нужно бронь отменить.

– Какую бронь, маленькая? – Лера включил звук у телевизора и щелкал по каналам.

– У меня там номер до конца недели.

– Ты оставила себе гостиницу в Иерусалиме?

– Да, – говорю, – на всякий случай… – И в трубку: – Гуд монинг…

Я сказала несколько слов. Меня не поняли. Все время спрашивали мое имя. Я погрешила на свой английский, отдала Лерочке телефон:

– Лера, это портье… Объясни.

Он прохрипел «Алле», со своим наглым ударением на «а», и сразу осекся. И замолчал. Глаза в потолок поднял и не дышит. Я красила ресницы. Серьезное дело – ресницы накрасить. А он спросил так тихо, просто, без упреков:

– С кем ты трахалась в Иерусалиме?

– Я?! – Я даже тушь размазала. – Трахалась в Иерусалиме?!

– Кто он? Араб?

– Откуда эти глупости? – я засмеялась. Честное слово, не ожидала таких вопросов.

– Он мне сейчас сказал, что вы хорошо отдохнули… И что ты не хотела ехать в Ашдод и собиралась с ним на Мертвое море…

А я сама не поняла, в чем дело! Я села к Лерочке на кровать. По ногам его гладила. Замерзли ноги у Лерочки, пальцы были совсем холодные. Я замяукала: «Фу! Это же портье! Какой мерзкий мальчик! Что он тебе наговорил?..». Лера не слушал, смотрел в потолок, бледный весь был и тихий.

– Что с тобой? – Я его поцеловала, след от помады стерла. – Забудь сейчас же… Срочно! Тьфу, тьфу, тьфу! Зачем ты его слушал…

– Я совершил большую ошибку, – он сказал. – Надо было сразу забрать тебя из Тель-Авива.

– Ерунда, – говорю, – ерунда… Мне в любом случае нужно было в Иерусалим.

Я спрятала глаза у него на груди, веселые у меня были глаза, вот я и спрятала. Руку ему чмокнула и думаю: «Йес!».

15

Лера говорил не с портье. Он говорил с гидом. Мне дали его визитку в отеле. «Вам нужно сопровождение?» – спросили. «Не знаю», – я хотела одна погулять, но визитку кинула в сумку и визитку отеля тоже взяла. Одна контора, поэтому карточки были с одинаковым логотипом. Только на одной маленькими буквами внизу напечатано «отель», а на другой «гид». Я перепутала. Перепутала я визитки! Попала на гида вместо портье.

Я даже голос не узнала. Говорила в трубку: «У меня оплачен номер, я не вернусь, закройте бронь», а он переспрашивает: «Ирина? Ирина?». Я думала, он не понимает, Лерочке трубку отдала без злого умысла. Просто арабчонок не удержался, напакостил. Приятно молодому арабу, всегда приятно испортить настроение старому еврею.

Откуда я знала, что такое Иерусалим, точнее, Старый город? На Востоке я никогда не была. Я считала Востоком Стамбул. Я думала, Иерусалим – это что-то подобное. Оказалось, между этими городами есть одна большая разница – в Стамбуле нет арабов.

Лера не любит арабов. Сначала мне это даже смешным показалось. Жил себе человек в Сочи, ни одного араба не видел, азербайджанцев, наверно, не любил, может быть, адыгейцев не любил, армян, скорее всего, недолюбливал, и вдруг раз – переехал в Израиль и не любит арабов. Значит, уже ассимилировался.

Мне арабы по барабану. Я не люблю пролетариев. Это такие зверушки, у которых есть только желудок и задница. Пролетарии живут везде.

Я заблудилась в Старом городе, а мне нужно было в храм. В храм Гроба Господня, обязательно. Маме нужно было свечи опалить. Она как раз только прошла повторный курс химии, и вроде бы врачи сказали – все пучком. Короче, мне нужны были свечи. Но я заблудилась.

Я устала там, в закоулочках, моментально. Ничего не помню, темный камень перед глазами и солнце. То и дело цеплялась чернявая рожа и бежала за мной, и просилась показать дорогу, и гнусавила до тех пор, пока я не говорила по-русски: «Отвали». Это ужасно – я иду по Де Ла Роса и говорю «отвали». Некрасиво.

И, конечно, я попала на рынок, а там вообще глухо, из этих каменных лабиринтов без навигатора не вырваться. А я терпеть не могу всю эту китайскую пестрятину, и тряпки, и побрякушки, и галдеж, и толпу. Звенели монеты в медных кружках, редкие монашки смотрели суровым хозяйским взглядом, рыжие с пейсами казались ябедниками, унылые девочки в серых косынках вызывали жалость… Рыночная шелупонь от жары совсем потеряла стыд. Кто-нибудь все время тянул меня за руку, и с кем-то я кривлялась «хо-хо-хо», и где-то вильнула хвостом… Я на арабов не обижалась. Арабы видят – чешет баба без охраны, и сразу хочется откусить кусочек от бесхозного тела. В этом еще нет агрессии, но очень, очень утомляет.

Я устала. В колготках было жарко. Плащ таскать надоело. Я вернулась в отель и решила организовать себе охрану. Позвонила гиду, заказала такси и как белый человек с двумя арабами каталась по холмам Старого города. Оба были мальчишки, лет по тридцать. Я попросила несильно меня информировать, не читать мне экскурсионный материал, я все равно ничего не запомню. И могила Давида мне тоже не нужна. Мне нужен главный храм. Оказывается, я несколько раз проходила мимо, но не узнала.