Газета День Литературы # 113 (2006 1) - Газета День Литературы

том, глиняном лазоревом затаившемся Назарете стали говорить, что мальчик Иисус останавливает и опускает перелетных птиц с небес...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

— Абу! Абу! Отец! Отец! Сегодня мне десять лет, а по древнему Закону я могу выходить к людям и учить только после тридцати лет, лет, лет. Двадцать лет мне осталось... А я не хочу, чтобы мне было даже одиннадцать лет...

Лето уж раннее, уже душное, и я полюбил спать на крыше...

Абу! Отец! тут звёзды близки, и они жаркие, а хладные...

И я люблю сонными руками воздетыми трогать, лелеять их хладные лампады, их вечные колосистые факелы прохладные.

И в доме нашем душно, а на крыше камышовой веет хлад от звёзд, хлад от Плеяд.

Абу! Абу! Отец, отец, а мне сегодня стало десять лет, но когда я гляжу на эти хладные Плеяды, на это бездонное Мирозданье — я чую, что мне десять миллиардов лет и более...

Когда я был немой младенец — я знал, я чуял эту летящую, безмолвную Вселенную и Тайны Божии Её, и я чуял, знал, как жил до Пирамид, до Фараонов, до Авраама, до Моисея, но потом стал говорить язык мой словами человечьими, и я забыл Тайну Вселенной за словами...

Язык человеческий убивает Тайну...

Вселенная нема. Бог нем.

И только в немоте можно заглянуть в бездонность Его.

Абу! Абу! Отец, отец, глядите, как летит, сыплется звезда во Вселенной! Отец, и что я чую, вспоминаю на крыше камышовой нашего летящего во Вселенной домика?

Абу! Отец, и что в этой летящей, рассыпающейся, как звезда, Вселенной Грядущая Судьба моя?

Грядущий Крест мой?

Соломинка в звёздном поле, поле, поле, божья коровка, стрекозка, муравей, травинка, звезда рассыпчатая?

Иосиф вздрагивает:

— Чадо, Чадо, и что Ты всё время шепчешь о Кресте? Где Ты видел кресты эти?

Что зовёшь Крест в жизнь незаметную тихую свою?

Сынок, Ты уже с детских лепетных лет, когда помогал мне в плотницких работах моих, тайно строил, крепил, слагал Кресты из стружек и щепок... Детские кресты…

— Абу! Абу! Отец, я так возлюбил запах свежесрубленных дерев — кипарисов, маслин, дубов, олив, кедров, сосен-певг...

Особенно терпкий материнский дух кипариса, кедра и сосны-певг...

Эти деревья пахнут свежим тестом хлебным. А что слаще духа перворождённого печеного хлеба, хлеба, хлеба, отец мой?

Только запах матери и отца...

Вот из этих трёх дерев и будет составлен Крест мой.

И три Его смолистых хлебных запаха будут утешать меня на Кресте моём, отец, отец мой...

И вы знаете...

— Чадо, где Ты подглядел эти кресты?

На римских, кровавых, имперских дорогах, где подолгу в мухах и птицах трупоядных всяких увядают Распятые?

Мальчик, Иешуа, где Ты видел эти живые придорожные Знаки, Иероглифы Великой, Проклятой иудеями, Римской Империи?

Эти кровавые Слова, Буквы, Письмена всех великих Империй?

О, человече вольный! вот ты восстал с нищим ножом в обреченных руках против журавлиных римских легионов железных в шлемах, в орлах и с широкими, мягкими, бесшумными двуострыми мечами.

О, человече восставший! Вот ты тайно шепнул древнему другу своему ночному против Имперьи, против похожего на грифа-могильника императора Октавиана Августа...

И вот уже утром вянешь на забытой дороге, на кресте утлом средь мух трупных, изумрудных (вот он — изумруд нищих и праведных!) и трупоедов-грифов, похожих на императора Октавиана...

— Ужель Распятый в мухах и грифах сокрушит железные легионы? и саму Имперью? Ужель, отец мой?..

И вот безвинно убитые встают из могил и сокрушают Империю, убившую их...

Отец, отец, а кроме плугов и ярма, вы тайно, в ночах, не строили кресты?

И тайные щепки не оседали в волосах и в глазах ваших?

