Эпитафия - Кирилл Юрьевич Гриб

– Смерть, я так сильно боюсь, не способен рассказать, насколько посмотри сама… Мои воспоминания почти закончены, клубок уже истощен и немощен – жизнь почти закончилась! А я ведь даже и не жил, только сейчас я есть, почему? Где я был раньше, отчего мне не хватило жизни? Меня поедает отчаяние… Дай мне надежду смерть… Просто скажи, что будет дальше?

Смерть жутко улыбнулась, подошла ближе ко мне и говорит очень тихо, что бы не напугать. Пение, она как будто поёт колыбельную, надеясь смягчить смысл слов.

– Ты ведь сама знаешь ответ, просто боишься признать его. С самого рождения вы, люди, знаете, чем закончиться ваша жизнь и целую жизнь ищете правдоподобный самообман. Сорок дней – это твоё время: время на познание, наслаждение, боль, экстаз, бунт, жизнь и смерть. Дальше не будет ничего с твоей точки отсчёта, мир продолжит существовать, ведь вовсе не был его деталью, играл роль лишь своей судьбы. Да, ты оставишь свои пожитки в этом странном, пустом мире, но для тебя это уже ничего не будет значить, как в целом, не будет значит ничего и для самого мира, ему плевать на эти пожитки. Как думаешь, почему я наставляла тебя на сбережение счастья, простое наблюдение и понимание? У тебя не так много времени, чтобы упиваться страданиями, упуская наслаждения. Пока у тебя есть возможность жить, ты должен бороться и наслаждаться, делать то, чего бы ты хотел сам, остальному придёт своё время. Важнее же всего то состояние души, из которого она рассыплется. Это состояние станет вечной точкой в конце твоего пути. Так пусть она будет наполнена наслаждением и смирением!

Эти слова, сами по себе они не ранили меня. Но они запустили процесс во мне и уже мои собственные мысли представляют опасность для моего существования. Значит всё это не имело смысла, ни к чему не вело и совсем скоро меня перестанет волновать самая важная на данный момент сущность – я сам. Смерть вглядывается в меня, знакомо.

– Скажи душа, ты счастлива?

– Нет, но я глубоко сожалею, что не смог ухватить счастье.

– Жаль.

В моих руках нить и я знаю, что тянуть её теперь очень глупо, бессмысленно, пустая трата сил и времени. Всё равно дёргаю. Это всё что у меня осталось, бессмысленное движение к своей пропасти.

XXXIV

Кто бы мог подумать, что наша мечта обернётся так лихо и подло, что счастья в ней не останется совсем. Особенность жизни, добиваться цели на которой ты построил воздушные замки, ничего не зная о реальности этой цели и так же свойственно для жизни разочаровываться при достижении этих целей. Так вышло и у нас. Весь день работа, с утра до самой ночи. Возвращаясь домой, я едва успеваю подготовить хотя бы один холст, на случай кошмара… Я дома, нет времени на безделие, иначе холст не будет готов, и я буду уязвим перед сном. Раз, два – подрамник холста. Три, четыре – тканью накрыли. Пять, шесть – степлер есть. Семь, восемь – грунт наносим.

И каждая моя ночь оборачивается очередным кошмаром. Худшие из них те, в которых нет ничего кроме темноты и гнетущей, мучительной пытки в виде первородных чувств. Постоянно я пишу, каждую ночь заточаю свои кошмары и не могу вспомнить… Никогда не могу вспомнить, как избавляюсь от этих кошмаров!

Очередная ночь, значит меня ждёт очередной кошмар, и я готов к этому… Холодный ужас, застывшая кровь начинает пульсировать. Как и всегда подскочил, как и всегда, не я расписал этот холст, как и всегда я оставил его сохнуть. Утро, как и всегда он пропал… Я ничего не помню, знаю только, что рисовал, держал в руках кисти, но не помню… Иду в комнату Артура, может он что-то помнит. Зашёл без стука, его это всегда злит, но я забываю, всегда. Он подскочил ко мне и встал напротив дверцы раздвижного шкафа, закрыв её собой, кажется я его напугал. Он закрыл шкаф, и я не могу понять, правда ли я увидел в шкафу свою картину? Просто спрошу, да так будет лучше всего, Артур никогда не лгал, ему я могу доверять больше, чем своим глазам.

– Хей, Артур. У тебя там в шкафу, случайно не моя картина? Мне просто пок…

–Боже, Эшь. Ты меня до усрачки напугал, я же просил тебя стучаться. Видел бы ты себя, весь измазан краской! И нет, там нет никаких картин, но смотреть внутрь не стоит. У меня есть пару секретов, о которых… Ну ты понимаешь…

– Я снова не помню куда дел картину, точно писал…

– Друг, тебе правда стоит сходить к врачу. Давай я тебя запишу? Не нужно с этим медлить, месяц другой и ты уже меня не узнаешь!

– Нет. Я просто напишу картину о моей забывчивости, но спасибо.

Как жалко, что Артур не умеет рисовать и ему постоянно приходится ходить к врачам, тратить деньги и столько времени на лечение. Я бы хотел его научить, но сам не умею, все эти картины хоть и написаны моими руками, я не знаю, как их писать…

Раздался звонкой двойной хлопок, за которым всё начало стягиваться. Смерть зовёт меня…

XXXV

Меня снова окунуло на дно ледяного озеро, заковало в кандалы колючих айсбергов и без капельки милосердия начало терзать. Во тьме я вижу смерть, она ликует в грациозном танце, на её лице радость. Заметив меня, не сменив веселья она подошла, тепло и радостно заговорила.

– Ха-ха-х, ты это слышишь?! Тебе невероятно везёт, душа! Ха-ха-ха-ха. Радуйся со мной, радуйся сильнее меня!

И вправду, я услышал, как лопата вгрызается в землю и выкидывает её за себя, под сопровождением тяжелых, мужских вздохов. Но, что это такое? Звук всё громче и громче, подбирается ко мне.

– Спасибо Артур. Дальше я хочу сама, подожди в машине пожалуйста.

Невероятно! Это голос Елены! Немного печальный, потухший, но все такой же прекрасный как в первых воспоминаниях… Снова лопата грызет землю, но нежнее и медленнее. Удар в гроб, земля закончилась. Тяжелые скрипы, я слышу, как каждый гвоздь выскакивает из своего места, позволяя открыться крышке. Всё затихло.

Едва слышный и нежный плачь осыпался на меня, и я даже почувствовал тот самый любовный трепет в груди… Смерть, едва сдерживая радостную улыбку кивнула мне и ушла, оставив нас вдвоём.