Информационно-семиотическая теория культуры. Введение - Ольга Николаевна Астафьева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так, начиная с XIX в., на арену информационного бытия выходят носители, проложившие дорогу к современным электронным и лазерным формам существования, накопления, передачи, хранения и переработки информации.
Однако приведенный очерк охватывает лишь один аспект генезиса информационного бытия человека, а именно – информационно-технологический. Между тем, у истории развития информационного бытия социума существует и другой, куда более важный аспект – социокультурный. Речь идет о развитии (генезисе) форм условной социальной информации, которая, увы, пока остается на периферии внимания социально-гуманитарной науки. Дело в том, что информация, как уже подчеркивалось, пока остается, главным образом, предметом изучения физики, биологии, кибернетики. А они, увы, не очень жалуют своим вниманием тот вид информации, который нас интересует. Речь идет о социальной информации и ее особенностях.
Так, для культуры и механизмов ее бытия имеет принципиальное значение существование двух типов социокультурной информации, о чем уже говорилось:
– «безусловной», которая отражает актуальный информационный поток в рамках повседневности и в пространстве медиа о ситуативно-происходящем «здесь и сейчас»;
– «условной» информации, которая исторически и генетически уже накоплена и структурирована в культурной практике, а главное – организована в виде системных кодов и операциональных символов. Речь идет о естественных языках, ритуалах, обычаях, формах и жанрах искусства, нормах традиций, универсалиях культуры (да и картины мира), на основе которых и становится возможной интерпретация безусловной информации. При этом, что принципиально важно, условная информация имеет историческую тенденцию к унификации и символизации, поскольку это повышает ее эффективность и сохранность. Но самое главное заключается в том, что в основе интеракции и коллективных действий (т. е. социальности и культурности) лежит именно условная информация [2]. В этом контексте и культура предстает как некая информационная система и технология, базирующаяся на процессах и механизмах производства и воспроизводства условной информации: языков и прочих знаковых систем, ритуалов, церемоний, обрядов, форм и норм традиции, жанров, символов культурной идентичности социумов и субсоциумов.
Понятно, что встает вопрос о закономерностях генезиса условной социокультурной информации, как об одной из ключевых проблем культурологии. Речь идет о том, что условная социокультурная информация со временем (исторически) не только накапливается и унифицируется (трансформируясь в мифы, традиции, ритуалы, табу, в прецедентные регулятивные формы и нормы), но также претерпевает парадигмальные трансформации, порождая качественно новые формы бытия культуры – новые формы и жанры культуры, новые культурные репертуары.
Соответственно, эволюционируют и носители информации, их субстанционально-структурные параметры; со временем в роли носителя информации начинает выступать не только устный текст, но также разнообразные материальные объекты как природного, так и искусственного происхождения: жилище и архитектура, костюм, музыкальный инструмент, ландшафт, экономическая система, рынок, социальная сеть, транспортная логистика, компьютер, Интернет.
В плане генезиса носителей информации, как нам представляется, особенно характерны памятники мегалитической культуры, как «пионерские формы» организации и трансляции социокультурной информации. Камень, став с IV тысячелетия до нашей эры привилегированным носителем информации, выводит на арену культуры не только древнейшие формы письма и письменного текста, но и высоко обобщенные, т. е. культурно-жанровые и символьные формы представления социокультурной информации, к коим, несомненно, относятся воплощенные в самых разных цивилизациях дольмены, менгиры, храмы, вплоть до египетских пирамид.
В этом контексте недооценка информационной сущности (природы) культуры оборачивается самыми различными формами «методологической дезориентации» культурологии. Например, существует ситуация «непропорционального внимания» культурологии к разным аспектам генезиса культуры и ее бытия. В центре внимания культурологии долгие годы остаются тейлоровские представления об эволюционных рядах культуры, которые в их упрощенно-натуралистическом понимании сводятся к орудийно-предметному ряду, якобы демиургически определяющему социальное и культурное бытие человека, определяя заодно и предустановленный ход цивилизационной истории по единственной (европейской) «колее». В этой логике дописьменные (бесписьменные), традиционные культуры трактуются как примитивные, усматривая в них лишь предмет антропологического знания (фольклористики, этнографии), что в корне противоречит одному из фундаментальных законов информации – способность существования одной и той же информации на основе самых различных носителей (как устных, так и письменных).
В частности, как показывают исследования, в рамках бесписьменных культур, контактирующих с письменными культурами, складываются особые формы накопления, хранения и трансляции социальной информации, которые детерминируют многие аспекты культуры, в том числе строй языка, способы и формы социальной коммуникации, роль ритуала в культуре [3]. Но все это пока не оценено в должной мере культурологической наукой. В результате, от нее «ускользает» целый пласт механизмов и форм культурогенеза, в частности – особенности взаимодействия письменных и бесписьменных культур, включая их специфические информационно-технологические, коммуникативные и культуро-поведенческие последствия (что, впрочем, относится и к прошлой истории российской цивилизации).
Это далеко не единственный пример «диспропорции внимания» культурологии к разным аспектам генезиса культуры.
Так, в культурологии история возникновения и развития «избранных» форм культуры: театра, художественной литературы, оперы, балета и киноискусства, науки, техники, образования, архитектуры и урбанистической культуры – изучается так активно и обстоятельно и с такой детальностью, что накопленный здесь массив знаний огромен. Но этот массив знания выстроен в основном на уровне фиксации и описания фактов, событий и персоналий, т. е. носит описательный характер и не соотносится с информационной сущностью культуры, а также генезисом социальной информации, что могло бы приоткрыть новые горизонты развития культурологической мысли.
В то же время очевидно, что культура не сводится целиком к информации и ее процессности (к «информационному») – она куда сложнее, поскольку включает в себя тончайшие грани как рационального осознания мира (предметно-вещественного и идеально-духовного), так и его психического переживания. В культуре неустранимо присутствуют и сосуществуют наряду с информационным также ментально-«психическое» и деятельностное, а их синтез в «культурное» достигается на основе (за счет, посредством) семиотического мира и способов его бытия. Иначе говоря, культура являет собой не сумму неких видов и форм информации, а сложное единство (суперпозицию) форм, способов и механизмов существования и переноса смысло-несущей информации и творческого оперирования ею в процессах интеракции, деятельности, коммуникации, знако-творчества, т. е. всеохватную форму бытия человека.
Соответственно, и информационная (информационно-семиотическая) теория культуры должна строиться с «двух сторон» – от социально-гуманитарных наук (культурологии, социологии, психологии, антропологии, лингвистики, истории) и естественных наук (информатики, нейробиологии, кибернетики). Тем более что шаги в этом направлении предпринимаются давно. В этом контексте как некое «предощущение» информационной теории культуры можно понимать появление таких научных идей, как «генетика этики и эстетики» [4], «красота и мозг – нейроэстетика» [5], «культура и мышление» [6].
В частности, авторы этих идей утверждают, что
