У женщин грехов не бывает! - Ирина Крицкая

Я его больно стукнула, ладонь отбила себе, на плечо ему попала. Он поймал мои руки, зажал, как в наручник. Я еще что-то орала… «Ненавижу тебя! Я избавлюсь от тебя…», но это уж было неважно, моя попка у него под рукой ходила плавно. Он царапал спинку и рычал на меня:

– Нет! Не избавишься, Ирочка…

– Почему?

– Ты моя! – он пробил.

– Почему? – я кричала.

А он притягивал сильнее:

– Все сверху, девочка моя, все сверху.

– Это я сверху! А ты – снизу!

А потом его звезда надо мной висела. А потом опять мой крест… Стоп. Это уже не секс. Это песня. Можно в две строки поставить:

А потом его звезда надо мной висела,А потом опять мой крест перед ним качался…

Ха! И музочку такую… шансон ресторанный… тынс-тынс-тынс…

Я хотела долго жить, я хотела долго жить,Но кончалась эта ночь. Этот день кончался. И-их!

Всем так интересно было… «Что он с тобой делал?», «Что он с тобой делал?»… Любил! Всю ночь! Без остановки. Всем, что было у него, хуем, носом, языком, руками, глазами, словами. Как будто нашел под снегом и отогревал, растирал, дышал на меня горячим. Было жарко, мне все время пить хотелось. Я пила много, тянулась за бутылкой, на тумбочке стояла вода.

Под утро он почти уснул у меня на груди. Да, лежал и сосал, и шептал себе сам: «Как младенец…». Но я его разбудила. Я его растолкала:

– Лера! Уже четыре!

– Уже? Четыре? – Он моргал, ресницы длинные взлетали.

А потом я наблюдала миленький концертик – Лерочка возвращается домой из «Майами». В барсетке у него лежит маленький флакончик. Конспиративный парфюм. Рубашечку он перетряхивает тщательно, чтоб никаких волос.

– Это мог бы сделать и за дверью. – Я натянула на нос простыню и хохотала.

– Извини, маленькая… – Он в ножки кинулся. – Не могу оторваться … Дай ручку… Дай поцелую… Дай еще пальчик… Дай еще один… Не хочу уходить, маленькая… Не хочу уходить…

– Чеши, – говорю.

Я села на постели, обняла его, носом в джинсы уткнулась, подышала немножко, руку его поцеловала, нежную маленькую ловкую лапочку, и упала в подушки. Я была под кайфом. Во мне разливались тепло и нежность, и усталость, и легкость. Я уснула моментально. Под кайфом сладко засыпать.

А он потопал. Ножки сами пришли домой. После каждой бабы они шагают в штаб, на базу. У двери он искал ключи, копался в борсетке. Перебирал свои вещички: телефон, портмоне, парфюм, ножик, документы, кредитка… Вспомнил – на трюмо ключи оставил, спешил, спешил в кафешку.

Пришлось звонить. Он коротко нажал, виновато. А ему не открывали. Четыре часа, кто ж ему откроет. Лера стоял под дверью и рассматривал свою руку. Сам себе не мог поверить – только что его ладонь была во мне. Он почему-то удивлялся и на часы смотрел: «Ну надо же… Ночь пролетела как одна минута».

Ему открыл его старший. Голый стоял, с полотенцем на бедрах. В спальне его ждала девушка, он с ней отдыхает по выходным, когда приходит из армии. Лера не любит эту девушку, фыркает про себя «не сладкая, вся в татуироваках». А сын улыбался, довольный, потуже затягивал свое полотенце. Лера смотрел на это молодое свежее тело почти с завистью, припоминая, что у него все точно такое же было триста лет тому назад.

– Когда уже этот бордель закроется? – он прогундел.

– Я не слышал…

– Отец под дверью полчаса – он не слышал!

Лера стягивал ботинки, за стену держался, снимал нога об ногу. А сын улыбался, хихикал над Лерочкой. Конечно, это весело, когда папенька заваливает на рассвете с мечтательной рожей. И я точно так же улыбалась, когда мой отец возвращался с концерта, вытягивал ноги в кресле, смотрел в потолок и устало кивал на мои вопросы. Тогда я ему говорила: «Пап, у тебя там рублей двадцать не найдется?», а он доставал из кармана полтинник.

И Лерочкин тоже спросил:

– Пап, у тебя там бутылочка винца не най-дется?

Найдется. У Леры в баре все найдется. Он достал вино. Себе коньяк. Сел в кресло. Вытянул ноги. Свет не включал. Курил в темноте. Коньяком запивал. Приятная усталость… так он называет это ощущение. Приятная усталость – обычное состояние после «Майами». Только в ту ночь примешалось что-то еще… непонятное. Лера не знал, как назвать, и я тоже не знаю: как будто счет принесли, а денег нет.

14

Рано утром Лерочка смылся из дома. Сунул в пакет свой любимый коньячок, дверью хлопнул. «На работу!» И побежал. Солнце уже взошло над морем, асфальт помыли, и продавец в лавочке на углу складывал лимоны в пирамидку. Лера взял парочку, как обычно, и конфеты в красной коробке, угадал случайно те, что я дома покупаю, и на пороге гостиницы позвонил:

– У тебя есть водичка, маленькая?

