Смерть героя - Ричард Олдингтон

– Подумать только, бедняжка миссис Слаш дрожит где-то там одна на заброшенной ферме, я тут с детьми умираю от страха, а наши милые мужья напиваются, как свиньи, до потери сознания… – и так далее в том же духе.

Несчастный Джордж Огест робко попробовал что-то вымолвить в свое оправдание, но где там… Назавтра мистер Слаш в простоте душевной явился узнать, не наделала ли буря бед, но его обругали и, к величайшему его изумлению и негодованию, попросту указали ему на дверь. Он позволил себе маленькую месть, а именно «вывел» Изабеллу в своем очередном романе, но, как и пообещала Изабелла, ноги его больше не было в ее доме.

Джордж любил эти пустынные холмы и хмурое море, но и ненавидел их. Вырваться подальше от побережья, туда, где все зелено, все цветет, – это было освобождение, счастье, тем более драгоценное, что оно выпадало так редко. Когда Джордж был еще малышом, девушка-прислуга однажды взяла его с собой в деревню, на сбор хмеля. У него сохранились об этом дне смутные и причудливые воспоминания. Он не мог забыть, как все вокруг было пронизано солнечным светом и как они ехали на лошадях нескончаемой пыльной дорогой; запомнилась остро пахнущая хмелем тень высоко переплетающихся лоз, и восторг, когда старшой перерезал веревки и масса зелени с шорохом и шелестом рушилась наземь, и как ласковы были с ним, малышом, грубые крестьянки, собиравшие хмель, и как угощали его чаем, который припахивал дымком, и как вкусны были и этот чай, и тяжелая, промасленная лепешка!

Позднее, когда ему было лет четырнадцать – шестнадцать, огромной радостью бывали поездки к Хэмблам. Семья эта жила в глуши, в уединенном домике среди пышных лугов и тенистых лесов. Сам мистер Хэмбл, отставной адвокат, рослый и веснушчатый, был большой знаток ботаники, с увлечением коллекционировал насекомых – и этим совершенно покорил Джорджа. Но больше всего привлекал его сам этот зеленый, цветущий, плодородный край и дочь Хэмблов – Присцилла. Она была ровесницей Джорджа, и между ними возникло странное чувство – и ребяческое и пылкое. Присцилла была золотоволосая, очень хорошенькая – даже чересчур хорошенькая, и знала это, и то робела и смущалась, то начинала кокетничать. Но этих двух детей влекла друг к другу самая настоящая, неподдельная страсть. Жаль, что наши вечные гнусные предрассудки отказывают этой страсти – страсти Дафниса и Хлои113 – в праве на естественное проявление. И Джордж и Присцилла всегда были словно бы немного разочарованными, ущемленными, потому что навязанная им робость и ложная стыдливость не позволяли их чувству выразиться свободно и естественно. Долгих три года Джорджем владела эта страсть, в сущности, он никогда не забывал Присциллу и всегда в нем жило смутное, глухое, неосознанное разочарование. Как и всякая страсть, чувство его и Присциллы было недолговечным, оно возникло в определенную пору их жизни и с нею миновало бы, но плохо, что оно осталось неутоленным. И очень жаль, что детей так часто разлучали, – тогда завязывалась нескончаемая переписка, и это приучило Джорджа слишком много рассуждать в любовных делах и слишком идеализировать женщин. Но когда они с Присциллой бывали вместе, они были счастливы бесконечно. Присцилла в роли маленькой любовницы была так очаровательна и так серьезна. Они играли во всевозможные игры с другими детьми, ходили к ручью удить рыбу, собирали на заливных лугах огромные букеты цветов, отыскивали в живых изгородях птичьи гнезда. Это было так весело, – и еще веселее оттого, что Присцилла была рядом, и они держались за руки и целовались, и все это с глубокой серьезностью, как самые настоящие влюбленные. Иногда Джордж, осмелев, касался ее полудетской груди. И ощущения тех дней сохранились навсегда: дружеское пожатье рук Присцнллы, радость ее быстрых детских поцелуев и легкого дыхания, тепло и упругость нежной, едва набухающей груди; воспоминание о Присцилле было как душистый сад. Точно заглохший сад, она была чуточку старомодна и застенчиво мила, но вся дышала родниковой свежестью и золотом солнечных лучей. И она была, может быть, самым главным в жизни Джорджа. Ее он мог любить всем сердцем, без оглядки, хотя бы всего лишь сентиментальной отроческой любовью. Но это было бы не так уж важно и все равно прошло бы со временем, – Присцилла дала ему больше: благодаря ей он, став взрослым, мог полюбить женщину; Присцилла спасла его от гомосексуализма, к которому втайне, даже не сознавая этого, склонны очень многие англичане, – потому-то их не удовлетворяет и не радует близость жен и любовниц. Сама того не ведая, Присцилла открыла Джорджу неисчерпаемые, тончайшие радости, которые дарит нежное, всегда готовое тебе ответить тело подруги. Даже тогда, почти мальчиком, он ощущал, как чудесно, что они такие разные, – его крепкие и чуткие мужские руки и ее нежные, набухающие груди, точно едва раскрывшиеся цветы, которых касаешься так легко и бережно. И еще он узнал благодаря Прнсцилле, что лучшая любовь – та, с которой скоро расстаешься, которая никогда не ощетинивается шипами ненависти, но тихо уходит в прошлое, оставляя не болезненные уколы, а только душистый аромат сожаления. У него сохранилось не так уж много воспоминаний о Присцилле, но все они были, как розы в старом саду…

