Князь Пустоты. Книга третья. Тысячекратная Мысль - Р. Скотт Бэккер

Но как ложь может сделать такое?

Мир, в котором жили айнрити, был горячечным бредом, обманом чувств. И все же, как понимал Найюр, этот мир казался им реальным, как его собственный мир был реальным для него. С одним только различием (эта мысль странно тревожила Найюра): он мог отыскать истоки их мира в глубине своего, но лишь потому, что знал дунианина. Из всех собравшихся он один имел почву под ногами, пусть и предательскую.

Внезапно все, что видел Найюр, разделилось надвое, словно два его глаза стали врагами друг другу. Готиан завершил молитву, и несколько священников начали ритуал Погружения для тех из Малых Имен, кто из-за болезни не смог принять участие в предыдущей церемонии. Перед сидящим неподвижно, словно идол, Воином-Пророком поставили чашу с пылающим маслом. Первый из посвященных – судя по заплетенным волосам, туньер – преклонил колена у треножника, затем обменялся ритуальными словами со священником, ведущим церемонию. Лицо туньера было побито оспой и войной, но глаза – как у десятилетнего мальчика: широко распахнутые в надежде и ожидании. Одним движением священник погрузил руку в горящее масло, затем обвел ею вокруг лица туньера. Какое-то мгновение человек смотрел сквозь пламя, затем второй священник накрыл его влажным полотенцем. Комната взорвалась радостными криками, и тан упал в объятия друзей. Лицо его сияло от восторга.

Для айнрити этот человек переступил незримый порог. Они наблюдали великое преображение, возвышение души к сонму избранных. Она была грязной, теперь же очистилась. И все видели это своими глазами.

Но для Найюра здесь был другой порог – между дурью и полным идиотизмом. Он видел инструмент, а не священный ритуал; механизм, как те замысловатые мельницы в Нансуре; устройство, с помощью которого дунианин перемалывает людей в то, что может переварить. И он тоже видел это своими глазами.

В отличие от остальных, на него не действовал дунианский обман. Айнрити видели события изнутри, а Найюр – снаружи. Он видел больше. Странно, как убеждения различаются вовне и внутри: то, что считаешь надеждой, истиной и любовью, вдруг оборачивается ножом или молотом – чьим-то орудием.

Орудие.

Найюр глубоко вздохнул. Некогда эта мысль терзала его. Непереносимая мысль.

Он рассеянно глядел на разворачивающийся перед ним фарс.

Айнрити, говорил ему когда-то Пройас, верят, будто судьба людей подчиняется непостижимому замыслу великих. В этом смысле, как понимал Найюр, Келлхус действительно был для них пророком. Они всегда жили как добровольные рабы, старающиеся совладать с яростью, толкавшей их против господина. Дороги их судеб были проложены извне и служили их тщеславию, позволяя им унижать себя, но при этом льстить своей огромной гордыне. Нет большей тирании, чем тирания рабов над рабами.

Но теперь среди них стоял рабовладелец. Почему бы не поработить того, кто и так раб? Так говорил Келлхус, когда они шли через пустыню. Чести в этом нет, но есть выгода. Верить в честь – значит быть внутри, в компании рабов и дураков.

Церемония закончилась. Король Карасканда Саубон встал, ибо Воин-Пророк призвал его к ответу.

– Я не пойду, – неживым голосом проговорил галеотский принц. – Карасканд мой. Я не отдам его, даже если буду проклят.

– Но Воин-Пророк требует, чтобы ты шел! – вскричал седовласый Готиан.

От того, как он произнес слова «Воин-Пророк», у Найюра волосы на затылке зашевелились. Это было жалко и недостойно. Великий магистр шрайских рыцарей, самый безжалостный враг дунианина до того, как раскрылась подмена Сарцелла, превратился в самого горячего приверженца Келлхуса. Такое непостоянство духа углубило презрение Найюра к айнрити.

– Я не пойду, – повторил Саубон.

Найюр заметил, что галеотский принц имел наглость прийти на совет в своей железной короне. Высокий, красный от загара и боевого пыла, он все равно походил на подростка, играющего в короля у ног Воина-Пророка.

– Я взял этот город мечом и не отдам его!

– Сейен милостивый! – вскричал Готьелк. – Ты взял? А как же тысячи других?

– Я отворил ворота! – с яростью ответил Саубон. – Я отдал город Священному воинству!

– Ты дал нам то, чего не смог удержать, – язвительно заметил Чинджоза. Он смотрел на железную корону, ухмыляясь, словно припомнил какую-то шутку.

– Головную боль, – добавил Готьелк, стиснув поросший седым волосом кулак. – Он дал нам головную боль.

– Я требую лишь то, что принадлежит мне по праву! – прорычал Саубон. – Пройас! Ты ведь согласился поддержать меня, Пройас!

