Марья Карповна - Анри Труайя

Порою ей казалось, что она отдает себя на съедение своре неблагодарных существ. Обезумевшие от счастья птицы садились ей на плечи, на голову… Она пожалела, что Алексей не видит на матери эту живую шляпу. Из них двоих только он, пусть даже и критикуя, более чем чувствителен к ее женскому очарованию. И это для него, а вовсе не для гостий, она надела сегодня розовое платье. В любом случае у мальчишки есть и вкус, и характер. Даже когда Алеша ей противоречит, она не отказывает ему в уважении. Но до чего же приятно победить и даже унизить человека такого склада! Младший, Левушка, сделан из такого мягкого теста, что пальцем надавишь – принимает другую форму… Липкая какая-то угодливость сына, его желание заранее согласиться со всем, что скажет маменька, портят ей все удовольствие, не дают полностью вкусить то сладострастное наслаждение, какое дает власть над людьми.

Когда Марья Карповна вошла в комнату, они оба уже сидели за накрытым к обеду столом. Ни один не запротестовал, услышав, что к четырем приедут гостьи – госпожа Ильина и госпожа Салькова. А чему бы, собственно, им противиться? Алексею вообще на все наплевать, а Левушка будет даже горд: не всякому выпадает возможность похвастаться своими интерьерами. Еще бы ему не гордиться; на самом-то деле дамы пожалуют в Горбатово именно затем, чтобы увидеть только что расписанные цветами покои: в провинции ведь не так уж много развлечений.

После обеда братья разошлись по своим флигелям, а Марья Карповна принялась раскладывать пасьянс. Со вчерашнего дня ее томила неотвязная мысль, и теперь она спрашивала себя, стоит ли делиться своими планами со всеми остальными прямо сегодня, или лучше немного подождать. Пусть карты ответят. Каждое перемещение скользивших между ее пальцами пасьянсных карт она сопровождала краткой молитвой. И вот наконец последняя карта легла на свое место: пасьянс сошелся. Вот и хорошо, значит, все уладится сегодня же.

Марья Карповна откинулась на спинку кресла, дерзкая, победная улыбка играла на ее губах. Посмотрела на портрет мужа в охотничьем наряде. И он как будто бы глядит на нее своими тусклыми, невыразительными глазами… Правду сказать, муж, и пока был жив, ничуть ее не обременял. В глубине души она и тогда не рассматривала Ивана как близкого человека, он и тогда занимал в ее жизни не больше места, чем этот вот портрет. Она зевнула, кликнула Агафью, велела той принести флакон с духами, освежила виски и чуть-чуть за ушами, потом проглотила немножечко мятной воды – дыхание тоже не мешало освежить – и сразу встрепенулась, ибо тут же и послышался колокольчик: приехали гостьи. Агафья побежала им навстречу.

Появлению госпожи Ильиной и госпожи Сальковой в гостиной предшествовали шелест юбок и оживленное перешептывание. И вот они вошли. Обе дамы были дородными, если не тучными. Одна – в светло-желтом атласном туалете, другая – в бледно-зеленом, как капустный лист, платье из органди. Вместе гостьи оказались похожи на два гигантских неведомых овоща с увядшей ботвой. Капоры, из глубины которых выглядывали круглые, румяные, улыбающиеся физиономии, изобиловали оборками и лентами, подобранными в цвет платьям, и среди всего этого нагромождения отделок приторно-любезные улыбки дам казались очередным безвкусным украшением. Как Нина Антоновна Ильина, так и Софья Андреевна Салькова – обе были супругами крупных землевладельцев, и именно они задавали тон всему уездному обществу. С госпожой Ильиной приехала ее шестнадцатилетняя дочь Полина, напоминавшая сову с ее сереньким оперением, огромными круглыми глазами и заостренным клювом. Полина присела в глубоком реверансе. Дамы пылко, но не забывая беречь наряды, – как бы не помять оборки, – расцеловались щека к щеке. Марья Карповна пригласила гостий сесть, что они и проделали, оставаясь прямыми, словно кол проглотили, из-за жестких косточек корсетов, а затем отправила Агафью к жениху – надо же было заранее сообщить Левушке, что вся компания навестит его примерно через полчаса.

Агафья стремительно выбежала из гостиной, охваченная каким-то ребяческим нетерпением: с некоторых пор она стала забывать не только о том, что не так уж много времени осталось до ее тридцатилетия, но даже и о том, что несколько лет вдовствует. Ни дать ни взять – юная девица на выданье. Левушка принял ее дружелюбно, и это сильно подбодрило невесту, но мало того – не слушая, что она там лепечет насчет скорого появления госпожи Ильиной и госпожи Сальковой, он схватил Агафью за запястья, притянул к себе и поцеловал прямо в губы.