Как видите, если в душе есть искра, окружающим не убить ее никакими запугиваниями, правилами, предрассудками, никакими стараниями «сделать из тебя человека»! Ведь сами они, разумеется, не люди, а просто куклы, марионетки, порождение существующей системы – если эту мерзость можно назвать системой. Настоящие, мужественные люди – те, в ком есть искра живого огня и кто не позволяет загасить ее в себе; те, кто знает, что истинные ценности – это ценности живые и жизненные, а не фунты, шиллинги и пенсы, выгодная служба и роль зада-империи-получающего-пинки. Джордж уже нашел подобие союзника в лице злополучного Слаша, и чудесную детскую страсть принесла ему Присцилла. Но ему нужны были еще и друзья-мужчины, и ему посчастливилось их найти. Трудно оценить, сколь многим он обязан Дадли Поллаку и Дональду и Тому Конингтонам.

Дадли Поллак – личность весьма загадочная. Когда-то он окончил Кембридж, много путешествовал, жил в Париже, в Берлине, в Италии, водил знакомство со многими выдающимися людьми; теперь ему было уже под шестьдесят; человек женатый и, видимо, со средствами, он жил в большом загородном доме, прекрасно и со вкусом обставленном; он был очень образован, по-настоящему культурен, знал толк в живописи, в скульптуре и умел окружить себя всевозможными objets d'art114; словом, он ничуть не походил на остальных обитателей Мартинс Пойнта. А как по-вашему, чего ради мистер и миссис Поллак, оставив свой просторный, великолепно обставленный дом, несколько лет прожили в самом заурядном домишке, в скучной, ничем не примечательной деревушке мили за две от Мартинс Пойнта? Джордж этого никогда не узнал, не узнал и никто другой. Самые неправдоподобные и скандальные теории, изобретенные обывателями Мартинс Пойнта в объяснение этой загадки, довольно забавны как иллюстрация неизбывной мещанской тупости, но и только. Сами Поллаки говорили просто, что им надоел их огромный дом и миссис Поллак устала командовать целой армией прислуги. Истина всегда проста, и очень возможно, что это и было настоящее объяснение. Так или иначе, они жили вдвоем в маленьком домике, полном мебели и книг, нередко сами стряпали – оба были мастера по этой части – и довольствовались помощью двух служанок, да и то приходящих. Так вот, Поллак, который был на сорок лет старше Джорджа, стал ему первым настоящим другом. У четы Поллак не было детей, может быть, еще и этим объясняется эта необычная, но глубокая дружба.

Поллак был похитрей старика Слаша. Он мгновенно и безошибочно раскусил Изабеллу, весьма вежливо отклонил ее попытки разругаться с ним и столь же вежливо отказался принять ее у себя. Но так очевидно было, что он – джентльмен и притом человек состоятельный, что ей просто нечего было возразить, когда он предложил Джорджу Огесту раз в неделю присылать «Джорджи» к ним – выпить чаю и поучиться играть в шахматы. В Мартинс Пойнте все были помешаны на шахматах, это даже считалось признаком хорошего тона. До знакомства с Поллаками Джордж ходил играть в шахматы к одному весьма почтенному, но очень дряхлому старичку, который все свои еще уцелевшие умственные способности вкладывал в игру; на бессмысленные вирши – другую свою страстишку – и вообще ни на что больше уже не оставалось ни капли разума. Итак, теперь каждую среду Джордж ходил пить чай к Поллакам.

Всякий раз они честно и добросовестно начинали с партии в шахматы, потом пили чай, а потом разговаривали. Лишь много лет спустя Джордж понял то, чего тогда и не подозревал: что Поллак старался не только согреть его сочувствием и пониманием, которых ему так не хватало, но и незаметно, исподволь развить его ум. У Поллака было много андерсоновских альбомов115, он давал Джорджу их перелистывать, а сам словно между прочим, но тонко и со знанием дела рассказывал об итальянском зодчестве, о различных стилях в живописи, о работах Делла Роббиа116; а миссис Поллак порой вслух вспоминала какой-нибудь забавный случай из их странствий. Поллак отличался изысканными манерами – и уже одним своим примером отучал Джорджа от мальчишеской грубоватости и неотесанности. Он даже стал учить Джорджа ездить верхом – в дни его молодости этим искусством должен был владеть каждый порядочный человек, Поллак никогда не читал нотаций и не похлопывал Джорджа по плечу, он только тактично подсказывал или учил собственным примером. Он всегда как бы предполагал, что Джорджу и самому известно то, о чем ему говорят так точно и ясно, хотя и мимоходом. Очень показательно, каким простым способом Поллак заставил Джорджа изучить французский язык. Однажды он рассказал мальчику несколько забавных историй о своем пребывании в Париже в дни молодости; слушая его, Джордж перелистывал альбом автографов Наполеона, Талейрана117 и других знаменитых французов – прочесть эти письма он, разумеется, не мог. Придя через неделю, Джордж застал Поллака за чтением.