Семь смертных грехов Германского Рейха в Первой мировой войне - Себастьян Хаффнер

конце концов (по меньшей мере что касается Германии) свелось к героической богатырской глупой выходке, подобной гигантской шалости, в которой единственное, что действительно имело значение, это распыление пятидесяти дивизий, которых не хватало на Западе.

Всё, что совершили эти пятьдесят дивизий – которых к концу лета становилось всё меньше и меньше, поскольку теперь их всё же вынужденно раз за разом отводили на Запад, – с их фантастическими громадными маршами, боевыми действиями и походами в стиле Александра Македонского в экзотические страны Востока, ничего не значило и растворилось в воздухе, в то время как на Западе проигрывалась война. И она была проиграна на Западе, так как именно этих пятидесяти дивизий не хватало: таким был ужасный простой счёт, который стал предъявлять себя с лета 1918 года – и который Германия до последнего момента, пока действительно не стало слишком поздно, отказывалась осознать.

С поражением тоже можно обращаться лучше или хуже, умело или неумело. Обращение с поражением 1918 года было последней большой ошибкой Германии в Первой мировой войне, и было оно весьма скверным. Потому что Германия вела себя настолько неумело, насколько это только возможно. Уже посреди падения она всё ещё верила, что находится среди побед. Она не сделала никакой попытки осознать свое падение, затормозить и смягчить его. Она чувствовала себя сильной, полной мощи, и это подействовало на голову. Конец войны произошёл в определённом неожиданном бессознательном состоянии. Что тогда в действительности произошло, что еще Германия себе в последнюю минуту сделала, она никогда правильно не осознала и позже никогда правильно не вспоминала. Она позже позволила навязать себе бессмысленные легенды об этом, даже то, что её победоносные войска были предательски ударены кинжалом в спину. А также она никогда полностью не освободилась от этого шока. С осени 1918 года немцы являются политически душевнобольным народом.

7. Подлинный удар кинжалом в спину

В конце апреля 1918 года, после окончания сорокадневной битвы на английском фронте во Франции и Фландрии, пришёл момент дать себе отчёт в том, что война окончательно проиграна, и сделать выводы из этого знания.

Расчёт выглядел следующим образом:

В марте 1918 года с каждой стороны на Западном фронте находилось примерно три с половиной миллиона солдат. Попытка добиться в таком положении благоприятного решения потерпела неудачу. Англичане не были изгнаны с континента, как было задумано германским армейским командованием. Вместо желаемого прорыва теперь на германском фронте были созданы только два стратегически "уязвимых места": глубокие, подобные мешкам выступы с угрожаемыми флангами.

Ценой этого были жизни около 350 000 человек, большей частью незаменимые, отборные элитные войска. Англичане потеряли несколько меньше, около 300 000 человек, и они могли лучше возместить потери, поскольку они в целом были гораздо менее обескровлены, чем немцы (всеобщая воинская повинность была введена в Англии только с 1916 года). Летом 1918 года их состав на фронте был сильнее, чем весной. Немецкий состав был слабее. Наступательные удары в марте и апреле 1918 года также были невозможны для повторения. Кроме того, ещё пришли американцы, и именно с апреля каждый месяц примерно четверть миллиона: свежие, неиспользовавшиеся, уверенные в победе войска, поскольку они уже много лет не видели европейского театра военных действий. Конца американского штормового прилива в длительной перспективе не было видно. В октябре 1918 года во Франции стояло полтора миллиона американцев. На весну 1919 года рассчитывали примерно на три миллиона. Это постоянно и бурно растущее превосходство сил рано или поздно должно было подавить любое сопротивление на Западном фронте. В особенности потому, что у союзников теперь было новое оружие, которое впервые в Первой мировой войне дало нападающим превосходство над обороняющимися: танк. К этому добавилось то, что союзники Германии все были на исходе своих сил и в любой день могли развалиться. Это угрожало появление нового южного фронта на границах Баварии, Саксонии и Силезии. Войск для этого в распоряжении Германии не имелось.

У Германии 1 мая 1918 года было еще более трёх миллионов человек на Западе и около миллиона на Востоке. Это были уставшие и выдохшиеся, более не сменяемые, однако всё же непобеждённые армии. Это означает, что если аккуратно обходиться с этими ресурсами, то в наличии был ещё примерно год, при удаче, возможно, полтора года для обороны. Больше – нет; и стратегических сил для наступления вообще больше не было.

Всё это было известно: военному руководству в деталях; политическому руководству, во всяком случае, в общих чертах. Это не было неожиданностью.

Выводы явствовали с настоятельной необходимостью. С военной стороны следовало вводить в действие ещё оставшиеся оборонительные силы как можно более экономно, чтобы ещё какое-то время оставаться способными бороться и тем самым быть договороспособными. Это значило, что нужен более короткий Западный фронт и был резерв для потенциального Южного фронта. Политически следовало самим с твёрдой решимостью оговорить неизбежные минимальные последствия поражения, чтобы возможно ещё отвести максимальные последствия. Это значило, что то, что теперь в любом случае было утрачено, следовало добровольно оставить противнику, чтобы его, так сказать, насытить и его мотивы к продолжению борьбы за далеко идущие цели по возможности ослабить.

Выражаясь напрямую: равным образом по военным и по политическим причинам следовало как можно быстрее отступить из Франции, Бельгии и Люксембурга, и лучше всего также и из Эльзаса-Лотарингии. Можно было затем предложить переговоры о репарациях, восточном вопросе и разоружении, имея ещё не побеждённую армию, стоящую за Рейном и сильно укреплённой границей Германии. По меньшей мере для Англии и Франции было бы очень трудно отклонить такие переговоры, поскольку тем самым они достигли бы своих значительных военных целей, и единственная альтернатива состояла бы в том, чтобы ещё раз пожертвовать жизнями сотен тысяч молодых людей в наступлении на земле Германии против всё ещё невредимой немецкой армии. Вряд ли они смогли бы произвести "округление" Польши за счёт Пруссии или совершить антимонархический крестовый поход в духе президента Вильсона. В остальном же тогда германская армия стояла бы, всё ещё непобеждённой, на одном фронте, который вряд ли был бы наполовину столь же длинным, как Западный фронт по Франции и Бельгии; даже резервы для защиты Южной Германии, если бы они стали необходимы, таким образом ещё можно было бы свободно получить.

Невозможно доказать, что таким образом в действительности мог бы быть достигнут приемлемый компромиссный мир. "Могло бы" и "если бы" никогда не дают доказательств. Однако, пожалуй, это был доказуемо единственный шанс, который ещё оставался для этого в начале