Хроника времён «царя Бориса» - Олег Попцов

Уже было сказано, что, создав иллюзию преобладания демократов на ключевых постах в правительстве, хитрые номенклатурные практики знали наверняка, что текучка, отсутствие управленческого опыта задушат демократов, и поэтому сделали нестандартный тактический ход — уступили инициативу в формировании самого Кабинета.

Во-первых, Силаев — их человек. Внешне это выглядело совершенно очевидным. Один из заместителей Рыжкова, сменивший в прежние годы три министерских кресла, шестидесятилетний по возрасту, когда и поздно, и накладно становиться демократом, не их человеком быть не мог. Отчасти консерваторы были правы, но только отчасти. Они просчитались на интеллигентности Силаева, на его порядочности. Консерваторы следили за Рыжовым, он держался в тени. Будучи поддержанным в момент выдвижения Ельциным, более того, являясь, по слухам, его другом, Рыжов, на которого рассчитывали и межрегионалы, изложил конспект своей программы и тотчас сошел с дистанции, оставив на подиуме предвластия Бочарова (за него голосовали митинговые демократы) и Силаева, которого Ельцин знал по своей прежней работе в Свердловске. К тому времени Ельцин уже раскусил Бочарова, угадал его неукротимый карьерный зуд. Ельцину, как строителю, а Бочаров тоже строитель, стало ясно, что в здании под названием «Бочаров» опасно надстраивать этажи, слишком неглубок фундамент. И категорический отказ Бочарова, в случае неблагополучного для него голосования, принять пост первого заместителя премьера убедил Ельцина в правильности своего шага. Так на политическом небосклоне России появился Силаев. Памятны слова, произнесенные Силаевым в отчаянном откровении после его избрания: «Я докажу вам, что я не консерватор…» В этот момент выплеснулось то самое силаевское противоречие, которое не учли правые. Потом, позже, они боролись против Силаева не по причине скверной работы правительства. А оно попросту результативно работать и не могло. Потому что с первых минут выполняло не экономическую, а политическую задачу. Оно должно было доказать, что у суверенной России появилось суверенное правительство. А учитывая, что союзное правительство в процессе всей перестройки работало в диапазоне популистских уверений, потому как главные усилия тратились на демонтаж системы, то и российское правительство было обречено обещать, иначе говоря, выигрывать у союзного правительства решительностью обещаний.

Силаев не был премьером в том значимом смысле, хозяин с цепким разумом и твердой рукой, он сразу возложил на себя совершенно не свойственные ему обязанности — соратника Ельцина. Он сформировал смешанное правительство из людей Ельцина и людей, понятных Силаеву.

Конечно, нестандартные ходы, которые постоянно делал Ельцин, не придумывались где-то в затворничестве, достаточно людей из окружения Ельцина, мысленно претендующих на соавторство этих ходов. Справедливы ли подобные претензии?

Как я уже говорил, у Ельцина есть одно сверхнеобходимое качество: он умеет слушать. Для человека его масштаба по нынешним временам качество довольно редкое. Высокая власть во все времена внушала властелину, что он пророк. Длительное время побуждающим мотивом всех поступков Бурбулиса был принцип — играем на Ельцина. Окружение: консультанты, помощники, советники, просто знакомые, сочувствующие и любящие, неприемлющие Горбачева, — короче, все, включая, разумеется, и Бурбулиса, играют на Ельцина. Пожалуй, с этого момента меняется внутренняя логика его поступков. С эпохой самозабвения, самосокрытия покончено. Тогда и появляется идея, а с ней и должность госсекретаря. Ельцин, испытывающий определенную неловкость, отдав предпочтение Руцкому, для которого это предложение было подобно грому среди ясного неба, пренебрег желанием верного Бурбулиса. И, как человек крайне ранимый и по природе благодарный, Президент понимает, что Бурбулис должен получить положенную ему и заслуженную им компенсацию, материализованную в каком-то очень высоком назначении.

Бурбулис изобретает немыслимую структуру исполнительной власти под Президента. Президент высматривает в этой пирамиде высшую точку. На чертеже она значится под грифом «Государственный секретарь» и напротив же, рукой Президента, пишется фамилия Бурбулиса. Это была своего рода одержимость. Ельцин не был безупречен, но он был неизмеримо понятнее, незамутненное тех, кому противостоял. Это было в большой мере чувственное объединение. Выбор вице-президента, по сути, переломный момент не в жизни Руцкого, а, скорее, в жизни Бурбулиса. В этот миг Бурбулис напоминал мне быстро бегущего человека с опущенной головой, что есть дань не усталости, а привычки, образ некого упрямства, решительности. Нетрудно представить картину, как такой вот человек, смотрящий в момент движения себе под ноги, а не вперед, путь ему известен, натыкается на столб, оказавшийся на дороге. Внезапный удар о препятствие если не опрокидывает, то буквально сотрясает человека. Возможно, впервые Геннадий Бурбулис задал себе вопрос — а как же я?

