Тринити - Яков Арсенов

— Ты что здесь торчишь? — спросил как-то Реша.

— Дежурю, мля, — ответил Мат.

— Я вижу, что дежуришь, — уплотнил интерес Реша. — Я спрашиваю, зачем ты здесь постоянно бродишь?

— Пасу, мля, одного Сивку-Бурку, — признался Мат. — Вот такое, мля, показал он руками огромный размер чего-то.

— Что та-ко-е? — не понял Реша.

— Говно, что же еще?!

Частично словами, а больше намеками и знаками Мат объяснил свою озабоченность. Оказалось, что в коллективе появился скрытый лидер, который в одном и том же унитазе время от времени откладывает личинку такого неимоверного диаметра, что поршень дизеля ДКРН-18 просто отдыхает. Смысл жалобы состоял в том, что из-за слабости туалетной струи неправдоподобных размеров конструкция всегда остается лежать несмываемым позором в сознании Мата.

Реша тоже созналсяя, что, да, действительно, и он несколько раз, не имея альтернативы, был вынужден, заткнув нос, усесться поверх этой рептильной кладки. Сговорившись, друзья вместе отправился на Таймыр. По свежему следу они попытались повторно спустить воду, но вялая струя ржавого бачка вновь обошла препятствие.

— Вот видишь, — сказал Мат. — А я все, дурак, бачок чиню! А дело-то, мля, совсем не в бачке!

— Вижу, — согласился Реша. — Не в бачке.

— Честно говоря, я думал, мля, что, ну, это ты, еп-тать, — выдавил из себя Мат. — Потому и следил. Прости.

— Бывает, — хотел развести руками Реша, но вспомнил о костылях, которые уже начинали выпадать из-под мышек.

Решетов, как личность сильная, свыкся с наличием рядом столь великого мастера отложений, а Мат, наоборот, стал до упора задумываться, кто бы мог быть этим человеком, который после заседания большого совнаркома оставляет такие количества. Мат по пальцам перебирал друзей, за всеми следил и всех по очереди отметал. Единственное, чему он был рад, что к этому издевательству над его психикой не причастен Реша. Но кто же тогда? Может, Мукин? Нет, слабоват, тем более сейчас, после влета с одной дамочкой, он на овощной диете. Мурат? Не может быть. Хотя и спортсмен, все равно кишка явно тонка. Рудик? Фельдман? А может, к нам на этаж заходит кто-то с промышленного факультета? Или вообще со стороны? Тут столько проходного люду! Что, если это беглый какой? Военных гарнизонов вокруг полно! Туалеты там на улице, а у нас теплые. Может, кто-то ушлый и пробирается втихаря погреться… Курсант, например в гости заходит к кому ни то… Мало ли их тут таких с навороченной или, точнее сказать, с развороченной задницей!

Казус не прояснялся довольно долго и вообще так и не проявился до конца учебы. Он страшно угнетал мнительного Мата, который никак не мог свыкнуться с мыслью, что буквально в двух шагах существует человек с такими возможностями. И при этом не хочет засвечиваться. Тайно и без всякого бахвальства он производит свои грязные делишки. Угнетению Мата не было предела. Откройся он, этот мастер, Мат успокоился бы и забыл о его существовании, а так приходилось задумываться по два дня на неделе, что подливало масла в огонь перелома. Раньше Мат, возвращаясь из очередного рейда, с чувством большого удовлетворения цитировал Пушкина: «Вновь я посетил тот уголок — приют спокойствия, труда и вдохновенья…» А теперь, в результате осложнения, он был вынужден подбирать к ситуации совершенно другие строки. Типа «свежо питание, а верится с трудом». Или что-то в этом роде. Понимаете, какая потеха.

В отличие от Мата Решетов каждый вечер, проводив друзей на работу, пробирался на цыпочках не в туалет, а в свою душу и копался там до утра. Ведь когда есть возможность поспать сколько хочешь, сон, как назло, не идет. Он много думал о своей судьбе. Устроившись на подоконнике, Реша рассматривал снеговика и все больше понимал, кем стали для него Рудик, Мурат, Миша Гриншпон, Мат со своими полуночными слежками и этот неизвестный, которого Мат пытает вычислить… Кто он, сударь Решетов, без них? Так себе человечинка. А с ними — парень хоть куда.

Денно и нощно Реша копил в себе эти мысли и, дождавшись товарищей, пытался втянуть их в общение, стараясь понять по глазам, кто из них меньше натружен. Реша жаждал бесед, но все разбредались по делам или падали замертво на койки. В его распоряжении оставался один Рудик, который после базы приступал к своим естественным почтовым отправлениям — усаживался за письма. Рудик относился к их написанию как к культовому действию. Еще в армии он снюхался с радиодиспетчершей, и та присылала ему с Ямала коротенькие кадастры о погоде. Староста носился с ними, как Мурат с денежными переводами от родителей и других аульных родственников — его учебу обеспечивала вся Осетия.

