Лента Mru - Алексей Смирнов

– Ничем не пахнет, – авторитетно заметил Голлюбика. – – Никакого духа нет. Яга с избушкой это символ смерти, потусторонние явления. Иван-царевич сам проникает в глубины своего смертоносного подсознания, вот там-то и стоит аромат…

– Западная массовая культура, – объяснила Вера Светова, свешивая голову с крыши. Она перебила оратора, боясь, как бы тот снова не увлекся и не заехал говорливым языком в неаппетитную болтовню. – Эти недоумки начитались детских триллеров с говорящими поездами. Ты справишься?

Вопрос был адресован Ярославу, который уже достал кусачки, сел на пол и перебирал провода, гадая, какой перекусить – синий, желтый, красный или зеленый. Цифры таяли не то сосульками, не то угольками.

Голлюбика слизнул капельку пота с верхней губы, угодив языком в самую гущу колючих усов. Правильнее будет сказать, что он ее не слизнул, а добыл из зарослей после тщательного нашаривания.

– Желтый кусай, – прошептал над ухом натянутый голос Наждака.

– Не суйся под руку, – возразила Вера.

Цифры мельчали стремительно, отсчитывая последние секунды славы и доблести. Ярослав отложил кусачки, приклеился к проводам ухо и начал слушать бег смертоносных электронов. Вскоре он облегченно отнял голову, подмигнул товарищам и уверенно перекусил зеленый провод в самый последний миг. Таймер остановился, на его табло замерли три нуля, хранимые маленькой, но отважной единицей.

– «Единица – вздор, единица – ноль», – покачал головой Голлюбика, вставая с пола. – Поэт ошибся. Или сознательно соврал.

Локомотив захрипел, порываясь разразиться какой-то тирадой, но тщетно: Наждак навсегда вывел из строя его речевой аппарат. Вспыхнули фары, приветственно зашуршали двери вагончиков, открывшиеся разом, все вместе.

– Я предлагаю отцепить локомотив, – сказала светофорова. Она спрыгнула с крыши и недовольно пнула колесо, которое гудело и подрагивало от нетерпения. Было непонятно, как ему это удается, и поезд казался живым организмом, что еще больше усиливало желание Веры расчленить его на компактные фрагменты.

– Зачем? – Ярослав, держа в руке таймер, пристально посмотрел на Веру.

– Ты предпочитаешь ему довериться? – та кивнула на кабину, пораженную немотой. – Собираешься ехать в кибиточке, первым классом, с удобствами?

– Это верно, – поддержал ее Наждак. – Давай-ка мы, командир, останемся за рулем. А лишний груз нам только помеха.

– Согласен, – решился Голлюбика. – Размыкайте.

От маленького поезда, пускай неуместного и смешного в подземелье, которое никогда не подвергалось благоустройству; пускай обезвреженного, но все же являвшего неприятный контраст между технической современностью и пещерной древностью, веяло склепом. От запаха не спасали ни мягкие кожаные сиденья, ни хромированная панель управления с двумя эбеновыми рукоятями, ни толстая, как выяснилось, броня, составлявшая стены, крышу и пол. Семь раз отмерив, Наждак отстегнул скользкую кишку, взломал замки, громыхнул креплениями-сцеплениями. Подошел Голлюбика; вдвоем они уперлись локомотиву в тыл и налегли. Под гидрокостюмами вздыбились богатырские мускулы; Вера Светова, отступив на шаг, машинально залюбовалась товарищами, но быстро потупила взор и принялась ковырять инопланетную пыль носком тупого ботинка. Локомотив подчинился. Утюжа монорельс; пропуская его сквозь себя, оскверненным на выходе, полуигрушечное устройство проехало несколько метров. Голлюбика с Наждаком отняли руки, остановились и подождали, пока снаряд замрет снова.

Ярослав обошел локомотив, отворил дверцу, чуть поклонился и пригласил Веру Светову пожаловать внутрь. Та, не сдержавшись, ответила реверансом, оперлась на кавалерову руку и прыгнула на сиденье. Наждак уже тащил поклажу – с виду небрежно и вольно, однако ни на секунду не забывая о разрушительном содержимом. Округлый мешок будто плыл, едва касаясь грунта напружившимся днищем.

– А что же ты не ищешь рубильник, красавица? – поинтересовался Наждак и поставил рюкзак на подножку.

– Она уже догадалась, – усмехнулся Голлюбика. – Все перед нами, ничего искать не нужно.

Вера привычно фыркнула и показала глазами на ту рукоять, что торчала вертикально.

– Дистанционное управление воротами?

– Сейчас проверим, залезай, – поторопила Наждака Вера.

– Я пока не вижу ворот, – проворчал тот, легко забрасывая гибкое тело в кабину.

– Так и задумано, – сказал Ярослав. – Ты думаешь, хирамовы прихвостни – дураки? Ничего, сейчас ты увидишь такое, что и не снилось Али-Бабе.

