Елтышевы - Роман Сенчин

Купив кой-каких продуктов, побежали на автовокзал. Валентина Викторовна чувствовала себя окунутой во что-то нечистое, поганое, от чего ей уже не отмыться, что ничем с себя не соскоблить. «Не ворованным торговала, – пыталась убедить себя, – не ворованным, своим». Но это не помогало.

Глава тринадцатая

Лето, жаркое, душное, казалось, не кончится. Радость оно доставляло лишь плещущейся в пруду ребятне да насекомым. Мухи, слепни всякие не давали покоя. Дождей почти не выпадало, даже картошку приходилось поливать, а с водой было туго. Летний водопровод не действовал уже много лет – трубы полопались, краны заржавели; люди протягивали шланги к колонкам, надевали на носики, на ручку-рычаг вешали груз. Кое-как, тоненькой струйкой, поливали… Легче было тем, кто жил близко к пруду. У них трубы были врыты в землю, к мосткам проведено электричество. На мостках устанавливали моторы – «Каму» или «Агидель» – качали воду для полива, для бани… Те, у кого не было шлангов или колонка находилась далеко, таскали воду ведрами. Немногие, плюнув на свои посадки, полагались на погоду: «Бог даст, чего-нибудь соберем».

Свободное время, а было его достаточно, Артем проводил на пруду. Там с рассвета до ночи кто-нибудь сидел, лежал, выпивал, дремал. В клуб почти не  ходили – на кино не было денег, а танцы не проводились – сломался магнитофон. И единственным местом, где можно было относительно приятно убивать дни, оказался пруд. Но и там, без выпивки и девчонок, изнывали от скуки.

– Как, Артемка, жизнь семейная? – спрашивали пацаны.

– Да нормально, ничего.

– А брат-то твой когда откинется?

– Как это, «откинется»? – Как всегда в разговоре с местными, Артем ожидал какого-нибудь подкола.

– Ну, освободится?

– Через два года.

– До-олго…

Расспрашивали, за что сел, какой он вообще. Артем расписывал брата крутым, бесстрашным. От этого самому становилось как-то легче.

Пацаны были все те же – Глебыч, Вела, Цой, Вица. Человек пятнадцать; кажется, вся молодежь деревни мужского пола.

– Что делать-то думаешь? – после долгой паузы, во время которой все дружно-зачарованно наблюдали за низко кружащимся над водой коршуном, задал Глебыч с ухмылкой новый вопрос.

– В смысле? – снова переспрашивающе уточнил Артем; показалось, что пацаны в курсе его планов устроиться в милицию.

– В каком – в прямом. У тебя ж пополнение скоро. Валька вон гусыней ходит…

Вела, худой, в выцветшей до бесцветности майке, хохотнул. Все с интересом на него уставились.

– Чего ржешь?

– Да про баб вспомнил.

– Чего?

– Ну, что сначала они – цветочки, потом эти, птички, потом гусыни, курицы, овцы, а потом – свиньи.

Пацаны вяло посмеялись этой явно давнишней и известной всем шутке, заспорили, действительно ли певица Валерия до сих пор, после всех родов, такая сексуальная или это так ее снимают, разошлись во мнении о ее возрасте – одни говорили, что лет тридцать, другие, что далеко за сорок. Артем был рад этому обсуждению – вопрос о том, что он думает делать, забылся. Тем более что Артем не думал об этом, боялся думать…

В очередной раз начали играть в дурака, но быстро бросили – играли каждый день, уже надоело; попихали друг друга к воде – «искупнись», «сам искупнись», – а потом Вица подал идею:

– Траву, может, попробуем? Должна бы набраться уже. Жарень, сухо, само то.

Пацаны, скорее не из желания заторчать, а от скуки, согласились. Одни, в том числе и Артем, побрели в бор за дровами, другие стали рвать на пригорке верхушки малорослой, худосочной конопли.

Развели небольшой, для дела, костер. Нашли консервную банку и закрепили ее на рогатине, которую рыбаки втыкают в прибрежное дно, чтоб класть на нее удилище. Вица расщипал верхушки и стал подсушивать в банке над костром.

– Папики-то есть у кого? – спросил Глебыч.

– Не…

– А во что забивать?

– Ну-у…

– Блин!..

– Да ладно, в сигареты забьем.

– Херня получится…

– Захрустело, – прошептал Вица аппетитно, будто сообщал о каком-то необыкновенным кушанье. – Гото-ово почти.

И действительно, запахло вкусно, сытно.

– А толку, – все продолжал расстраиваться Глебыч, – папирос-то все равно нету… О, Тём, у тебя же тесть «Беломор» курит. Не в падлу – иди возьми у него пару штук. Хоть раскуримся.

Артем поднялся было, но тут же сел обратно на траву:

– Нет, не могу. Запрягут опять делами. Я сказал, что к родителям пошел. Что-то достали они меня все.

