Новый год в октябре - Андрей Молчанов

Душный полумрак комнаты. Слабый ветерок, веявший через раскрытую дверь балкона, перебирал листки диссертации, лежавшей на столе по соседству с немытой тарелкой и надкусанным куском хлеба. Прошин замер. Мелькнуло сумасшедшее желание — выдрать из переплета страницы и затем, сминая их в хрусткие комки, швырять куда-попало… Но прикасаться к диссертации было боязно и противно, как к битому стеклу.

Он повалился на одеяло, чувствуя плещущийся в глазах страх за себя и перед самим собой.

Вчерашнее суетное желание достичь уже близкой цели, бегать, изворачиваться, исчезло; теперь была безучастность, стах перед расплатой и богом, строго глядевшим сквозь него иконой древнего письма.

Всю жизнь я лгу, — сказал он иконе. — И не только дядям и тетям, но и себе! Я словно запрограммирован приносить зло. Почему? Или так надо кому-то? Но тогда пусть этот, кому так надо, даст мне свободу от себя!

А разве интересно быть роботом? — вмешался Второй. — А? То-то. Затем, знаешь, помучиться иной раз просто-таки полезно… Духовно растешь! Да и грези искупаются. Другое дело, если тебе разонравится Игра, тогда вот… Муки-то от нее…

И что же тогда?

Сам не знаю.

Ты ведь всегда меня утешал…

А мне надоело.

Ну так я могу сказать тебе, что будет тогда! — Прошин распахивал окна. — Тогда ты заставишь меня влюбиться, и жениться, и даже видеть смысл в детских штанишках. Вывернемся! Я не из породы стреляющих себе из пистолета в рот!

Ну и ну, — сказал Второй, исчезая. — Глядите, какой оптимизм! Впрочем, что ж… одобряю.

А теперь на работу! — Прошин перевел дыхание. — Не расслабляйся, старик. Будь… собой. Тебя искушает… бог!

«Я псих, — с вымученной ухмылкой думал он, спускаясь к машине. — Точно!»

---------------Около гаража Прошин столкнулся с Зиновием.

Здоров, начальник! — сказал тот. — А мы тут тебе сувенирчик припасли… — И показал напоминающую клещи штуковину: вороненый стержень, а на конце его два изогнутых серпами граненых клыка, отливавших булатной голубизной.

Сувенир? — подозрительно спросил Прошин.

Прибор — замрите мухи! — ответил Зиновий компетентно. — Противоугонное средство карающего назначения. Значитца, так… Лезут к вам в машину. Ключик в замок, он будет попроще… Тут выскакивают эти друзья… — Он потряс «клешней». — Одна из-под «торпеды», другая — на педальку акселератора… Тресь-есть! Нога-рука.

Так он же кровью истечет, — сказал Прошин, коснувшись пальцем острия клыка, этот бандит…

Так бестолковых и учат, — уверил Зиновий.

То есть капкан на автомедвежатника, — подытожил Прошин в раздумье. — Что же…

Идейка реакционная, но где есть собственность, должна быть и охрана ее… А где охрана — там гуманизм извечно ни при чем. Ставь! Сколько с меня?

Вопрос дипломатический. — Зиновий почесал «клешней» за ухом. — Пятьдесят. Но это же аппарат!

К концу дня успеешь?

Ну, все в лучшем виде…

Прошин отправился к себе в кабинет. У двери остановился, взглянув на новую табличку «Иностранный отдел», сменившую прежнюю, двуязычную, что казалось ему выспоренной.

Новшество, однако, вышло боком: кто-то из недругов соскреб первые три буквы и теперь сияющая позолотой надпись гласила не что иное, как «странный отдел».

Прошин сжал зубы, пробормотал: «И таких ты жалел!» — плюнул и вошел в кабинет. Там он застал Глинского.

Леша, ты всегда был мне другом, — начал тот.

Ой, Сереженька, откель слова такие? — удивился Прошин. — Надо что-нибудь, да?

Ты уж сразу выкладывай.

Да, у меня просьба. Океанологи приглашают меня и Лукьянова на испытания «Лангуста». Пошли вместо Лукьянова Наташу…

А как же бедный Федя Константинович? Крым, море, воздух… Обделим старикана, нет?

Он с июля в отпуске. Август — отгулы.

Подумаю, — кивнул Прошин. — Ты, кстати, отчего до сих пор не женат? Я просто заждался: когда ж Натали сменит фамилию? Наталья Глинская! Звучит! А что такое… Воронина. А? Или дело не клеится? Поведай. Мы ведь, как ты изволил выразиться, друзья… Прошин достал из стола пакетик с орешками миндаля и начал колоть их.

Не пойму я ее, — как бы про себя произнес Сергей и раздраженно повел плечом, словно пытаясь высвободить его из футболки.

Да она не для тебя! Тьфу! — Прошин сморщился и выплюнул в окно крошево горького зернышка. — Ничего у тебя с ней путного не получится, Серега, помяни мое слово!

