История изнутри. Мемуары британского агента. - Робин Локкарт

Огни заблистали. Девушка убежала со сцены, и под громкие аплодисменты оркестр загремел «Марсельезу»; мужчины целовались, женщины улыбались и плакали в одно и то же время. Затем, когда оркестр прервал музы ку, произошло чудо. С галерей послышался топот мар ширующих ног и 400 французских резервистов дружно подхватили припев. На следующий день они отправля лись на французский фронт и пели «Марсельезу» со всей страстностью латинского темперамента. Картина полу чалась эпическая. Это был последний случай, когда Рос сия чувствовала полную уверенность в исходе воины.

Взятие Львова затушевало страшное поражение под Танненбергом. Но Танненберг должен был повториться и если русские могли держаться против австрийцев> почти до самого конца, то уже тогда было ясно, что они не могут устоять против немцев. Фактически т^ен6ерг был прелюдией русской революции. Он был для Ленина

вестником надежды. За него ухватилась тайная аРМИя агитаторов на заводах и в деревнях; гибель головкй nvccKoro командования внесла колебания в боевой дух народа, который по своей природе и вследствие сурово стирусского климата всегда был неспособен к какому, либо длительному усилию.

Разумеется, переход от оптимизма к пессимизму со вершился не сразу, и, хотя на русском фронте не было такой неподвижности, как на французском, все же были длительные периоды монотонной бездеятельности.

Упадок духа фактически был постепенным, и, когда выяснилось, что война стала затяжной, жизнь стабилизи ровалась. В Москве, которая была далека от линии фрон та, буржуазия не унывала. Правда, было мало попыток к экономии и пожертвованиям. Не было движения общест венного мнения против рвачей, а «окопавшиеся» могли найти приют в организациях Красного Креста без опас ности прослыть трусами. Театры и места развлечения процветали, как в мирное время, и в то время как проле тариат и крестьянство были лишены водки, подобные ограничения не были наложены на имущие классы. Для пополнения их частных запасов вина требовалось разре шение, но, так как жизнь вздорожала, а русские чиновни ки получали маленькое жалованье, разрешение было лег ко получить. В ресторанах разница была в том, что спиртные напитки наливали из чайника, а не из бутылки. Когда же контроль стал менее строгим, исчезла и необхо димость в чайниках.

С другой стороны, огромное и исключительно важное дело обеспечения армии нужной сетью госпиталей и заво дов проводилось так называемыми общественными орга низациями, представленными Союзом городов и Сою зом земств. Без этой помощи русская военная машина оказалась бы испорченной гораздо раньше, чем это име ло место. Но вместо стимулирования этого патриотиче ского усилия и поощрения общественных организаций во всех областях их деятельности, русское правительство делало все возможное, чтобы препятствовать и понижать их активность. Нужно сказать, что общественные органи зации обладали политическим честолюбием, были на строены либерально и явились поэтому угрозой самодер жавию. Вероятно, и Союз городов, и Союз земств контролировались либералами, на которых С.Петербург смотрел с большим недоверием. К тому же их главной

квартирой была Москва, которая никогда не пользой лась расположением императора. га"

Но как бы то ни было, в начале войны их энтузиазм был еданодушным, а политические домогательства ко торые появились впоследствии, были прямым результа том политики постоянных булавочных уколов. Трагедией России было то, что царь находился под влиянием жен щины, которая была во власти одного стремления — передать самодержавие непоколебленным своему сыну, и никогда не оказывала доверия общественным организа циям. Тот факт, что Москва постепенно оказалась вовле ченной во внутреннюю политическую борьбу сильнее, чем в войну, был следствием преимущественно этой фа тальной тупости царя. И хотя его лояльность по отноше нию к союзникам осталась незапятнанной до конца, несо стоятельное стремление ограничить лояльность своего собственного народа стоило ему впоследствии трона.