Консервативная Россия желала поражения Ельцина, внутренне благословила путчистов. Путчисты же оказались в плену расхожего домысла, что в России историю вершит провинция. Увы, революции, а равно и контрреволюции во все времена случались в столицах.

Это был первый съезд, на трибуну поднимались депутаты. Кульминационный момент съезда — избрание Председателя Верховного Совета России. Я был в числе выступавших и говорил тогда: «Образ власти меняется. На непопулярные шаги, а действия реформатора в условиях жесточайшего кризиса обречены быть непопулярными, вправе решиться только популярный лидер». Август выиграл не факт решительности, хотя решительность сыграла свою роль, не хитрость и компетентность, август выиграла популярность Ельцина. Конечно, главной причиной всех ошибок является поспешность. Демократы не взяли власть, не завоевали её в длительной борьбе, которая и есть школа, и есть навык, поиск модели власти, создание образа цивилизованной оппозиции с теневым кабинетом, глубокими и продуктивными идеями, с растущим авторитетом теневого кабинета.

Все это классический вариант. Он интересен, но он не наш. Желаемое не есть действительное. До августа команда Ельцина работала по одному сценарию: переиграть Горбачева, отжать с экономического плацдарма Павлова. Уже зараженная вирусом реформы, Россия должна была её начать и искала пути, как не утратить своего реформаторского лидерства, не перегореть. Уже было ясно, что правительство Силаева в том виде, в котором оно входило в август 91-го года, лишившись Явлинского, Федорова, Скокова, утратило костяк и не способно конструктивно обновиться по инициативе премьера. А значит, и решить реформаторских задач не может. У Силаева были свои застарелые проблемы, не имеющие ничего общего с реформами. Силаев имел богатый министерский опыт и по модели этого предшествия выстраивал свою сегодняшнюю жизнь. Его жизнь осталась там же, а жизнь за пределами Совета Министров, да и в самом кабинете изменилась. В этом была основа внутриправительственного бунта.

И тут случился август. Гнилое дерево державной власти надломилось, и власть с её атрибутами упала к ногам российских демократов. Ельцин совершил немыслимое, выиграл схватку. Непрофессионализм противостоящих в борьбе был примерно одинаков. Одни не умели проводить переворот, другие не имели навыка противостояния путчу. Импровизировали и те, и эти. Ситуация достаточно неожиданно обнаружила совершенно новую закономерность. Оппоненты демократов практически стали авторами мифа об эре демократического управления в России. Правые сыграли в поддавки и уступили демократам инициативу на центральном игровом поле. Подчеркиваю, центральном — кого назначат, кого снимут, не суть важно. В условиях экономического хаоса либо тот, либо другой ненадолго. Номенклатура была верна главному принципу, что высшая власть — призрак. В своих руках надо держать вечное, наиболее устойчивое, опорной плитой в системе государственного управления всегда и всюду является аппарат. Весь аппарат практически оказался под контролем наиболее консервативных, если не сказать больше, реакционных кругов общества.

Такова была тактика правых. Спустя какое-то время демократы поняли, что не овладели серединными этажами власти, где проживает и вершит свой суд аппарат. А посему их управление возможно считать не более чем номинальным. Однако понимание этого пришло не сразу, а лишь когда начался паралич теперь уже якобы демократической власти. Принимались законы, решения правительства, затем президентские указы, но ничего, катастрофически ничего не работало. Аппарат взял верх над правительством первой волны. И все хитросплетения, которые выстраивал Бурбулис сначала через структуру Госсовета, затем через наместников Президента, ещё позже через цепь комитетов и советов при Президенте, по всем без исключения вопросам, от религии до деторождаемости, цель хотя и благая — создать иной аппаратный мир и вытеснить тот, прошлый, традиционно-консервативный, но результат, по сути, был ничтожен. Не хватало трех составляющих: стабильности, времени и профессионализма. Отсутствие численного превосходства в значимом круге специалистов заставило демократов закрыть глаза на политические симпатии и антипатии и черпать воду из старого кадрового колодца. И чтобы излишне не страдала совесть, что, дескать, власть пользуется услугами тех, кого в предвыборных баталиях предавали анафеме, этот мир получил некое реабилитационное определение — профессионалы.