– Ах, Лев Иванович, ах, вы совсем обезумели! Неужто вам не стыдно? – лепетала осчастливленная вдовушка, вне себя от смущения и радости. – Ведь эти дамы вот-вот войдут…

При этом она и не подумала оттолкнуть «бесстыдника». А Левушка, пошалив таким образом, тоже вошел во вкус – теперь губы Агафьи Павловны уже не казались ему противными. От долгого поста у него разыгрался аппетит, а ведь на голодный желудок даже перловый суп кажется лакомством! Левушка втягивал в себя жаркое дыхание невесты, покрывая ее лицо быстрыми поцелуями, и думал про себя, что в послушании все-таки есть своя большая прелесть и не напрасно он всегда и во всем повиновался маменьке: ей же лучше знать, что кому потребно! На самом-то деле маменька, с ее женским инстинктом, проницательным умом и богатым опытом, попросту освободила его от мучительного выбора.

День венчания было решено назначить на 4 сентября – это оказалось удобно всем. Марья Карповна уже списалась с петербургскими начальниками Алексея и договорилась о том, чтобы ему продлили отпуск – снова, таким образом, подтвердив, что без ее связей в высших сферах ему не обойтись, и одержав верх над старшим сыном. «Целых три недели еще ждать!» – думал Левушка, продолжая осыпать поцелуями постанывающую от наслаждения Агафью. Собственное нетерпение удивляло молодого человека. Даже если бы он женился по любви, повинуясь внезапно вспыхнувшей страсти, вряд ли ему могло быть труднее дожидаться, пока наконец благословят его союз с Агашей.

Невеста в это время слегка отстранилась, чтобы перевести дыхание, и жених смог увидеть ее во всей красе. Красные мраморные прожилки на щеках… Прядь волос, неопрятно свесившаяся на лоб… Туповатый и кроткий взгляд… Нос длинный, вся дрожит… Господи, как же она на козу похожа! Левушка невольно подумал об Аксинье – до чего эта разгоряченная девка была хороша в постели, до чего красива в момент, когда он овладевал ею… Но он тут же и прогнал мимолетное воспоминание: зачем умножать сожаления о прошлом, рисуя будущее в безрадостных красках? «Нет, – решил Левушка, – уж лучше стану мечтать о дне свадьбы – это, наоборот, усилит тягу к семейному очагу! А что нам предстоит? В Горбатово съедутся все уездные дворяне. Три дня будем пировать, каждый вечер – танцевать под звуки военного оркестра из Тулы. Да! Еще зажгут фейерверки… Марья Карповна все предусмотрела, все уже рассчитала. А после свадьбы новобрачным полагается делать визиты вежливости соседям… Ах, до чего же приятная перспектива!..» Теперь Левушка радовался, как маленький мальчик, которому на маскараде позволят изобразить из себя важную особу.

Он снова притянул к себе Агафью и взревел:

– Моя голубка!!!

Но продолжения не последовало: в этот самый момент в распахнувшуюся дверь влетел казачок и звонким голосом объявил:

– Барыня и гостьи сейчас будут здесь!

– О Господи! Я так и знала! – воскликнула Агафья Павловна. – Ах, Лев Иванович, вы заставили меня потерять голову! Ах!.. Ах!.. У меня из-за вас вся прическа растрепалась!

Левушка посмеивался над смущением невесты, а она торопливо поправляла волосы и судорожно одергивала смятое платье. Когда говорливые и переливающиеся всеми цветами радуги дамы вошли в комнату, Агафья уже скромно стояла в уголке, голова ее была опущена, а глаза вновь приобрели виноватое выражение. Однако никто на это и внимания не обратил: поздравив жениха и невесту с помолвкой, как это было принято, гостьи принялись осматривать по-новому украшенные комнаты. Марья Карповна велела позвать Кузьму, чтобы и на его долю досталась порция комплиментов. Зная отвращение крепостного таланта к церемониям такого рода, Алексей пришел тоже: после уничтожения матерью картины он испытывал потребность поддерживать своего подопечного в любых обстоятельствах. Когда Кузьма явился во флигель, молодой барин исподтишка всмотрелся в него и обнаружил, что вид у того отсутствующий, что тот замкнулся в себе – так, будто с потерей картины он лишился заодно и удовольствия видеть мир глазами художника. Он, страстно влюбленный в природу, он, волшебник света и красок, стал похож на бычка, которого тащат на веревке в суматоху базара…

Дамы переходили из комнаты в комнату, останавливаясь у расписанных цветами плинтусов, карнизов, панелей, простенков, и всякий раз восхищенно вскрикивая: