Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин

гигантов-великанов сложенной сиреневой пирамиды Гиссарского хребта, последнего западного форпоста в пустынях Средней Азии.

Степь желтая, ровная, лишь местами прорезанная белогалечными ложами горных саев, в обычное время сухими и наполняющимися бурными селями в ливни и бури. И не потому ли кочевники, изнывающие летом от сухости, песка и зноя, зимой — от леденящего холода, рвались на запад. Трава, прозрачные речки, прохладные ветры, нежное солнце, розовотелые женщины влекли с неотразимой силой на Запад прочерневших, раскосых, озверевших от суровых лишений номадов туда, где затухали золотые, сиреневые зори, провожавшие медный поднос закатывающегося солнца. Золото! Запад всегда в сиянии золота! Запад соблазнял золотым звоном монет и золотом кос прекрасных дев.

Расстилаются перед взором свободного, как степной джинн Гулибиобон, всадника манящие дали: там сочные пастбища для его овец, там ковыльные степи для коней, там сошедший с заката звон монет!

Поперек, с востока на запад, степь узким глубоким каньоном рассекает чудо мастерства древних ирригаторов Даргом с его боковым сбросом Таллигуляном. Здесь, в урочище Кафар-муры, в расщелине подземного гигантского тоннеля жил «рабочий партии». По крайней мере, так Георгий Иванович назывался в «Справке» на бланке Областного управления.

Перебраться в Бухарию Георгию Ивановичу пока не удалось. Осуществление замысла, разработанного с участием Сахиба Джеляла, откладывалось. Геолог нашел новое прибежище.

Из своей расщелины днем не вылезал. Сидел в прохладе, дремал под шум потока, устремлявшегося под землю. Он подолгу кашлял, прижимая кулаки к впалой груди.

К вечеру он с трудом выбирался на поверхность. С астматическим хрипом втягивал горячий, нагревшийся за день целебный воздух полынной степи, и в глазах его появлялась радость, когда он любовался малиново-оранжевыми закатами.

Губы его шевелились. И если бы кто оказался поблизости, то услышал бы бормотание:

— Божественный спектакль! Это для тебя, Георгий Иванович, спектакль.

А когда наступали сумерки, по дороге, проходившей по необыкновенному мосту из лесса, под которым прорывался Даргом, обычно появлялись всадники. Их было двое. Остановив коней у глинобитной развалины, они недолго любовались последними волшебными вспышками заката, потом поворачивали назад и скакали в сторону самаркандских садов.

Уже почти в полной темноте из овражка возникал силуэт человека, опиравшегося на посох.

Он плелся к разрушенной хижине, оставался там некоторое время, наблюдая за степью и дорогой, а затем так же медленно, не торопясь, брел в свое пещерное жилище.

По обстоятельно разработанному за чайным столом у доктора плану Геолог должен был чуть ли ни ежедневно менять адрес. Сейчас после сада сандуксоза Ибрагима Георгию Ивановичу надлежало дождаться лучших дней в Кафар-муры. Но то ли он слишком часто выбирался из подземелья подышать чистым воздухом — внизу было очень мрачно и сыро, то ли местность около «чуда ирригации» была населена, а военный госпиталь расположен совсем близко, через естественный мост Кафар-муры проехал как-то казачий разъезд.

Потом однажды появился со стороны Самарканда бродячий каландар в высокой шапке и с посохом. Георгий Иванович вовремя его заметил и не вышел из щели за «передачей», да и мальчишки на этот раз не остановились у развалин, а, проскакав «чудо-мост», направились на восток по другому берегу Даргома к Сазаганской дороге.

У страха глаза велики, но…

Зашел на Михайловскую, 3, сам Ибрагим-сандуксоз и неторопливо, многозначительно предупредил:

— Полицейские приезжали к нам в махаллю и спрашивали у арык-аксакалов про Кафар-муры… Кто там живет? Есть ли сторож?

