Князь Пустоты. Книга третья. Тысячекратная Мысль - Р. Скотт Бэккер

Не время ужасаться.

Она прыгнула в воздух, и что-то ударило его по скуле. Он полетел на кучу трупов головой вперед. Чтобы не упасть, схватился за холодную руку. Зацепился за распухшее тело, рванулся назад, чтобы не вымазаться в грязной жиже разложения.

Шпион-оборотень наблюдал за ним, меняя одно лицо на другое. На глазах у Найюра светлые локоны осыпались перьями с макушки, их унес порыв ветра, и это почему-то внушало наибольший ужас.

Найюр стоял, обливаясь по́том, тяжело дыша. Он был безоружен, и хотя в глубине души с самого начала подозревал недоброе, до конца осознал это только сейчас.

«Я погиб».

Но тварь не бросилась на него, а подняла лицо к небу, откуда донеслось хлопанье крыльев.

Найюр проследил ее взгляд и увидел спускающегося из тьмы ворона. Справа от шпиона-оборотня поперек кучи тел лежал труп. Локти его были отведены назад, лицо обращено к Найюру, глаза пялились из запавших глазниц, губы не скрывали черных десен. Птица села на серую щеку. Она смотрела на Найюра, и у нее было человеческое лицо размером не больше яблока.

Он выругался, попятился. Что за новая напасть?

– Давно, – сказало личико тоненьким голоском, – очень давно заключен договор между нашими народами.

Найюр в ужасе смотрел на ворона.

– Я не принадлежу ни к какому народу, – ответил он.

Испытующая тишина. Тварь посмотрела на него внимательно, словно принужденная вновь возвращаться к каким-то давним условиям.

– Возможно, – сказала она. – Но что-то тебя с ним связывает. Иначе бы ты не стал его спасать. Не стал бы убивать мое дитя.

– Ничего меня не связывает! – выплюнул Найюр.

Тварь склонила голову набок, словно любопытная птица.

– Но прошлое связывает нас всех, скюльвенд, как тетива направляет полет стрелы. Все мы нацелены, направлены и выпущены. Остается только увидеть, куда мы вонзимся… попадем ли мы в цель.

Найюр не мог глубоко вздохнуть. Мучительно было поднимать глаза, словно все вокруг клацало миллионами жующих зубов. Это происходит на самом деле. Почему ничто не может быть простым? Почему ничто не может быть чистым? Почему мир постоянно унижает его, оскорбляет? Сколько он еще выдержит?

– Я знаю, за кем ты охотишься.

– Ложь! – взревел Найюр. – Все ложь!

– Он ведь приходил к тебе, не так ли? Отец Воина-Пророка. – По личику твари скользнула легкая насмешка. – Дунианин.

Скюльвенд смотрел на тварь. Его разум разрывали противоречивые чувства – смятение, ярость, надежда… Он ухватился за последний оставшийся и единственный истинный путь. Его сердце всегда это знало.

Ненависть.

Он стал очень спокойным.

– Охота закончена, – сказал он. – Завтра Священное воинство выступает на Ксераш и Амотеу. А я остаюсь.

– Тобой сделали ход, и больше ничего. В бенджуке каждый ход знаменует новое правило. – Маленькое личико взирало на него, лысый череп сверкал в лунном свете. – И это новое правило – мы, скюльвенд.

Крохотные, невероятно древние глазки. Намек на мощь, гудящую в жилах, сердце и крови.

– Даже мертвым не избежать доски.

Когда Ахкеймион нашел Ксинема в его покоях, маршал был абсолютно пьян. Ахкеймион не мог припомнить, когда тот в последний раз так надирался.

Ксинем закашлялся – словно гравий бросили в деревянный ящик.

– Ты это сделал? – хрипло спросил он.

– Да…

– Хорошо, хорошо! Ты ранен? Он никак тебя не задел?

– Нет.

– Они у тебя?

Ахкеймион сделал паузу, не услышав «хорошо» после своего ответа на второй вопрос Ксинема.

«Он хочет, чтобы я тоже страдал?»

– Они у тебя?! – крикнул маршал.

– Д-да.

– Хорошо… Хорошо! – ответил Ксинем. Он вскочил с кресла, но это движение казалось таким же напряженным и бесцельным, как и все остальные его действия после потери глаз. – Дай их мне!

Приказной тон, словно Ахкеймион был аттремпским рыцарем.

– Я… – с трудом выговорил Ахкеймион. – Я не понимаю…

– Дай их… Уйди!

– Ксин… Ты должен объяснить мне!

– Уйди!

Ксинем крикнул так яростно, что Ахкеймион уставился на друга в изумлении.

– Ладно, – пробормотал он, направляясь к дверям. Желудок сводило и поднимало рывками, словно Ахкеймион шагал по морским волнам. – Ладно.

Он резко распахнул двери, но по какой-то странной причине на несколько секунд задержался на пороге, а затем захлопнул их, убедив слепого в своем уходе. Он затаил дыхание и глядел, как его друг шагает к западной стене, вытянув левую руку перед собой, а в правой сжимая окровавленную тряпицу.