А я же сплю еще. Семь утра. Я уснула в четыре – какая водичка? Я нашарила телефон. Смотрю по сторонам. Кофейные стены. Телек на стене. Пустая бутылка на тумбочке.

– Нет, – говорю, – у меня водички, – и опять на бочок.

– Так открывай! Я принес.

До меня медленно доходило, что я не дома, я в отеле, в другой стране, здесь лето, и Лера рядом, не в Сети, а за дверью у меня стоит.

Лера! Утром! Я не ждала! Я еще сплю!

Его рука у меня на спине, а мимо горничная идет в столовую. Она несла тарелки высокой стопкой, как белые блины, улыбнулась Лерочке.

– Зайка, там завтрак… – он мне кивнул и добавил шепотом: – Я никогда не был в «Майами» утром.

– Мамаааааааа! – Я убежала в ванную.

Лера открыл окно. Привкус сигарет, оставшийся со вчерашней ночи, улетел. Запахло морем. Зашуршали шины. Торговец с улицы кричал гнусаво, неразборчиво какое-то знакомое слово.

– Что он кричит? – я у Леры спросила.

– Арбузы, арбузы… Не узнала?

– Да… Теперь узнала.

Он замурчал: «Давай мне сюда свою сладкую попу…». А я не знаю, что со мной случилось! Покушать надо было. Проснуться. Что я там спала? Часа три. Мне мало. А может быть, наше время десять, десять по Москве, а еще восьми не было. А может быть, я привыкла с утра выходить из дома, мне обязательно утром нужно куда-то выйти из дома. Не знаю… А может, просто «69» нам не катит, потому что рот занят у обоих. Нам нужны глаза, слова нам нужны. И эта тишина, и тяжесть тела, и моя сонная голова, и шины за окном, и жаркий воздух с улицы, и звяканье ключей в коридоре – все это меня напрягало.

Солнце быстро разогревало номер, стало жарко. Этот день, который был впереди, показался мне длинным-предлинным. А мы заперты в этом номере, как дети в пустой квартире, из которой взрослые ушли по делам. Два невротика, мы опять испугались реала. Вылизывали друг друга и думали черт-те о чем.

Лерочка останавливался и спрашивал:

– Когда у тебя самолет?

И я отпускала его, чтобы уточнить:

– У тебя выходной сегодня?

Придурки, загонные психи. Короче, у нас не стояло.

Лера лег на спину, пропустил мои волосы между пальцев и рассматривал на свет золотистые колечки. Иногда он поглядывал на мои губы, смотрел, как я сжимаю его член. Глаза у Леры были болезненно сощурены, толстая цепь врезалась в шею, щеки покраснели, и какие-то левенькие мыслишки прыгали у него на лице. «Зачем она приехала?» – он думал. «Что-то кушать хочется», – думал, «Уйдет из Сети – и не будет у меня моей Хохлушки», – тоже думал. И самое противное: «Наверно, я сейчас должен трахать ее по полной».

Я видела – психует, и все равно опять, зачем не знаю, упала носом к нему на хуй и с каким-то спортивным азартом стала высасывать из него кровь. И быстро, и медленно, и глубоко, и не очень, и с руками, и без, и у головки, и в горло, и в губы, и за щеку, и языком… Я вспотела вся. Устала и не могла понять, в чем дело. Я первый раз в жизни видела член, который падает, как только выпускаешь его изо рта.

А Лерочка глаза мои растерянные увидел и спросил противным голосочком:

– Твой муж, наверно, страшно тащится, когда ты так ему делаешь?

Я ему рот ладонью закрыла. Зачем он сейчас говорит мне про мужа?

– Как тебе сделать? – спросила. – Скажи.

– Как другим, так и мне, – он пробурчал.

– Покажи своей ручкой…

– Нежненько, маленькая, нежненько…

Он показывал, я повторяла. Просто так ласкалась, то понюхаю, то поцелую. Не стала испытывать боевые приемчики. Мне было интересно наблюдать, как Лерочка психует. Психованный Лера, когда я еще такое увижу.

– Да что ж так душно-то мне! – Он почти ругался. – Не пойму, что со мной сегодня?

Я знала, у него не стоит, потому что я не хочу. Не завожу, не играю. А я не хотела играть! Да, у меня всего неделя на реал, а я не выспалась и не хотела! Я не могу хотеть по расписанию. Когда арабы в Ашдод стреляли, я хотела Леру. Это было некстати, но я хотела. А утром в гостинице было очень кстати, но я не хотела, и все.

В августе пару дней арабы выпускали ракеты на израильское побережье. Ночью включили сирены. Лера сказал: «Зайка, в нас тут стреляют…». «Что, прямо сейчас?» – я удивилась. «Да, но ты меня подожди минуточку».

Жена с ребенком спускались в убежище. Сирены выли, и нужно было побыстрее выходить из квартиры. Вспомнили про кота. «Где кот?» – кота нигде не было. Он спрятался. Лерочкин кот боится сирен. Младший Лерочкин ребенок волновался на лестнице: «Кота убьют! Кота убьют!». «Не убьют!» – сказал Лера и вернулся домой, обещал найти кота, а сам за комп, ко мне.