Лично для меня эта первая зима 1914/15 года была периодом грусти, облегчавшейся лишь непрерывной усердной работой. Моя жена медленно поправлялась от своей болезни. Ее нервы были расстроены, и она должна была отправиться в русскую санаторию, опыт, который принес ей мало пользы и которого я никогда не сделал бы, если бы был лучше осведомлен о русских санаториях. Мы оставили свою прежнюю квартиру и на время пои сков новой заняли меблированную квартиру одних на ших друзей, отправившихся в Англию. Мои дни, а часто и ночи были полностью поглощены консульской рабо той, которая более чем утроилась во время войны. В частности, блокада и многочисленные постановления о контроле ввоза и вывоза требовали огромной счетной работы, которую я делал почти один. Москва тоже пре вратилась в важный политический центр, а так как Бейли почти полностью возложил на меня получение политиче ской информации, время мое было совершенно занято. Другой трудностью моего положения было безденежье. Роды моей жены стоили дорого. В новых условиях поло жение наше изменилось, наши социальные обязанности возросли. Деловые круги, а Москва была главным торго вым городом России, процветали от щедро раздаваемых вьцодных военных поставок; жизнь вздорожала, и мы оказались в несравненно худшем положении сравнитель но с русскими и с нашей собственной английской коло нией. Более того, война автоматически привела к концу

мои заработки журналиста. Мне не разрешали писать 0 войне Английские же газеты интересовались только ею.

Приятным нарушением монотонности нашего сущест вования в то время было посещение Гуго Вальполя который прибыл в Москву вскоре после начала войны и который оставался с нами в течение нескольких месяцев. Он был частым посетителем нашего дома, и его непоко лебимый оптимизм был благодеянием для моей жены. В то время он уже написал несколько книг, в том числе «Силу», и уже упрочил свой успех. При этом он был совершенно неиспорченным, обладал еще способностью краснеть и производил на меня впечатление скорее боль шого и неуклюжего школьника, полного кротости и энту зиазма, чем прославленного писателя, мысли которого воспринимались с благоговением и уважением. Мы, за исключением Бейли, сердечно приняли его, и он отвечал на нашу дружбу неизменной симпатией и благожела тельством. У Бейли он имел меньше успеха. Бейли был тогда болезненным, циничным и властным человеком. Он не верил энтузиастам. Еще меньше любил он споры. Гуго, энтузиазм которого по поводу русских успехов не имел границ, любил рассуждать и имел свои собственные суждения. Он раздражал Бейли, и я думаю, что чувство раздражения было взаимным.

Когда Гуго покинул нас, он отправился на фронт в качестве санитара при Красном Кресте. Впоследствии он , стал главой Бюро британской пропаганды в С.Петер I бурге. С самого начала он решил использовать возможно г лучше свое пребывание в России. Несомненно, оно прине сло ему пользу. Его приключения на фронте породили «Темный лес». Его опыт в С.Петербурге вдохновил его на «Тайный город».

Мой дневник показывает, что в то время я мало выходил из дому и все свободное время посвящал чте нию. В течение двух последних недель января 1915 года я прочел «Войну и мир» порусски. Иногда я ходил на балет или в цирк с Вальполем. Я был с Гуто, когда впервые встретился с Горьким в «Летучей мыши» Ники ты Балиева. В эти дни «Летучая мышь» была излюблен ным местом литературной и артистической Москвы. Ее представления начинались не раньше окончания теа тральных представлений, и многие артисты и артистки появлялись там, чтобы поужинать, а также чтобы посмо треть представление. В начале своего существования «Ле

тучая мышь» была своего рода клубом Московского Художественного театра, а сам Балиев был членомТруп пы, но оказался как артист не на высоте этой строгой школы. Теперь его труппа так же хорошо известна в Париже, Лондоне и НьюЙорке, как раньше она была известна в России, но, по моему мнению, представления потеряли много в смысле приятной интимности прежних московских дней, ибо тогда не было оторванности между артистами и публикой. Кстати, Балиев — армянин и происходит из ранее богатой семьи.

Горький произвел на меня сильное впечатление как своей скромностью, так и своим талантом. У него не обыкновенно выразительные глаза, и в них сразу можно было прочесть сочувствие человеческим страданиям, ко торое является преобладающей чертой его характера и которое в конце концов привело его после длительного периода оппозиции в объятия большевиков. Теперь Горь кий пишет против буржуазии и против умеренных социа листов с гораздо большим ядом, чем самый свирепый чекист Москвы, но, несмотря на эти литературные выпа ды, я отказываюсь допустить, что он утратил свое основ ное доброжелательство, которое в прошлом он никогда не забывал проявлять в любом случае, который возбуж дал его сострадание. Ни один человек, когдалибо видев ший Горького с детьми, с животными и с молодыми писателями, не поверит, что он может причинить зло или страдания хоть одному человеку.