Марья Карповна - Анри Труайя

– Нет-нет! – воскликнула она. – Давай еще погуляем тут немножко. В конце концов может оказаться, что подходящая лошадь попросту ускользнула от нашего взгляда. И потом – надо же дать время Левушке и Агафье наглядеться друг на друга!

Они снова принялись беспечно бродить по ярмарке.

– Неужто вы и впрямь думаете, будто ей удастся когда-нибудь его соблазнить? – спросил Алексей.

– Не думаю, а знаю: дело уже сделано!

– И довольны этим?

– Очень. Для меня Агафьюшка все равно что собственная дочь. Она скромная, трудолюбивая, внимательная – словом, у нее есть все качества, каких только можно требовать от женщины.

– Есть-есть, все, кроме красоты и грации!

– Это второстепенно!

– Для вас – может быть, но для мужа…

– Какой же ты дурак, мон шер! Стоит ему испробовать мою Агафьюшку, он от нее уже не отлипнет, силком не оторвешь… А как тебе нравится декор их дома?

Застигнутый врасплох, Алексей решился быть искренним:

– Вовсе не разделяю вашего, маменька, восторга по поводу цветочков на стенах.

– По-твоему, Кузьма плохо нарисовал эти цветочки?

– Напротив, замечательно, они очень ему удались: совершенно как настоящие. Но их слишком много. Когда входишь в комнату, ничего, кроме них, и не видишь, они просто подавляют, начинаешь задыхаться!

Марья Карповна нахмурилась.

– Ты ничего не понимаешь!

И, взяв сына за руку, добавила с лукавой улыбкой:

– Да, кстати, сдается мне, Кузьма тайком написал картину!

Алексей смущенно пробормотал:

– Н-ну… Не знаю… Я не в курсе…

– Еще как в курсе! Ты же ходил посмотреть на нее, на эту картину! И готова держать пари, что сам же еще и холст для нее купил!

Молодой человек молчал. Кровь застыла у него в жилах, смертельный холод разлился по всему телу. Кузьму выдали! Наверняка кто-то из домашней прислуги, глядя в окошко, заметил, как молодой барин идет к художнику. У Марьи Карповны везде шпионы. Она следит за всем, что происходит в имении, словно паук, сидящий в центре паутины. Но вроде бы сейчас она не сердится: ее лицо, затененное полями соломенного капора с голубыми лентами, выражает лишь ласковую снисходительность.

– Вот и хорошо сделал! – продолжала между тем матушка. – Кузьма уже устал одни цветочки рисовать. Пусть немного отвлечется, изображая и другие вещи. А как тебе его картина?

– Великолепна! Восхитительна! – воскликнул Алексей.

– Превосходно. Надеюсь, что он не забудет из-за своих картин о работе у Левушки.

– Нет-нет, конечно же, не забудет, даже и волноваться не стоит…

Она все еще улыбалась. Алексей сделал из этого вывод, что преступник будет прощен. Может быть даже, столь резкая перемена взглядов матушки означает для Кузьмы счастливое будущее. Он сможет заниматься живописью совершенно свободно, выбирая ту натуру, что захочет, и то время, когда захочется. И это он, Алексей Качалов, сотворил подобную удачу для крепостного художника! Ах, как же он был несправедлив к матери – ведь за ее самодержавной внешностью кроется добрая душа! И ее жестокость – всего лишь оборотная сторона ее великодушия…

– Спасибо, маменька! – от всего сердца поблагодарил он шепотом.

Теперь они шли под руку в толпе перед шеренгами лошадей, но Алексей не смотрел в ту сторону. Он не сводил глаз с узкой материнской ступни, затянутой в тонкую белую кожу башмачка, с колыхания над этим изящным башмачком подола голубого платья… При каждом движении широкой юбки с сухой земли вздымалось облачко пыли… Знакомый голос, раздавшийся где-то позади, за их спинами, внезапно прервал его блаженное созерцание:

– Ах, какой счастливый сюрприз! Марья Карповна!

