А вот и Полетта - Барбара Константин

– Это Данута решила так назвать своего кота. И Оленка. Мои дочки. Они решили, что так будет красиво.

Фердинанд удивлен: она впервые заговорила с ним о своих детях. Он опустил глаза, пробормотал, что да, действительно очень красиво, и сосредоточился на полосках на тряпке, которой вот уже несколько минут вытирал руки.

Когда они отправились спать, было уже почти два часа ночи. Уже давно они так поздно не засиживались, но им это только на пользу. Они долго говорили. Фердинанд о своих двух сыновьях, Марселина – о своих близняшках. Теперь они больше знали друг о друге. Она – о том, как он сожалеет, что не был заботливым отцом, а он – как она потеряла своих дочек: несчастный случай, скоро будет семь лет. Ему было тяжело это слышать, сердце так и зашлось. В какой-то момент он чуть было не взял ее за руку. Но вовремя сдержался.

И потом, они говорили не только о грустном!

Они даже немного посмеялись, когда Фердинанд стал прикидывать, как же он будет завтра объяснять детям «Ша-мала». Скажет, что в тот день потерял очки? Но все прекрасно знали, что он их вообще не носил! Что выпил лишнего? Сомнительный аргумент, можно придумать и получше, высказала свое мнение Марселине. Ладно, но он может сказать наверняка: не он один так ошибся. Среди его знакомых бывали и другие. Вот, скажем, Раймон и Мина, они в этом деле чемпионы! А еще Ален, Фергус и Барбара, тоже неплохо выступали. А потом Мари, Марко и Любе или Кристиан с Мойрой… И он перечислил примеры: Йуки, который в действительности оказался Йукой, Ритон, которого пришлось переименовать в Риту, Пушок, превратившийся в конце концов в Пепетту, а еще две кошечки Соважей, у одной из которых неожиданно обнаружились яйца! Вот уж посмеялись в тот день, когда ветеринар им об этом сказал…

И так далее и тому подобное.

Они говорили долго-долго.

До двух часов ночи.

У подножия лестницы они обнялись бы, перед тем как разойтись по спальням. Без всяких задних мыслей, конечно же. Но они не посмели.

В другой раз, Мо-же?

44

Два Лю кашеварят

Людо и Малыш Лю проснулись в субботу утром жутко голодные. Спустились на кухню, там никого не было. Даже Берты, чтобы устроить им радостную встречу, и кошек тоже. Они влезли в сапоги, накинули прямо на пижамы плащи, которые были им ужасно велики, и выбрались наружу поискать остальных. Но все словно испарились, и ослик куда-то ушел. Холодно было зверски, поэтому они быстренько собрали в курятнике несколько яиц, прихватили баночку меда в бывшей молочной и немного орехов в кладовке и заторопились обратно в дом, пока не превратились в ледышки.

Людо достал большой нож, чтобы нарезать хлеб, а Малыш Лю, забравшись коленями на стул, разбил яйца в салатницу. Взбив их вилкой, они положили туда ломти хлеба, чтобы те пропитались, и еще как следует надавили сверху, пусть впитают вязкую жидкость, как губки. Потом Малыш Лю с молотком в руках принялся за орехи, а Людо достал из шкафа большую сковородку. Проблема была в том, как разжечь под ней огонь. Когда они стряпали дома, это брали на себя Ролан или Мирей. Но здесь придется все делать самим. Сначала Людо попробовал, как работает зажигатель плиты, тот каждый раз делал клик-клик, стоило нажать на кнопку. Со спичками он бы не решился, но тут никакого огня, значит порядок, нет риска обжечься. Когда он почувствовал, что готов, то глубоко вдохнул и… очень быстро повернул ручку газа, пффф, нажал на кнопку, клик, огонь зажегся, вуффф, он выдохнул, утирая лоб. Ему было немного жарко. Разумеется, хладнокровие старшего брата произвело на Малыша Лю огромное впечатление.

Он подсчитал в уме, что ему осталось подождать два года, когда стукнет восемь и он сможет зажигать огонь, как Людо. Это было еще очень нескоро, но что поделать, он уже немного привык. В жизни всегда приходится ждать. Дней рождения, Рождества, каникул…

На гренки они намазали мед, положили кусочки орехов и пожелали друг другу приятного аппетита. Малыш Лю сказал, что все вкусно, только немного не хватает соли. Людо согласился и добавил щепотку. Они расправились со своими порциями, потом приготовили еще две и постучали в дверь сестер Люмьер. Гортензия вскрикнула от радости, когда их увидела, и жадно расцеловала раз двадцать. Им пришлось утирать щеки рукавом, так она брызгала слюной. Чтобы распробовать их стряпню, она потребовала свою вставную челюсть. Та отмокала рядом в стакане с водой на прикроватной тумбочке. На глазах оторопевших детей Симона достала ее, ополоснула, намазала розовым клеем и протянула Гортензии, которая, едва ее вставив, широко им улыбнулась.