— Не иначе вынюхивают, — забеспокоилась Ольга Алексеевна и нанесла визит семье преподавателя женской гимназии пану Владиславу.

Тогда по случаю предстоящего учебного года гимназическое начальство устроило многодневную экскурсию в Агалык, Саракуль и Аксай к могиле пророка Даниара. Вещи гимназистов и провиант везли на арбах с огромными скрипучими колесами.

Когда маленький караван проезжал через Кафар-муры, пока учитель истории Георгий Исакович Савицкий читал гимназистам лекцию о великих оросительных каналах прошлого, в укрытии полуразвалившихся стен хижины шло совещание совсем другого рода.

— Вы, таксыр, сядете арбакешем на вторую арбу. Поедем до Аксая.

— А дальше? — спросил у пожилого, плохо выбритого, с повязкой на глазу узбека Георгий Иванович.

— Аллах акбар, дальше мы пойдем пешком. Там арба не пройдет — на перевал. Потом по дороге гигантов-великанов и через Черное ущелье в Бешбармак, а оттуда через белоствольный лес по речке Калкама до базара. Там уже спокойно. Там ханство.

— Свобода в рабстве!.. Конечно, очень хорошо быть арбакешем. Но ноги у меня опухли, и я не влезу в седло… И через горы я, вероятнее всего, не пройду. Не сумею.

— Тогда поедем через Джам. В обход, — предложил сидевший на заплывшем глиной пороге Алаярбек Даниарбек. — Тут все дорожки мы исходили. Знаем…

— Через Джам нельзя. Там, говорят, казачий пост. А у казаков волчий взгляд. Они и за двадцать верст различат в степи, что это не дудаки, а… дураки, полезшие прямо в капкан.

Георгий Иванович был раздражен.

— Значит, и через Джам не пройти. Петля вот-вот захлестнет, — заметил Миша.

Мальчишки не знали, что делает в Самарканде Геолог. В дела Георгия Ивановича их, конечно, не посвящали. Сам он не откровенничал по вполне понятным причинам. Но они искали для него убежище. Им очень нравилось убежище в туннеле Кафар-муры, и они не хотели, чтобы Георгий Иванович покинул столь безопасное место и пустился, больной, слабый, в опасное путешествие.

Совещавшиеся в хижине пришли к решению: гимназическая туристско-географическая экспедиция немедленно выступает в горы.

Заскрипели арбяные колеса.

«Саранчовый рабочий» не без посторонней помощи вскарабкался на оглобли и сел в седло.

— Мы проверим, — сказал преподаватель Марченко, сравнительно молодой еще человек. — Мы прогуляемся по горам, посмотрим.

— Там видно будет… — поддержал его пан Владислав, который не любил ходить по горам. Изящнейшие, модные туфли совсем не годились для хождения по щебенке и гальке.

Риск был велик. Еще туристы шагали по знойной степи и кочковатым полям, покрытым стерней, мечтая о холодной прозрачной воде горных ключей, а уже подскакали два казака.

— Стой! Куда?

Оказывается, ищут политического. И никому не разрешено идти в горы. Опасно. Могут стрелять.

Летние форменные кителя педагогов, документы не подействовали. Арбы завернули вспять. На арбакешей казаки и не взглянули.

Утомленные, изнывающие от жажды, голодные туристы притащились в сумерки к Кафар-муры, выбрали удобное место, разожгли костры, поставили палатки, но, главное, все бросились первым делом в даргомскую стремнину смыть пот и пыль, охладиться.

Вскоре объявился и Алаярбек Даниарбек, исчезавший неизвестно куда и зачем. Впрочем, нетрудно было догадаться — он ходил в туннель.

— Его там нет. И следа я не нашел. Куда ушел?

Он замолк, поперхнувшись. За большим, плескавшимся на ветру пламенем костра стоял дервиш. Теперь все могли рассмотреть его простодушное, заросшее бородой лицо.

Дервиш