Конрийский принц беспокойно глянул на дунианина, затем смерил взглядом беснующегося караскандского короля. Во время осады тот голодал наравне с солдатами, исхудал, отрастил бороду, как сородичи его отца, и теперь выглядел старше.

– Нет. Я не отказываюсь от своего обещания, Саубон. – Его красивое лицо исказилось от нерешительности. – Но… обстоятельства изменились.

Спор был спектаклем, все шло по плану. Слова Пройаса были тому подтверждением, хотя он никогда бы не признал этого. Только одно мнение имело значение.

Все взоры устремились на Воина-Пророка. Саубон, ярившийся перед равными, теперь казался просто наглецом – король, потерпевший поражение в собственном дворце.

– Те, кто принесет Священную войну в Шайме, – сказал Воин-Пророк, словно ножом отрезал, – должны действовать свободно.

– Нет, – хрипло выдохнул Саубон. – Пожалуйста, нет…

Сначала Найюр не понял его, но затем осознал, что дунианин вынудил Саубона выбрать себе проклятие. Он дает им право выбора только для того, чтобы взять их под контроль. Какая безумная проницательность!

Воин-Пророк покачал львиной головой.

– Здесь ничего нельзя сделать.

– Лишить его трона, – вдруг произнес Икурей Конфас. – Протащить его по улицам. Выбить ему зубы.

Его слова встретили ошеломленным молчанием. Как глава заговорщиков-ортодоксов и доверенное лицо Сарцелла, Конфас стал изгоем среди Великих Имен. На совете перед битвой он больше молчал, а когда открывал рот, то говорил неуклюже, словно на чужом языке. Похоже, сейчас он не выдержал.

Экзальт-генерал обвел взглядом потрясенных соратников и хмыкнул. Он был одет по нансурской моде – синий плащ, наброшенный поверх украшенного золотом нагрудника. Ни голод, ни шрамы не оставили на нем отметок, словно после судьбоносного совета в Андиаминских Высотах прошло всего несколько дней.

Он обернулся к Воину-Пророку:

– Ведь это в твоей власти?

– Какая наглость! – прошипел Готьелк. – Ты не понимаешь, о чем говоришь!

– Уверяю тебя, старый дурень, я всегда понимаю, о чем говорю.

– И что же, – спросил Воин-Пророк, – ты понимаешь?

Конфас дерзко улыбнулся.

– Что все это – подлог. А ты, – он обвел взглядом лица собравшихся, – самозванец.

По залу побежал приглушенный гневный шепот. Дунианин лишь улыбнулся.

– Но ты сказал не это.

Конфас впервые ощутил силу огромной власти дунианина над окружавшими его людьми. Воин-Пророк был не просто главой войска. Он был их средоточием и опорой. Эти люди не только выбирали слова и жесты, утверждающие его власть, но усмиряли свои страсти и надежды. Все движения их душ отныне подчинялись Воину-Пророку.

– Но, – беспомощно начал Конфас, – может ли кто-то другой…

– Другой? – переспросил Воин-Пророк. – Не путай меня с другими, Икурей Конфас. Я здесь, с тобой. – Он подался вперед, и Найюр затаил дыхание. – Я в тебе.

– Во мне, – повторил экзальт-генерал. Он пытался говорить презрительно, но голос звучал испуганно.

– Я понимаю, – продолжал дунианин, – что твои слова рождены нетерпением. Что тебя раздражают перемены в Священном воинстве, связанные с моим присутствием. Сила, которую я дал Людям Бивня, угрожает твоим замыслам. Ты не знаешь, что делать дальше. Прикинуться смиренным, каким ты притворяешься с твоим дядей, или развенчать меня в открытую? И сейчас ты отрекаешься от меня в отчаянии, а вовсе не из желания показать всем, что я самозванец. Ты хочешь доказать себе, что ты лучший среди моих людей. Ибо в тебе, Икурей Конфас, живет отвратительная надменность. Уверенность в том, что ты есть мера всех остальных людей. Ее ты хочешь сохранить любой ценой.

– Неправда! – вскричал Конфас, вскакивая с кресла.

– Нет? Тогда скажи мне, экзальт-генерал, сколько раз ты мнил себя богом?

Конфас облизнул поджатые губы.

– Никогда!

Воин-Пророк скептически покачал головой.

– Разве место, которое ты занимаешь, не кажется тебе особенным? Продолжая лелеять свою гордыню перед моим лицом, ты должен претерпевать унижение лжи. Ты вынужден скрывать себя, чтобы доказать, кто ты есть. Ты должен умалиться, чтобы остаться гордым. И сейчас ты яснее, чем когда-либо в жизни, видишь это, но все равно не желаешь отказаться, отринуть свою мучительную гордыню. Ты путаешь страдание, порождающее страдание, со страданием, порождающим освобождение. Ты готов гордиться тем, чем не являешься, но отвергать то, что ты есть.