– Наконец-то, – прошептал Ксинем, всхлипывая и смеясь одновременно. – Наконец…

Он продвигался по стене налево, ощупывая ее растопыренной ладонью. Небесно-голубые панели и нильнамешскую пастораль пятнали кровавые отпечатки. Добравшись до зеркала, он пробежал пальцами по раме из слоновой кости и остановился прямо перед стеклом. Он вдруг замер, и Ахкеймион испугался, что Ксинем услышит его хриплое дыхание. Пару секунд казалось, что Ксинем смотрит в зеркало пустыми дырами, что зияли на месте его некогда веселых и отчаянных глаз. Этот слепой испытующий взгляд был жаждущим.

И Ахкеймион с ужасом увидел, как Ксинем развернул тряпицу, поднес пальцы к одной глазнице, затем к другой. Когда он опустил руки, из складок кожи уже косили слезящиеся глаза Ийока.

Стены и потолок качнулись.

– Открывайтесь! – взвыл маршал Аттремпа. Он обводил своим мертвым кровавым взглядом комнату, на миг остановившись на Ахкеймионе. – Открыва-а-айтесь!!!

И он заметался по комнате.

Ахкеймион выскользнул за двери и убежал.

Элеазар сидел в темноте, сжимал друга в объятиях и укачивал его, понимая, что обнимает еще бо́льшую темноту.

– Ш-ш-ш…

– Э-эли, – выдохнул глава шпионов. Он дрожал и плакал, но казался вялым даже в страдании.

– Тс-с, Ийок. Ты помнишь, как это – видеть?

По телу раба чанва прошла дрожь. Голова качнулась в пьяном кивке. Кровь сочилась из-под льняной повязки, чертя темные дорожки на щеке.

– Слова, – прошептал Элеазар. – Ты помнишь слова?

В колдовстве все зависит от чистоты смысла. Кто знает, на что способна слепота?

– Д-да…

– Тогда ты невредим.

Глава 4. Энатпанея

Подобно суровому отцу, война заставляет людей стыдиться и ненавидеть свои детские игры.

Я вернулся с войны совсем другим человеком – по крайней мере, моя мать постоянно попрекала меня этим. «Теперь только покойники, – говорила она, – могут выдержать твой взгляд».

Ранняя весна, 4112 год Бивня, Момемн

Возможно, думал Икурей Ксерий III, сегодня будет ночь сластей.

Из императорских покоев в Андиаминских Высотах Менеанор казался широким блюдом, сияющим в свете луны. Ксерий не мог вспомнить, когда видел Великое море таким неестественно спокойным. Он хотел было позвать Аритмея, своего авгура, но передумал – скорее от надменности, чем от великодушия. Аритмей – просто напыщенный шарлатан. Все они шарлатаны. Как говорит его мать, каждый человек, в конце концов, шпион, представитель противоположных сил. Все лица состоят из пальцев…

Как у Скеаоса.

Несмотря на головокружение, Ксерий облокотился на балюстраду и уставился в ночь. Запахнул мантию из тонкой галеотской шерсти – было прохладно. Как всегда, его взор был устремлен на юг.

Там лежал Шайме – и там был Конфас. То, что этот человек мог строить свои козни и процветать за пределами его, императора, досягаемости, походило на извращение. Нечто извращенное и пугающее.

Он услышал за спиной шорох сандалий.

– Бог Людей, – сказал шепотом его новый экзальт-капитан Скала. – Императрица желает поговорить с вами.

Ксерий набрал воздуха в грудь, с удивлением обнаружив, что сдерживал дыхание. Он обернулся и посмотрел в лицо высокого кепалоранца – в зависимости от освещения оно казалось то красивым, то уродливым. Белокурые волосы рассыпались по плечам, переплетенные серебряными лентами – знак какого-то жестокого племени. Скала был не самым приятным украшением, но он оказался хорошей заменой погибшему Гаэнкельти.

После той самой безумной ночи с адептом Завета.

– Впусти ее.

Он осушил чашу анплейского красного и, охваченный внезапным беспокойством, швырнул ее в сторону юга, словно она могла преодолеть огромное расстояние. Почему бы нет? Философы говорят, что сей мир – лишь дым, в конце концов. А он – огонь.

Он проследил за полетом золотой чаши и ее падением в сумрак нижнего дворца. Слабый звон и дребезжание вызвали улыбку на его губах. Он презирал вещи.

– Скала? – окликнул он уходящего.

– Да, о Бог Людей?

– Ведь какой-нибудь раб украдет ее… эту чашу.

– Действительно, о Бог Людей.

Ксерий сдержанно рыгнул.

– Кто бы это ни был, прикажи его выпороть.

Скала бесстрастно кивнул, затем повернулся к золотому интерьеру императорских покоев. Ксерий пошел за ним, стараясь не шататься. Он приказал стоявшим в стороне эотским гвардейцам закрыть раздвижные двери и задернуть занавеси. Там не на что смотреть, кроме как на спокойное море да бесчисленные звезды. Не на что.