Кризис среднего возраста - Алексей Анатольевич Миронов

ее несчастной, оставит глубокую рану в душе. Ей предстоит долгий путь сердечного выздоровления. Пока Софья не пройдет его от начала до конца, она не сможет, пожалуй, спокойно, без ненависти смотреть на собственного законного мужа. Найдет ли она силы полюбить его заново? Как Ахматова – Гумилева, своего Коленьку, как ласково она его называла, хотя тот охладел к ней сразу после женитьбы…

Руки женщины как бы сами собой скинули с тела халат. Страсть проснулась! Софья рывком распахнула стеклянную дверку душевой кабины и проникла внутрь. Она не чувствовала ни капли страха; все барьеры были сломаны. Ах!

До одинокого прохожего, проходившего в этот час под балконом, донеслись сдавленные крики. Он поднял голову, задержал взгляд на окнах второго этажа и с улыбкою повертел пальцем у виска. Затем продолжил свой путь. Это не Москва! Крики страсти в Париже – дело привычное, пусть даже они смахивают на вопли сумасшедших.

13

Только к полудню парочка выбралась в город. Оставив машину у подножия Монмартра, двое, взявшись за руки, не спеша поднялись по ступеням к божественной базилике Сакре-Кер. Синева осеннего неба, уходящая к горизонту в лазурь, служила гигантским театральным задником этому шедевру архитектурной симфонии, воплощенной в камне.

Однажды Софья совершила одну почти авантюрную поездку. Будучи студенткой Московского педагогического института, она на пару с однокурсником (позднее он стал ее мужем), поддавшись внезапному порыву, села ночью на поезд. Утром они проснулись уже в Ленинграде. Ее потрясло торжественное величие Исаакиевского собора, а роскошь внутреннего убранства картинно, зримо запечатлелась в памяти. Именно там Софочке вдруг захотелось выйти замуж за своего товарища по институту – точнее, обвенчаться с ним. Однако в то молодое время она удержала себя от опрометчивого поступка. Нет, замуж за этого человека она вышла, но от «мещанства церковного обряда», как тогда говорили, разумно отказалась. Такая внутренняя борьба называлась «активной работой советской студентки над собой». Как казалось студентке Софье Шанцевой, она в тот момент поднялась выше религиозных предрассудков.

Теперь же она, тридцатипятилетняя женщина, вновь представила себя в свадебном платье. В ее ушах зазвучали шумные аккорды свадебного марша Мендельсона. Софья посмотрела на сосредоточенное лицо француза, любовавшегося базиликой. Слава богу, Леон не слышит ее мыслей: еще неизвестно, как бы он отнесся к ее идее выскочить замуж…

Софья Николаевна представила последствия этого рискованного шага, составила краткий мысленный список. Из партии ее исключат – это как пить дать. С груди сорвут знак «Почетный учитель СССР». Из школы с позором уволят, лишат директорской должности. В общем, ей грозит крах карьеры по всем статьям. Но странно: она не испытывала ни малейшего страха. Дочку только жалко – ей-то жизнь точно сломают.

Она поймала себя на том, что в этот момент крепче сжала руку француза. С толпою туристов оба вошли в базилику. Все здесь было прекрасно и гармонично. К удивлению Леона, наибольшее впечатление на его спутницу произвели не витражи и мозаика купола, а скамейки, ровными рядами заполнявшие собор близ алтарной части. Знал бы Леон, о чем она размышляла!

«Какая забота о верующих! – думала Софья. – Сидят себе в храме, читают Библию и молятся. Не устают, как у нас в России, когда, по слухам, приходится стоять по три-четыре часа, а то и по пять, пока идет молебен. Теперь понятно, почему католические священники называют православных ортодоксами. Им, наверное, тяжело поверить, что православный человек может простоять столько часов, слушая молитву. У них, наверное, в храме и туалеты есть!»

И тотчас, не зная почему, Софья Шанцева возненавидела этот собор, эти скамейки, этих разряженных в пух и прах туристов, бесконечно щелкающих затворами фотоаппаратов, ослепляющих ее вспышками.

«Это во мне классовая ненависть говорит», – мрачно подумала женщина. И обнаружила лекарство: спела про себя куплет «Интернационала»!

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим,

Кто был никем – тот станет всем!

Как по волшебству, к женщине вернулось гордость за свою страну, победившую фашизм и спасшую мир от коричневой чумы. Несмотря на свой небольшой рост, Софья Николаевна Шанцева свысока глядела на всю эту буржуазную публику, которая не способна выстоять службу потому, что жир и одышка не дают!

Товарищ Шанцева очень-очень захотела домой. Захотела вернуться в свой родной и понятный Советский Союз, в свою замечательную трехкомнатную квартиру с так называемым совмещенным санузлом. Она готова была обнять и расцеловать своего мужа, любимого мужа, пахнущего одеколоном «Шипр». Ее ждали любимая дочурка и котлеты с луком. Что до Парижа, то она скажет спасибо товарищам из «Юманите» – спасибо за то, что показали, как бедно жил Владимир Ильич Ленин в городе Париже. Как помогал он товарищам по партии, которым, как уточнил экскурсовод, было еще хуже: они голодали. С мыслей о Ленине и революционерах она перескочила на тлетворные нравы Франции. Эти улицы красных фонарей на Пляс Пигаль! Говорят, там сплошь бордели с проститутками. Ужас какой! Там за деньги можно купить любовь женщины – выбирай любую! Софью Николаевну аж передернуло от омерзения. А следом явилась непрошеная литературная ассоциация: а как же Сонечка Мармеладова, героиня Достоевского? Ведь она пошла на сговор с собственной совестью, стала продажной женщиной. Причина банальна: хотела прокормить свою семью. Может быть, и здешние женщины делают «это», чтобы прокормить свои семьи? Она не вправе осуждать их, их надо жалеть: они заслуживают лучшей доли. Товарища Шанцеву наполнила глубокая светлая печаль. Горячая влага заструилась из глаз. Украдкой она достала платок и промокнула лицо. Несомненно, знание произведений реалистической литературы примиряет ее с суровой капиталистической действительностью. Тут Софья поймала на себе взгляд француза, наполненный грустью. Он, должно быть, истолковал ее слезливый водопад как сцену прощания с Парижем. Ощущая отчего-то благодарность, она стиснула его руку.

Где-то неподалеку здесь площадь художников. Софья вспомнила и название – Пляс Тертр. Она проговорила название на ушко французу.

– Тертр, Тертр! – Леон затараторил по-французски, забыв, что женщина, идущая рядом, не понимает ни слова.

14

Площадь и вправду была близко. Софья и Леон долго бродили среди художников: француз никак не мог уяснить, зачем явилась сюда его подруга.

Но вот она отыскала самого бедного художника Монмартра. Молодого, одинокого. Если возле других художников толпились туристы, занимая очередь к мастерам, готовым создать портрет по заказу, то у Рафаэля не было ни одного клиента. В старом плаще, с ввалившимся щеками и взглядом голодной собаки, он вышел точно из романа Достоевского и натурально отпугивал богатых туристов. Да что Достоевский – люди голодали и в