— Знаешь, Сергей, — навязывался Реша к Рудику, — мне кажется, я понял одну простую истину: чтобы познать жизнь, нужно непременно сломать ногу.

— Что ты там бормочешь? — переспрашивал его Рудик, таща по влажной губе липкую кромку конверта.

— Да так, ерунда, — вздыхал Реша. — Просто, когда целый день сидишь в комнате…

— А ты не сиди, — посоветовал ему Рудик, — гуляй!

Реша сбросил гипс, как сбрасывают цепи. Боль в пятке еще долго напоминала ему о чем-то таком безыдейном и не обсуждаемом при наличии, что многие называют мужской дружбой.

Разные бывают падения. Иногда их можно приравнять к взлетам или к срывам, как говорил Бирюков.

Реша оклемался, встал на ноги, а потом и на горло. Друзьям пришлось выделить ему двадцать рублей по комнатному больничному листу. Выздоровевший Решетов накупил плексигласовых тарелок, прикрепил к стенам, подсунул под них цветные виды вселенной из журнала, к «иллюминаторам» подвел настоящее освещение, и теперь в комнате можно было плыть как бы между светил.

Оформление 540-й комнаты в стиле «все мы немножко лошади» по сравнению с интерьером 535-й стало просто китчем.

Профком наградил 535-ю грамотой за победу в соцсоревновании. Таким образом Фельдман замазал свой прокол во время проверочного рейда, когда отмолчался по поводу эротических наклеек на стенах.

— В жизни надо быть оригинальным, — принимал поздравления Реша. — В жизни надо срываться!

А засоленную в банках мойву съесть не успели — вздулись крышки. Фельдман перепутал рецепты и при изготовлении поспы недоложил соли.

Глава 8

ТРЕТИЙ ЗАКОН НЬЮТОНА

Зачеты по начертательной геометрии подступили как ком к горлу. Первокурсники гнулись над белыми листами ватмана и кляли изобретателя этой чертовой науки. А заодно проклинали и преподавателя Цыпленкова, обладавшего профессиональным и геометрически выверенным прищуром. Для Цыпленкова начертательная геометрия была полигоном его психологических опытов над живыми людьми.

— Вам ни к чему будет устраиваться на платные курсы кройки и шитья! — бурно и весело объяснял он свою привязанность к студентам, массируя доску куском дикого мела. — Я сделаю из вас непревзойденных модельеров! — Как будто это было кому-то нужно. — Ведь все ваши сногсшибательные одежды конструируются исключительно на основе принципов начертательной геометрии! А знаете, почему? Да потому, что человек состоит целиком из математически точно описываемых фигур! А выкройки, соответственно, — не что иное, как развертки этих фигур на плоскости! Ясно? Но только давайте договоримся, что кройкой и шитьем вы будете заниматься во внеурочное время! А то меня на кафедре не поймут! — Возбужденный, он завершал свой пассаж почти безутешно и, воздыхая, переходил к очередному.

От страстного желания Цыпленкова сформировать из группы 76-Т3 сквозную швейную бригаду головы первокурсников пухли при виде пространственных фигур и их пересечений по неимоверным кривым. И что самое противное — всю эту непостижимую графику нельзя было вызубрить. Поэтому ее оставалось лишь усердно понимать и развернуто представлять.

В отношении женского пола Цыпленков был особенно предвзят. Об этом ходили нехорошие, но ничем не подтвержденные слухи. Подтвердились они, когда группа 76-Т3 приступила к теме «эвольвенты».

— А теперь давайте рассудим, как строить эту линию, — говорил Цыпленков и вкрадчиво оглядывался по сторонам, как бы пытаясь найти что-нибудь под рукой для демонстрации приема. И внезапно озарялся. — Вот вы, подойдите ко мне, — обращался он к Татьяне, — покажите свою ногу.

Татьяна вспыхивала, как сноп соломы. Она ни разу в жизни не выходила на подиум.

— Ничего, ничего, не волнуйтесь, — продолжал Цыпленков. — Это не больно.

— Я надеюсь, — сжалась Татьяна.

— Итак, где у нас самое интересное место на ноге? — спросил Цыпленков аудиторию.

Татьяна пожала плечами. Аудитория тоже.

— Правильно, где-то в области коленки, — продолжал виться вокруг ноги Цыпленков. — Точно так же строится и наша с вами линия. Понятно? Берем циркуль и строим окружность заданного радиуса прямо из точки нашей славной коленки, — поправлял он на Татьяне юбку и, едва сдерживаясь, чтобы не ударить ладошкой по попке, усаживал на место.