– М-м, знакомо, – усмехнулся Глебыч. – Запар хватает. – Взглянул на самого младшего в компании: – Что, Болт, сгоняешь до магазина?

Собрали пять рублей, отдали Болту. Тот побежал. Остальные молча наблюдали, как он огибает пруд. Вздыхали, зевали, потягивались. Цой начал тасовать растрепанные, липкие карты и бросил… До вечера было еще далеко.

Да, и у родителей, и в доме жены появляться Артему хотелось все меньше. Строительство застопорилось на заливке фундамента. И фундамент был залит не полностью – постоянно не хватало цемента, глины, которую возили километров за десять, щебня; отец с матерью увлеклись собиранием ягод и грибов. Пару раз ездил с ними и Артем, но пользы не принес. Грибы искать получалось плохо – не видел он их, бестолково бродил меж деревьями и, лишь когда под ботинком мягко хрустело, понимал, что наступил на прячущийся подо мхом груздь. Жимолость, чернику, смородину рвать было тошно – через несколько минут он начинал чихать: мошкара и паутина лезли в нос, в глаза. Артем садился на корточки, тер лицо, мечтал скорее оказаться во времянке, лечь на кровать.

– Не могу я, – жалобно признавался родителям, – никак не получается.

– А кто может?! Я, что ли, могу?! – рыдающе отвечала мать. – Я вообще свалюсь скоро.

Артем бурчал в оправдание:

– С детства надо к этому приучать. А так… Как ее берут вообще?

Этот аргумент почему-то родителями принимался – может, чувствовали свою вину, что не приучали. Раньше они редко выезжали за город, ягоды, грибы, овощи покупали на рынке. Не из-за нехватки времени предпочитали рынок даче, лесу, а из сознания, что могут себе это позволить – пойти и купить. А теперь все перевернулось…

Артема перестали брать, ездили или вдвоем, или с родителями Вали. Артем же дремал или шел на пруд. С женой отношения были ровные. Слишком ровные, будто с малознакомой. Даже спали в последние недели порознь – он во времянке, а она на веранде. Валя объясняла это беременностью: вдвоем на кровати стало тесно, давит живот.

У Тяповых было шумно и многолюдно. Валины сестры, их дочки лет по десять–двенадцать; иногда наведывались и мужья – крупные, туповатые, неразговорчивые, однообразно хлопавшие Артема по спине: «Ну, чего, своячок?» Все болтались в доме и ограде, изнывая от безделья. Попивали водку, загорали на огороде или на пляже, пытались полоть грядки, но быстро бросали, играли со старым Трезором, который после нескольких минут тормошения лез в будку… Иногда начинали бурно ругаться. Потом мирились при помощи водки и соленых арбузов. Отсыпались и разъезжались. Через несколько дней съезжались снова.

Валя все больше становилась похожа на своих медведеподобных сестер – полнела, крупнела, грубела. Волосы красить бросила, и постепенно из золотистых они превратились в серые. На лице появились буроватые пятна («Это пигменты, – объясняла, – они у всех при беременности»). Артема к ней не тянуло…

Он слушал старые песенки из магнитофона и думал: «А что дальше? Дальше – роды, осень, холод. Крик, пеленки…» Никогда не оказывался рядом с новорожденными, не замечал, что они вообще существуют на свете. Нет, было однажды – однажды оказался. Зашел в автобус. Было ему тогда лет двадцать, только-только из армии вернулся и, как большинство дембелей, хотел скорее найти девушку, может быть, и жениться, семью создать… Артем особо не искал, но мысли были, желание… Зашел в автобус; ему нужно было проехать несколько остановок. Заплатил кондукторше, сел. В автобусе плакал ребенок. Совсем маленький, крепко запеленаный. И плакал так, что Артем выскочил раньше времени, пошел пешком. А уши еще долго раздирало захлебывающееся: «Айааааа!..»

Теперь этот случай вспоминался чаще и чаще. И вот так же будет орать скоро его ребенок – все дети орут, – и на этот раз никуда не сбежишь. Не выскочишь. Это уже не автобус, где ты простой пассажир.

В конце августа с Саян подул ветер. Сначала приятный, освежающий, а через день-другой все более холодный, пронизывающий. Та кромка неба, откуда дуло, почернела. Люди захлопотали, стали срывать крупные помидоры, выдергивать лук, чеснок, некоторые копали картошку, надеясь до дождей просушить и спустить в подполы.

Первые груды туч проходили дальше, лишь грозя обрушить на деревню струи ледяной воды, но воздух набирался зябкой, едкой сырости. И как только ветер ослаб, начался дождь. Коротко – бурный, почти грозовой, а затем, на многие сутки, мелкий, редкий, казалось бы, готовый вот-вот прекратиться, но не прекращающийся.