Капсула бессмертия - Бильжо Антон

В свою очередь Моррис писал Бёрден в образе королевы Гвиневры, жены легендарного короля Артура, изменившей ему с Ланселотом, одним из рыцарей Круглого стола.

На третьей репродукциии Бёрден кисти Россетти представала Астратой Сирийской, символом любви и власти, куртизанкой богов, приносившей горе своим многочисленным любовникам.

А вот она же держит Святой Грааль.

Герман знал, что в очередной раз сможет простить Катрин. Сейчас ему больше всего на свете хотелось поговорить с ней, рассказать о том, что с ним происходит.

– Ты увольняешься? – в кабинет вбежала Жульетта, показавшаяся вначале радостной. Однако, присмотревшись, Герман понял, что она просто не может правильно канализировать свои эмоции.

– Ну да.

– Куда-то конкретно?

– В никуда.

– А Herz und herz?.. Ты же наш лучший копирайтер.

– Да брось, у вас есть Лелик и Болик.

– Они не такие опытные.

Жульетта, как маленькая, обиженно выпятила нижнюю губу.

Даже если врет, Пророк мог оценить живое движение души. Взял ее за руку, она же по-матерински обняла его. Герман хлопал глазами, пытаясь прогнать наворачивающиеся блефаритные слезы.

– Жульетта, – сказал он. – Мы с тобой тут дольше остальных… а так, как следует, и не поговорили.

– Да, Герман, – сказала Жульетта.

– Расскажи мне о себе. У тебя есть парень?

Она смущенно потупилась и кивнула.

– Ты должна беречь свою любовь. Никогда не отворачивайся от нее. Все время смотри на источник света в своей душе. Не бойся не совладать с нею, как боялся я…

Взгляд восточных глаз ее выражал благодарность за мудрый совет.

– Скажи мне, это Роджер? – продолжал выспрашивать Герман, излучая теплую энергетику смертельно больного человека.

Жульетта снова опустила лицо.

– Если Роджер, поверь, он не достоин тебя. Ты должна быть счастлива. А он подлец.

Приподняв рукав ее платья, Пророк погладил шрам на запястье.

– Ты сделала это из-за него?

Она молчала.

– Все будет хорошо, Жульетта. Все уже хорошо.

В кабинет влетел креативный директор. Он сделал вид, что не замечает сцены примирения между сотрудниками креативного и эккаунтского отдела и вообще никого вокруг не замечает. Про увольнение Германа не знать он не мог. Кинулся на свой вертящийся стул, лязгнувший, как цепи, прилип к компьютеру. Пророк молча положил обходной лист на его стол. Жульетта тихо, будто ангел, вышла. Роджер взял бумагу, ручку и подписал, ни слова не произнеся в своей великой гордыне.

– Прошу неделю еще поработать, – выговорил он. – Пока мы не найдем нового копирайтера. Это было прописано в договоре.

На что Пророк ответил следующее:

«Недели ни у кого из нас нет. Вам же, Роджер погрязший в грехе, я рекомендую вернуться в туманный Альбион. Ибо ничто здесь не способно наполнить вас силами для новых свершений или отчистить перед последней трапезой».

Вот стол, за которым старший копирайтер «ASAP» Герман Третьяковский проработал восемь лет.

Стол, забитый скриптами, брифами и бодитекстами.

Суетными мыслями и надеждами,

Маетой, пеной дней, всемерной изменчивостью,

Комментариями, фидбэками, итерациями, промоакциями, срочными заданиями, крайне важными чэлленджами, митингами и тендерами.

Днесь покидаю тебя.

Днесь выбрасываю все лишнее и остаюсь наг перед Великим Отцом, чтобы служить целям его.

Днесь передаю тебя другому пустым, как в день творения.

Без зависти и скорби, но с благодарностью,

Прощай, Бывалый.

Уже дрейфуя сквозь агентский оупен-спейс к лестнице с денежным деревом, Герман был остановлен запаренной Трушкиной.

– Герман, ты чего? Совсем, что ли? Я в шоке.

Безвольная и нелепая, она била хвостом.

– Все, Марина. Я больше не ваш.

– А текст для «Экстрим-объема»? Можешь хотя бы дописать?

– Я увольняюсь, понимаешь? – И затем победоносно: – Мне плевать на «Экстрим-объем».

Трушкина смотрела и переваривала. До нее доходило – медленно, но доходило, что сотрудник уходит из-под ее контроля. Наконец она сделала последнюю рефлекторную попытку задержать его:

– Мы что, даже не отметим?

– Нет.

Тогда трафик-менеджер порывисто прижалась к Герману.

– Герман, ты такой хороший. Такой добрый.

Третьяковский чувствовал это плоское сиротское тело и невольно ощутил сожаление.

– Мне тоже все надоело ужасно, – жаловалась Трушкина, пачкая слюной его белый мериносовый свитер. – Уволиться бы, сил никаких. Хочу в Крым, к маме.

От своих столов повставали и потянулись к прощавшимся агентские зомбяки: Лелик и Болик, дизайнеры Куприянов и Кошкина, арт-директор Барбаков, помятый копирайтер Глеб Фуко и стратег Митя Порываев. Вдали тенью прошла и помахала рукой Саша Борисовна Шишунова. Это была настоящая массовая сцена исхода Моисея из племени Израилева.

– Что же теперь с нами будет? – неожиданно спросила Кошкина, толстая девочка с розовыми волосами. – Раз последние столпы уходят.

– Правильно делаете, Герман Антонович, – максимально крепко пожимал ему руку Ваня.

– Ну, ты же быстро найдешь себе работу?

– Возвращайтесь, если что.

– Да нет, зачем ему такого желать? Уж лучше вы к нам, да, Герман? – грандиозно шутил Фуко. – Как там говорится… заезжайте к нам на Колыму?

– Ага, пишите письма.

– На свободу с чистой совестью.

– А нам тут на асаповских рудниках…

– До седых корней.

– Кхе-кхе.

Они все были в том возбужденном состоянии, в котором пребывают родственники покойного на похоронах.

Уже на пороге Пророк обернулся и, в последний раз окинув взглядом оупен-спейс агентства «ASAP», произнес про себя следующее:

«Мне грустно оставлять вас, овцы, без пастыря. Но я буду рядом. И вернусь, обещаю. Вернусь, чтобы вывести вас отсюда».

Он спустился по лестнице и ступень за ступенью сошел с крыльца, похожего на капитанский мостик.