Пока есть просекко, есть надежда - Фульвио Эрвас

воздуха, открытый простор против цемента. Современная жестокая война. Инспектор поймал себя на том, что рассматривает детали постройки. Это были далеко не четыре стены и крыша, как могло показаться на первый взгляд. Стуки был впечатлен. Его привлекала строгая, величественная красота инженерного замысла. Во всем, начиная от печных труб, виделось некое готическое великолепие. Инспектор никогда еще не был на цементном заводе. Стуки подумал, что почти никто, если он этим непосредственно не занимается, не представляет себе, как делают, например, пластмассу, удобрения, зубную пасту или тот же цемент. Инспектор остановился, чтобы получше рассмотреть на стене длинную полосу белой извести, скрывавшую какую-то надпись.

Секретарша разглядывала Стуки, как рекламный щит, расхваливающий мужские пижамы. На вопрос инспектора она ответила, что непосредственно на предприятии работало около пятидесяти рабочих и четыре офисных сотрудника. Потом, имелись еще внешние рабочие, в основном – водители грузовиков.

– Вы не будете закрываться на время траура? – спросил Стуки.

– Мы не можем останавливать оборудование.

– Инженер Спеджорин, каким он был?

– Он руководил заводом.

– Это мне известно, но каким он был руководителем?

– Как все начальники.

– А поподробнее? Креативный начальник, начальник-язва или начальник-самодур?

Секретарша как-то странно пискнула. Так, наверное, делают мыши, которые увидели ястреба, распластавшегося на лобовом стекле автомобиля.

– Я слышал, что господин Спеджорин был хорошим спортсменом. Он много ездил на велосипеде, чтобы укрепить икроножные мышцы. Вам нравятся велосипеды?

Секретарша пожала плечами с видом человека, которого эта тема совсем не интересует. Инспектор сделал для себя вывод, что Спеджорин был довольно жестким и требовательным руководителем. Его кабинет представлял собой анонимную невзрачную коробку. Новая мебель, серый картотечный шкаф, аккуратные стопки документов на письменном столе. Ничего лишнего или личного. Ни одной фотографии или там щипчиков для ногтей. Никаких дорогих брендовых аксессуаров вроде элегантной чернильной ручки «Монблан». Ничего.

Инспектор бегло просмотрел документы. Заказы, счета, фактуры. Оценка входящей продукции. Химический анализ дыма из труб. Стуки перевел взгляд на бонсай на подоконнике. Тот как будто был чем-то напуган. Бонсаи почему-то всегда выглядят немного испуганными. Стуки представил, как этого фотосинтезирующего карлика ужасает летающая за окном цементная пыль. Мельчайшие частицы, которые отказывались превращаться в инертный пепел, потому что не хотели продолжать свое существование в качестве дорожного покрытия. Поэтому они взбунтовались и разлетелись по воздуху, мечтая о морских ветрах, которые бы перенесли их по ту сторону Альп и дальше, до самой Арктики.

Из окна кабинета инженера Спеджорина были видны печные трубы со шлейфами дыма, стелющимися по ветру. Инспектор спросил у секретарши, была ли у директора персональная туалетная комната. Девушка сначала не поняла.

– Я прошу вас ответить на очень конфиденциальный вопрос, – зашептал Стуки, – ваш начальник ходил в тот же туалет, что и кладовщик, или предпочитал опорожнять свой мочевой пузырь без свидетелей?

Как оказалось, он это делал в приватном порядке. Секретарша проводила инспектора до двери туалета, который оказался закрытым.

– А ключи?

– Наверное, в ящике стола, – ответила женщина.

Но и все ящики письменного стола оказались на замке.

Инспектор расположился в кресле директора. Но не для того, чтобы почувствовать себя большим начальником, а чтобы проверить, какой жесткости была спинка кресла, удобными ли были подлокотники. Это могло помочь понять характер убитого. Стуки опустился на корточки, чтобы получше рассмотреть, остались ли на полу отпечатки колесиков и в каком направлении они вели.

В этот момент в комнату вошли комиссар Леонарди и сопровождавший его агент Спрейфико.

– Стуки!

– Комиссар…

– Если я правильно помню, вы сейчас должны находиться в городе и звонить в дверные звонки. В конце концов, это то, что вам лучше всего удается.

– Я выехал из Тревизо довольно рано. У меня оставалось в запасе немного времени, и я решил осмотреть место работы убитого. Я подумал, что это может быть важно.

– Без сомнения. Но этим займусь я. А с вами мы увидимся позже. В полицейском управлении.

Стуки бросил вопросительный взгляд на агента Спрейфико, который сосал щеку, как он это делал всегда, когда находился в сильном напряжении. По всему видно, дело продвигалось не совсем гладко.

– Комиссар, мы что-нибудь знаем о пистолете?

– По гильзам, найденным на месте преступления, и по извлеченным из тела жертвы пулям мы предполагаем, что это шестьдесят девятый Бернарделли двадцать второго калибра тысяча девятьсот семьдесят шестого года выпуска.

– Никогда о таком не слышал, – сказал Стуки.

– Спрейфико, объясни инспектору, о каком пистолете идет речь.

Агент пустился в детальное объяснение технических характеристик предполагаемого орудия убийства.

– Пистолет с прицелом?

– Так точно. Это означает, что стрелял профессионал.

– Разве профессионал будет стрелять несколько раз с расстояния меньше метра?

– Стуки, если вы хотите и дальше принимать участие в расследовании, я бы вас попросил придержать ваше буйное воображение. Будьте так любезны. Вы иранец?

– Наполовину.

– Значит, я прошу эту вашу половину попросить вторую половину быть повежливее и поосторожнее, – сострил комиссар Леонарди.

Встретившись с доном Амброзио при дневном свете, инспектор Стуки подумал, что патер, судя по всему, всю свою жизнь старался держаться подальше от неприятностей. И, скорее всего, это ему удалось. Румяное лицо с гладкой кожей и ни следа расширенных капилляров, появление которых свидетельствует о кипении души. Волосы слегка тронуты сединой, руки, как у подростка, и мягкий, но цепкий взгляд исповедника, отпускающего грехи с щедростью и добродушием.

Патер пригласил инспектора Стуки в свой рабочий кабинет, обстановка которого была современной и довольно скромной. От старинной церковной мебели, за которой охотятся антиквары, не осталось и следа. О старых временах напоминала только механическая пишущая машинка.

– За такое короткое время Господь призвал к себе сразу двух ваших прихожан, да еще и телеграммой, – начал Стуки, усевшись на легкий алюминиевый стул.

– И не говорите! Все шло согласно прогнозам, и вот вам, пожалуйста, – сразу два несчастья!

– Каким прогнозам?

– Знаете, каждый год имеет свою специфическую кривую смертности. Я регистрирую персональные данные моих прихожан и точно осведомлен о состоянии здоровья любого из них. Я всегда радуюсь, когда в новогоднюю ночь они могут поднять бокалы, встречая еще один год своей жизни.

– Если я правильно понял, встречая Новый год, лично вы пьете за уменьшение числа похорон?

– Вы правильно поняли.

– Это значит, что каждый раз с наступлением нового года вы делаете предположение о количестве умерших?

– Да. Я записываю цифру в календаре в первый день года.

– А в этом году кто выигрывает чемпионат, жизнь или смерть?

– Если исключить очень печальную кончину подростка в начале года, то, что случилось с графом Анчилотто и вот сейчас с господином Спеджорином, в остальном это превосходный год.

– То есть вы хотите сказать,