«А если все-таки вернуть его? — подумал он. — Не поздно же…»

Так как насчет командировки?

Я подумаю, — повторил Прошин. — И знаешь… поедем-ка мы сегодня вечером поваляться на коврике в кимоно. Я покажу тебе парочку трюков из айкидо и одну элегантную штучку из кун-фу — пяткой в висок, стреляющий такой удар, сбоку…

Мне… приказано ехать?

Ага. Часам к пяти подходи к машине.

Сергей ушел. Прошин разобрался с международной перепиской и призадумался. Его неожиданно привлекла мысль о поездке в Крым. Почему бы не поехать самому? Но с кем?

Вот был бы Роман… Хотя с ним тоже как-то… скучно. Ну, а с Ворониной, если та согласится?

Ого, интересно! Поехать с этой пай-девочкой. Да еще отбить ее у Сереги, ха-ха-ха! А ведь в самом деле мысля оч-чень оригинальная, и почему не попробовать?

В два часа он пообедал и до пяти играл сам с собой в «самолетики», поражая стреляющим из-под пальца карандашом нарисованные на бумаге крестики. Затим отправился к машине.

Глинский уже сидел там, скучая. Подбежал Зиновий. Дыша портвейном, произнес напутственную речь о технике безопасности в обращении с карающим устройством «клешня» — и поехали.

В шесть часов вечера, одетые в кимоно, Сергей и Прошин прыгали на батуте — разминались. Затем присели отдохнуть в уголке, прислонившись к прохладной, обитой кожаными матами стенке. Прошин достал из сумки банку виноградного сока и, сделав глоток, замычал от удовольствия.

Слушай, Серж, — сказал он лирически-воодушевленно. Помнишь, как мы сюда ездили раньше? Три раза в неделю, как повинность отбывать… И были ребята — самое то…

Может, нам снова… начать?

Сергей уловил многозначительность и усмехнулся.

Вряд ли… И насчет дзюдо вряд ли, и… насчет каратэ…

Значит, ты здесь только из-за того, чтобы я с тобой отправил Воронину? Потакаем капризу? Взятка присутствия?

Да! — Глинский с вызовом поднял на него глаза. — Да, я сам по себе. И ищу свое окружение. А быть с тобой… прости — значит быть одному… Ну, плюс, вернее, минус та банда что достает тебе дефицитное пойло, жратву, шмотье… И вообще с тобой — смейся не смейся — страшно.

Да разве я баба-Яга, деточка? — улыбнулся Прошин. — Съем тебя? Дурак ты!

Прибился к стаду: оно большое, глупое, и в нем не боязно. Раскрыть тебе шире глазенки?

Прошиным начинало овладевать раздражение. — Раскрываю. Ты думаешь в науке переворот устроить? Не будет его. Ты дерьмо. Как и я. И не суйся в творчество свиным рылом, не ваш это удел, мсье. Лучше командуй и держи в кулаке творящих и ставь перед ними задачи… Вот он — смысл. И еще. Дыши воздухом, ешь икру, а не сосиски, пей не чаек пресный, а то, что сейчас, — сок. И езди… не в набитом метро, а в машине, да так… три нуля впереди и телега соотрветственно… А чтобы не жиреть, раз в недельку сюда: батут, коврик, бассейн, банька; вход строго по пропускам. А все твои сомнения и фокусы — это, Сереженька, от большого незнания жизни. Будь здоров! — Он взболтнул сок и поднял банку на свет. — Да разольется сия благословенная жидкость по периферии наших грешных телес…

«Этот Поляков действительно задавил меня, — подумал он с неприязнью. — Скоро начну говорить его голосом..»

Ты знаешь… — сказал Сергей, вставая, — я пойду…

Сейчас, — ответил Прошин. — Одна просьба, ладно? Маленькая схватка. И уйдем вместе.

Сергей принял стойку. Прошин тотчас ухватил его за рукав и за плечо кимоно. Победить Глинского для него, мастера спорта, труда не составляло, и так называемая схватка была игрой кошки с мышью.

Он топтался на соломе татами, изредка пугал Глинского имитирующими подсечку выпадами ноги, с досадой уясняя: ничего не вышло, Сергей утерян, и клешни тех убеждений, которыми он пытался удержать первого и последнего друга, и на этот раз щелкнули, ухватив пустоту.

«Я был грязной ступенькой для него, — думал он. — Ступенькой, на которую надо шагнуть, чстобы, оттолкнувшись, рвануть на чистую, повыше… Но подошвы-то у тебя грязные! И не отмыть их тебе!»

Ярость бичом полоснула Прошина: защекотало в носу, свело скулы… И вдруг от подсечки Глинского колено его пронзила боль, ковер ушел из-под ног, и только в последний миг, уже в падении, он переменил захват и, перекинув ворот противника вокруг шеи, провел «удушение». Они повалились на ковер вместе. Прошин, сжав зубы так, что шумело в ушах, мертво держал воротник, сдавливая Глинскому плечом сонную артерию.