Римляне не приказывали вам?

Легионы римские в шлемах, в орлах, с широкими мечами не приказывали вам?

Император Октавиан-гриф не приказывал вам?

Царь Тетрарх Ирод Антипа не приказывал вам?

Прокуратор Понтий Пилат не приказывал вам?

Синедрион первосвященников Каиафы и Анны в пурпурных широких одеждах, которые одне движутся в их недвижной ветхозаветной жизни, не приказывал вам?

И вот слепец-отец вытачивает крест на Сына своего?..

Иосиф мается:

— Откуда Он знает? видит?..

Однажды римляне приказали ему сбить, выделать, сложить крест, и он тайно, ночью, в безлунье сотворил то.

И впервые, впервые в жизни плотницкие ножи и топоры порезали, порубили ему густо, многажды руки и вены его дрожащие во тьме — он не зажигал огней, чтоб соседи не знали.

И впервые порезал, повредил руки — и крест весь кровавый был.

Текучий алый крест тот был...

Словно его распяли на нём...

И с той поры руки его стали дрожать, и ножи его стали резать его, и топоры рубить его, и ремесло его зачахло, ибо стал бояться орудий своих, которые восстали на него...

Тогда Иосиф зовет жену свою Марию бессонную:

— Мария, мать Иисуса и жена моя... Ты вечно молчишь, когда глядишь на Чадо наше... И готова рыдать...

Пойди на крышу и утешь Его под звёздами, ибо я рыдаю от слов Его и заворачиваюсь зябко в ветхозаветный таллиф мой с кистями-"цицит" утомительными, словно он и кисти его могут спасти меня от зябкой бессонницы, старости моей и муки, боли за Сына моего...

Господь, Господь, Яхве всемилостивый, Адонай, скоро ль возьмёшь, упокоишь меня, ибо любовь отцовская беспощадная разрывает сосуды мои...

Матерь Мария безмолвная всходит на крыше камышовой рядом с Сыном своим.

Как Звезда безмолвная Она безмолвствует.

Она потом будет говорить. Когда Он замолкнет.

После Креста. После Святого Воскресенья.

Она знает. И бережет Слова.

— Абу!.. Отец мой, не говорите Матери моей о Смерти моей...

О Кресте моем...

А Матерь моя ткёт дорогой синдон и шьёт погребальные плащаницы для богатых иудеев.

И не знает, что шьёт и ткёт для Сына Своего.

И отец не знает, что творил Крест для Сына Своего.

О, Отец Небесный мой!

Ужель они не знают, не чуют, не ведают?..

Но! На вершине горы Сулем, где живут совы, стоит ветхая, древнезаветная, седая сосна-певг.

Дети любят лазать по деревьям.

И я часто влезаю по опасным ветвям на вершину сосны, и оттуда сиреневые, млечно-малахитовые, сердоликовые бальзамические плоскогорья Кармеля, Магеддо, и гористая страна Сихем, и горы Гельбоэ, и женовидная гора Фавор прельстительно, колыбельно колеблются, открываются мне и зовут растаять навек в священной мгле их вместе с древними, святыми могилами патриархов...

Так хочется мне умереть, улететь с сосны и стать горами этими...

Так хочется бродить здесь и после смерти. И Я буду.

Абу! Отец! Но ещё я вижу какую-то гору, и на ней три креста, и трёх распятых.

И я гляжу через мглу гор и лет, и двух распятых не узнаю, но чую, вижу, узнаю Третьего...

Отец, я не скажу вам, кто Третий...

Тут ветвь пошла, обломилась под ногами Мальчика, но Он успел нежно схватиться за другие...

Потом Иосиф ночью подрубил сосну и сказал: "Сын, сосна рухнула от древности своей. Она была наклонной, опасной — и вот обречённо упала..."

...Отец мой, абу, но Я знаю, кто Третий... Я и со свежего пня вижу... Открылось...

Но не говорите безмолвной Матери Моей...

ГЛАВА ПЯТАЯ.

— Абу, Авва, отец, не говорите матери моей о смерти моей... Но вот Она пришла на крышу ночную мою и льнёт ко мне в звездопадах, как душистый, медовый сноп свежей пшеницы в блаженной долине Азохис...