Имена - Кани Джеронимо

У нее было странное имя - Пенелопа. Она рассказала, мне, что ее ненавидели все, когда она была в моем возрасте. Она сказала, что у меня есть друг, который всегда будет рядом. Этот друг - я сама.

Она сказала, что я должна быть сильной. Только я сама могу защитить себя.

Это совсем не означает, добавила Пенелопа, что я должна быть все жизнь одна. Когда-нибудь я встречу человека, которому я смогу доверять. Доверие. Преданность. Понимание. Это то, что мы все ищем. По настоящему человек влюбляется лишь однажды. Ты можешь не заметить этого. Влюбиться в другого человека. Но тогда будешь мучаться всю оставшуюся жизнь. Найди такого человека, сказала она. Выбросила сигарету. Наклонилась ко мне, и поцеловала меня в мои сухие, обветрившиеся губы с острыми лоскутками кожи, торчавшими в разные стороны.

У меня по всему телу прошла дрожь. Губы Пенелопы были таким мягкими, такими теплыми. Она целовала меня нежно. Будто мои губы были из папье-маше, и она боялась их повредить. Я чувствовала ее внутри себя. Она дотронулась до моей шеи. Поднялась вверх. Красивая ладонь легла на мою щеку. Это была такое дивное чувство. Все отошло на задний план. Остались только я и Пенелопа. Когда она целовала меня, я думала, что этот поцелуй длится уже целую вечность, но стоило ей оторваться от моих губ, я сразу поняла, что прошло не больше минуты.

Пенелопа улыбнулась мне. Сказала, что все у меня будет хорошо. Я улыбнулась в ответ. Не знаю почему, но я ей поверила.

В тот день, когда у всех школьников начались каникулы, я пошла к восьми утра в школу. Учительница черчения опоздала минут на сорок. Она даже не извинилась. Сказала, чтобы я заходила в кабинет, а она сейчас подойдет.

Я села за партой у окна во втором ряду. Ветер раскачивал зеленые деревья. Я представляла себя этими деревьями. Я чувствовала себя брошенным ребенком в огромном мире. Как будто все забыли о моем существовании. В детстве я мечтала однажды проснуться и обнаружить, что все в мире исчезли. Я бы ела конфеты, управляла трамваем, гуляла допоздна... Тем летом, сидя в кабинете черчения, я поняла, что такое одиночество. Когда некому рассказать, что у тебя творится внутри. Не к кому прижаться. Уткнуться лицом в шею и просто поплакать.

К одиночеству нельзя привыкнуть. К нему можно приспособиться. Одного оно сломает. Другого - сделает сильнее. Те, кто справляется, в будущем, если им повезет, находят свою вторую половинку, которую будут мучить всю жизнь, потому что они привыкли быть сами по себе. Не плакать и не жаловаться. Два одиноких человека редко встречаются друг с другом, а если это и случается, то их союз недолговечен. Те, кто сами по себе не могут влюбиться в себе подобных. Хотя, может, я заблуждаюсь. Я не знаю.

Прошло еще около сорока минут, прежде чем учительница вернулась. В руках у нее были не листы бумаги, не чертежные принадлежности, а жестяное ведро, грязная тряпка и швабра. Она сказала, что теперь я все лето буду убирать ее кабинет по утрам. И только потом, после того, как я закончу, она разрешит мне приступать к чертежам. Я ответила, что ни ее, ни какой-либо другой кабинет убирать не собираюсь. В течение следующих десяти минут я узнала, что я проститутка, наркоманка и алкоголичка. Она сказала, что сделает так, что меня упрячут в клинику для душевнобольных и наркоманов.

Я кивнула головой и ушла, а на следующий день нашлись люди, которые подтвердили, что видели, как я принимаю наркотики. Что я склонна к суициду.

Мою наркоманию не подтвердили, а вот склонность к суициду все-таки узрели в моих ранних рисунках.

Меня определили в корпус, где содержали суицидчиков. К моему удивлению, там было много моих ровесников, как мальчишек, так и девчонок. Половина из них слышала голоса, которые день изо дня твердили им, что они должны выпрыгнуть из окна. Врачи называют это галлюцинаторно-параноидальным синдромом. Или синдромом Кандинского-Клерамбо. Он лечится аминазином или галоперидолом. Первые дни я просто лежала на кушетке. Ни с кем не разговаривала. С врачами общалась неохотно. В принципе, меня никто не донимал. Таблетками не пичкали. Просто следили за тем, чтобы я чего-нибудь с собой не сделала.