– Зато снилось сорока разбойникам, – отозвалась светофорова, сосредоточенно изучая приборный щиток. Хотя изучать там было нечего: те же две рукояти, да циферблат, который, судя по всему, предназначался для замера скорости.

Наждак заглянул под панель, где, найденный умело и безошибочно, навеки замер вокальный аппарат локомотива. Он не мог не похвалить себя за точность разрушающей операции: ломик вошел, куда нужно, не задев двигателя. С уверенностью этого, конечно, никто не мог утверждать, но верткий нос Наждака, которым тот прямо-таки ввинтился в нанесенную рану, не чуял беды. И все же Наждак позволил себе усомниться:

– Может быть, не стоило затыкать ему рот?

– Пан или пропал, – Ярослав, статный и посерьезневший, высился за спиной Веры. Одну ладонь он положил ей на плечо, другой накрыл руку светофоровой, захватившую рычаг. – За нами… ты сам знаешь, что за нами. Обойдемся без пафоса, не время пока. Трогай, Вера! С Богом!

Снимая с Веры часть ответственности, он не отнял руки, так что рычаг отклонился стараниями обоих. Наждак поискал ремни, какими пристегнуться, но зря, не нашел. Подземелье ахнуло и вдруг озарилось подводным светом. Скалы окрасились в грязные, бурые тона; раздался длинный и неприятный звонок, прозвучавший сигналом с того света – настолько он был неуместен в первозданной дикости лабиринта.

– Нашли, значит, – задохнулся Наждак.

Тяготы долгого странствия, все сразу, навалились на него давящим грузом. Прессы, плитняки, шкуродеры, подземные реки, замороженные озера; безобразно-прекрасные статуи, которые оказывались тысячелетними натечниками; туго натянутая страховка, которая вот-вот не выдержит, и весь отряд сорвется в бездонную пропасть с оголодавшими адскими жителями на дне, ибо дно, как подсказывал опыт Наждака, всегда бывает даже в бездонных пропастях. Бессонные ночи, сонные дни; руки, испещренные кровоточащими трещинами; страх слепоты, выбросы удушливых газов. Вирусное бешенство летучих мышей; стаи вампиров и летучих псов, галдящих от близости крови; вкрадчивые шаги неизвестных, так и не проявившихся зримо, существ. Уже не пуднями и не чайниками, уже хлебнувшими лиха не то диггерами-ходоками, не то праздношатающимися шахтерами-шатунами, они штурмовали бесконечные этажи, чинили израненную о камни лодку, вызволяли друг друга из разломов и горловин. Тонули в сифонах, стирали руки стальными тросами…

Дальняя стена издала глубокий вздох и поехала в сторону. Казалось, что сейчас, в следующее мгновенье, оттуда выедет доселе невиданная в мире межконтинентальная ракета. Но все обстояло наоборот: ничто не выехало, но это им, напротив, предстояло въехать в открывшийся тоннель, сухой и ухоженный, с редкими голубоватыми маяками. Монорельс уходил вдаль и скрывался за поворотом.

В локомотиве что-то захрипело: слышно было, что онемевший поезд пытается вступить в разговор.

– Терпи, лапа, – Вера Светова, с готовностью раскрывая свое женское нутро всему мало-мальски мыслящему, погладила панель. Локомотив содрогнулся, как будто любой ласкательный жест самой своей сущностью был противен его естеству, которое перешло к нему по наследству от естества создателей и проектировщиков. В радиохрипе зазвучали ярость и негодование. Ярослав Голлюбика отвел ногу и силой наподдал поезду, от чего тот сразу заткнулся.

– Машина, а туда же, – покачал головой Наждак.

– С дистанционным управлением ясно, – спокойно сказала Вера, очнувшись от ласк. – Двигатель, скорее всего, управляется программой. Неплохо бы покопаться…

– Забудь, – серьезно и тяжко молвил Голлюбика. – У этого состава одна программа. Если он свезет нас в пропасть или впечатает в стену – значит, такая наша судьба. Нам придется довериться тому, что имеем.

И он, не обращая больше внимания на товарищей, взялся за вторую рукоять.

Локомотив плавно, беззвучно снялся с места. Он покатил: сначала медленно, с затаенным предупреждением, предлагая подумать и спрыгнуть, пока не поздно. Никто не спрыгнул, и тогда, словно почувствовав бесповоротность принятого решения, включились мощные фары. Тоннель залило светом. Какие-то тени шарахнулись, спеша раствориться в гладких вогнутых стенах, на которых, в отличие от привычных заоконных пространств метрополитена, не было видно ни единого метра кабеля. Монорельс ни с того, ни с сего полыхнул искрами. Два снопа, справа и слева, разлетелись прощальным фейерверком, осыпая отряд тающими звездами. Поезд не нуждался в машинисте; он сам, без всякого вмешательства пассажиров, чинно и важно проехал под звездопадом; затем, с монорельсом вместе, свернул в боковой коридор, ничем не отличавшийся от первого.