Обе поели с отменным аппетитом, приходя в восторг от каждого куска и их кулинарных талантов. Два Лю были на седьмом небе от такого количества похвал.

Гортензии захотелось поиграть в карты, они предложили игру в «семь семей»[11], она предпочла «батай»[12]. Перед тем как начать, Симона предложила выбрать цвет шерсти, из которой она свяжет им свитера. В подарок на Рождество, добавила она, подмигнув. Растерявшийся Малыш Лю изо всех сил пихнул брата локтем в бок. Подарки должны быть сюрпризом, иначе какие же это подарки! Людо пожал плечами, его тоже передернуло. Но после некоторого размышления он наклонился и прошептал ему на ухо, что со стариками, наверное, всегда так: они не умеют хранить секреты. Малыш Лю решил, что это очень жаль. И пообещал себе, что, когда он станет старым, ничего такого он делать не будет.

Они поиграли в «батай». Судьбе было угодно, чтобы они по очереди выиграли в первых партиях, что привело Гортензию в крайне скверное расположение духа. Поэтому они решили сделать вид, что ничего не замечают, когда она принялась мухлевать: пускай уж выиграет все остальные. И она снова заулыбалась. Так было намного приятнее.

45

Остановить стрелки

Проснувшись на рассвете в ту же субботу, Мюриэль едва удержалась, чтобы не постучать в дверь хозяина квартиры. Хотя ей ужасно хотелось. Дожидаясь более приличного часа, она упаковала свои вещи. Когда она наконец отправилась к нему, он уже ушел, она расстроилась, оставила записку. Вернувшись к себе, не знала, чем заняться: все было уложено в чемодан, рюкзак и две коробки, и ей совершенно не хотелось опять доставать учебники и тетради, чтобы позаниматься, поэтому она просто принялась ходить кругами. Как львица в клетке.

В половине двенадцатого он все еще не позвонил, и она едва не впала в депрессию, но времени на это не оставалось, пора было идти на встречу, и она направилась на рыночную площадь. Марселина была почти готова. Ящики с овощами, вареньем и медом уже были в повозке, оставалось только свернуть навес. Мюриэль предложила помочь, но в ответ получила совет сначала представиться Корнелиусу. Он осел особенный и вполне способен отказаться везти кого-то незнакомого. Марселина протянула ей кусок морковки, добавив, что это может помочь его умаслить, если вдруг окажется, что он не в духе и не пожелает знакомиться. Мюриэль вытаращила глаза, ей это показалось полной дикостью, но она не осмелилась ни отпустить комментарий, ни тем более отказаться. Удостоверившись, что никто на них не смотрит, она подошла к скотине, заколебалась на несколько секунд и, чувствуя себя законченной идиоткой, обратилась к нему: Здравствуйте, меня зовут Мюриэль, согласны ли вы отвезти меня в своей повозке? И все же она это сделала. Тихим-претихим голосом, разумеется. Корнелиус глянул на нее одним глазом, обнюхал воздух вокруг, потом отдельно ее ладонь, принял морковку, которую ему протягивали, и схрумкал ее, покачивая головой сверху вниз. Ошарашенная Мюриэль не удержалась и бросилась ему на шею, чтобы поблагодарить. Никто никогда не говорил ей, что ослики так хорошо понимают все слова! Она обернулась поделиться новостью, и Марселина сказала: Уф!

Конечно же, Гортензия ужасно огорчилась, узнав, что Мюриэль должна уйти сразу после укола. И громогласно оповестила окружающих о своем огорчении. Если бы она могла затопать, то непременно это сделала бы. Пусть малышка Мюриэль останется подольше, молодость – она как бальзам на ее старое сердце, как глоток кислорода, как клубника в сметане зимой. Близость детей возвращает ей силы, ты ведь понимаешь, Симона? От всех этих стариков меня с души воротит! Не люблю я их, они такие нудные, и к тому же от них дурно пахнет. Симона возвела глаза к небу, пробормотав: Ну вот, опять заговаривается. Но Мюриэль сделала ей знак, мол, не имеет значения, она привыкла. У них в семье тоже такое было.

Второй укол.

Ей куда страшнее, чем когда она делала первый. Она просто выбита из колеи. Поэтому специально сосредотачивается на подготовке. Старается вспомнить пункт за пунктом и в правильном порядке гигиенические правила со всеми соответствующими техническими терминами и прочее, и прочее. Но страшится-то она самого укола, конечно. А вдруг на этот раз у нее не получится? Вдруг она попадет в нерв или сосуд? Вот будет катастрофа. Чтобы успокоить и собственные нервы, и заодно Гортензию, она начинает напевать.