К концу первой недели я стала более общительной. Мне охотно дали много листов бумаги и карандаши, поэтому вся следующая неделя пролетела незаметно. Целыми днями я только и делала, что рисовала. А в понедельник меня отвели к главврачу. Мы поговорили с ним. Он спросил меня, чем я собираюсь заниматься дальше. Тогда я сказала, что буду рисовать. На теле. Седой врач тепло улыбнулся. Потом сказал, чтобы я собирала вещи, попрощалась, с кем хотела, потому что выписывают из их заведения сразу после двух часов. Еще он сказал, когда я выходила из его кабинета, чтобы я не переживала. Люди и сами не всегда понимают, за что ненавидят других двуногих. Я ответила, что не переживаю.

Лечебница оказала на меня сильное воздействие. Я повзрослела. Я поняла, что должна быть сильной, даже тогда, когда не хочу.

Учительницу черчения не уволили с работы. Доказать, что это она упрятала меня дурку - я не могла, а ей, конечно же, верили больше чем мне. Тем более, для всех я была душевно больной девочкой, склонной к самоубийству. Нет ничего удивительно в том, что я могла специально все это выдумать, чтобы отыграться хоть на ком-то.

За то по черчению мне поставили тройку просто так.

Пару раз летом я встречалась с Ксюшей, Владиком и Денисом. Иногда к нам присоединялась Наташа. Она очень сильно изменилась. Теперь она не была такой молчаливой и замкнутой. Черты ее характера приобрели некую вульгарность. Толстый слой безвкусного наложенного макияжа делала ее похожей на дешевую куклу. Джинсы и синяя байка сменились максимально короткой юбкой и обтягивающей блузкой с огромным декольте. Как-то раз мы сидели возле подъезда Владика, когда к нам подошли два парня. Ни чуть не смущаясь того, что рядом сидим мы, они открытым текстом предложили Наташе обслужить их. Она назвала свою цену. Они согласились.

Ксюша к тому времени вела себя точно так же, как и Наташа. Такая же юбка. Такой же макияж. Единственно, что отличало ее от подруги - это то, что спала она за бесплатно.

Владик спивался. Он пил в компании. Он пил с братом. Он пил один. И если кто-то пьет, потому что хочет что-то утопить в стакане, то Владик пил просто ради того, чтобы пить. Наверное, ему казалось, что это делает его взрослым.

У Дениса дома все рушилось. Там он практически не показывался. Крал деньги у матери, которых у нее и так почти не было, и тратил на наркотики. Он вкалывал себе тармадол. За довольно небольшую плату ему выписывал его один врач.

Следующий учебный год я начала в другой школе. Благополучно ее закончила. Здесь то же были свои яркие личности. Например, был там один парень, который очень любил творчество. Наверное, поэтому его тетради были всегда изрезаны лезвием.

После школы я не стала, как почти все мои одноклассники поступать в институт. Я стала татуировщицей.

Прошло почти три с половиной года с тех пор, как я последний раз видела Владика, Ксюшу и Дениса. Поздним теплым летним вечером я ждала на остановке автобуса. Вдруг, кто-то похлопал меня по плечу. Обернулась - никого. Повернула голову обратно - стоит девушка и два парня. Парней я узнала сразу. Владик с Денисом не сильно изменились. Только у одного черты алкоголизма стали более отчетливым, а взгляд другого стал совсем пустым. Ксюшу я не узнала. Она состригла свои длинные волосы и обесцветила их. Она очень похудела: кожа туго обтягивала кости. Вокруг глаз образовались черные круги.

Вместе мы пошли в кафе за мой счет. Пока ребята были в туалете, Ксюша рассказала мне, что живет с Владиком гражданским браком. Он пьет, а у нее СПИД. Не знаю, какие чувства у меня это вызвало. Я думаю, я испугалась. Мне стало не по себе. Я предвидела, что они плохо кончат, но чтобы вот так. Я спросила, знает ли Владик, что у нее СПИД? Ксюша сказала, ни чуть не смутившись, что ему не за чем это знать. Он бил ее много раз, так что он заслужил это. Она рассмеялась, и на нас обернулись почти все присутствующие в кафе. Ксюша громко выругалась, обращаясь сразу ко всем. Наклонилась ко мне, и сказала: "Ублюдок, сдохнет. Может даже раньше, чем я. По крайне мере, я очень на это надеюсь. Очень хочется посмотреть, как он будет корчиться перед смертью, а я буду смеяться."

Я оставила деньги, чтобы они смогли заказать все, что захотят, и, сказав, что мне надо идти, ушла, не дождавшись Владика с Денисом.

Мила замолчала.

- Я хочу тебе кое-что показать, - Гоша встал. - Идем. Не бойся. Я не хочу залезть к тебе в трусики. Я просто хочу тебе показать кое-что.

Они пошли на кухню. Нас столе стояла коробка, приблизительно метр в ширину и тридцать сантиметров в высоту.

- Смотри, - сказал Гоша.

Он открыл коробку и отошел, чтобы Мила могла заглянуть внутрь. Коробка была доверху наполненная конфетами в синей обертке - "Мишка косолапый".