Алексей обернулся и увидел… конечно же, он увидел улыбающегося во весь рот Сметанова! Никуда от него не скроешься! Помещик был одет в красновато-бурый редингот с кожаными пуговицами и клетчатые брюки со штрипками, на шее у него красовался широченный розовый галстук, наполовину прикрытый отложным воротничком сорочки. Марья Карповна, увидев поклонника, залилась румянцем. Нет, совершенно точно: это не была случайная встреча! Они попросту назначили друг другу свидание на ярмарке! Хорошее настроение Алексея мигом улетучилось. Надо же, целый день испорчен появлением этого заносчивого наглеца! Экий хлыщ самовлюбленный! Между тем, обнаружив, что Марье Карповне не удалось найти лошадь по вкусу, Сметанов предложил свои услуги: он, мол, знает, где искать редкую жемчужину. Снова сделали круг по торжищу, где, как выяснилось, Сметанов был знаком со всеми барышниками. В конце концов он остановил свой выбор на маленькой гнедой лошадке – именно эту масть Марья Карповна предпочитала любой другой – с чуть тонковатыми ногами, но с широкой грудью, и уже выдрессированной: в тройке она была пристяжной слева. Лошадка понравилась будущей владелице, и Сметанов принялся обсуждать с продавцом цену. Борьба оказалась упорной и продолжительной, несколько раз Сметанов начинал гневаться, выходил из себя, вопил как оглашенный, несколько раз он притворялся, будто торг ему надоел, отходил на несколько шагов и неохотно возвращался… Алексею было стыдно присутствовать при этой комедии. Добиваться от торговца уступки казалось ему низким занятием. Зато матушка его просто-таки ликовала. Человек, который защищал ее интересы с такой энергией и так упорно, на ее взгляд, мог бы служить идеалом. Черноволосый кудрявый цыган с медным кольцом в одном ухе вызвался быть посредником между сторонами. В конце концов Сметанову удалось-таки купить эту лошадку за половину изначальной цены. Цыган насильно свел руки продавца и покупателя – ударили по рукам в знак того, что сделка совершена. Марья Карповна вынула из мешочка деньги. Лука взял лошадку под уздцы и повел ее сквозь толпу к коляске, а там привязал сзади. Так и двинулись домой. Алексей с матерью заняли места в экипаже, а Сметанов вспрыгнул в седло и загарцевал у дверцы. Посадка у него была тяжелая, но спина оставалась прямой, а голова – гордой, кулаком он уперся в бедро.

– Как вы умеете торговаться! – восхищенно произнесла Марья Карповна. – В споре вы просто лев!

– Признаюсь, что проявил бы куда меньше стараний, если бы покупал что-то для себя, – отозвался Сметанов. – Но я не могу вынести, когда пытаются обмануть моих друзей!

– Без вас мы даже и не заметили бы эту лошадку!

– Дело привычки: будь то лошадь, женщина или мужчина – я всегда определяю, кто плох, кто хорош, с первого взгляда!

Эти слова сопровождались улыбкой, которую Алексей счел наглой.

Небо вдруг стало хмуриться. Солнце уже садилось, и его косым лучам теперь приходилось с трудом пробиваться сквозь тяжелые, будто налитые свинцом тучи. Довольно скоро все небо заволокло серыми облаками, они неслись с невероятной скоростью. Смерклось – казалось, внезапно наступила ночь. Горячий влажный ветер, прилетевший со стороны горизонта, уложил хлеба по обе стороны дороги, отчего поверхность поля стала серебристо-муаровой, сорвал листья с деревьев, поднял клубами пыль… Стаи бешено каркающих ворон поднялись над поверженными колосьями. Сумерки пронизала ослепительная молния, сразу же за ней вдалеке прогремел гром, оглушительный грохот можно было бы сравнить разве что со звуком, с каким пустая бочка катилась бы по булыжникам мостовой. За этим последовала еще одна молния, и треск разряда на этот раз был совсем близким, всем показалось, что вот-вот лопнут барабанные перепонки. И сразу с шумом хлынул ливень.

Лука остановил лошадей, спрыгнул с козел и, бранясь себе под нос, поднял откидной верх экипажа, но еще до того, как кучер сделал свое дело, Алексей и Марья Карповна успели промокнуть до нитки. Последняя предложила Сметанову укрыться вместе с ними в коляске от проливного дождя, но тот стоически продолжал путь верхом. Втянув голову в плечи, с неизменной каплей на носу, он пустил лошадь рысью и отважно вступил в сражение с потопом. Однако десять минут спустя, когда дождь еще усилился, ему пришлось сдаться и признать себя побежденным. Сметанов привязал сзади и свою лошадь, бок о бок с новоприобретенной, и уселся на переднюю скамью, лицом к лицу с Алексеем и Марьей Карповной. Троице приходилось тесниться, чтобы на всех хватило навеса, и колени их соприкасались. Дождь барабанил по кожаному верху экипажа в такт позвякиванию бубенчиков упряжи. Всякий раз, как коляска подпрыгивала на ухабе, Сметанов чуть ли не наваливался на Марью Карповну. Он высвободил шею, расстегнул верхний крючок на воротничке. Потемневший, теперь казавшийся почти лиловым галстук уныло висел на груди. Одной рукой Федор Давыдович прижимал шляпу к толстой ляжке, другой непрерывно утирал лицо – носовой платок был уже насквозь мокрым. Ах, как не нравилась Алексею эта теснота, эта непрошеная близость! Ему казалось, что он явился третьим лишним на любовное свидание…

Им пришлось сделать крюк, чтобы отвезти Сметанова домой. Когда коляска подъехала к воротам имения, Федор Давыдович пригласил Качаловых обсушиться у огня и перекусить, прежде чем продолжить путь. К счастью, Марья Карповна отказалась: было уже поздно, и она торопилась узнать, как обстоят дела у Агафьи, которую оставили наедине с Левушкой. Подбежал конюх Сметанова, отвязал его лошадь и повел ее в конюшню. Дом Сметанова выглядел приземистым, фасад был окрашен в желтый цвет, по обеим сторонам от входной двери поднимались белые колонны. Высокие узкие окна тоже были обведены белым. Дорожки в саду посыпаны толченым кирпичом. На первый взгляд поместье содержалось в полном порядке.