Сверх отпущенного срока - Екатерина Островская

Молодой человек положил ей на тарелку паштет и сыр, а на другую пирог. После чего наполнил бокал вином.

— Что хоть пьем? — поинтересовался Дальский.

Официант выпрямился, обернулся к хозяину и ответил с небольшим поклоном:

— «Шато Петрюс» девяносто первого года. А в графине восемнадцатилетний «Реми Мартен».

«Ишь ты, как все устроила! — удивился про себя Алексей. — Восемнадцать лет назад Потапов сделал ей предложение, а сегодня и вино, и коньяк на столе, и наверняка виски тоже — все восемнадцатилетнее».

Молодой человек наполнил тарелку и перед ним, потом осторожно наклонил над рюмкой графин с коньяком. Когда он удалился, Светлана Валерьевна сказала:

— Максим, я тебе благодарна. Но с чувством благодарности невозможно прожить всю жизнь. К тому же, как выяснилось, для тебя три процента в день важнее всего того, чем ты дорожил еще совсем недавно.

Она выпила вино одна.

Дальский успел только бросить вдогонку:

— За тот день!

И поспешил опустошить свою рюмку. А потом закусил каким-то трюфелем, похожим на сморщенную черную грушу.

Свечи в подсвечниках пылали. Одна из них, стоящая перед женой Потапова, оплывала так быстро, что вскоре стала сгибаться. Светлана снова потрясла серебряным колокольчиком и спокойно приказала вошедшему снова официанту:

— Уберите свечи со стола и включите свет!

Воспоминаний больше не было.

Дальский потягивал дорогой коньяк, закусывая благородную горечь бужениной. Светлана Валерьевна допила вино, выкурила сигарету и после этого поднялась.

Алексей, едва сдерживаясь, чтобы не встать вместе с ней, откинулся на спинку стула.

— Прости, что не провожаю.

Снова появился молодой человек в белой рубашке, чтобы убрать тарелки.

— Ты женат? — спросил у него Дальский.

— Есть девушка. Мы хотим подать заявление.

— Хорошее дело, не тяните с ним. Свадьбу вашу я оплачу. Только напомните мне.

Легко быть щедрым, если это не стоит тебе ни копейки.

Жена Потапова как раз проходила мимо.

— А подарок на свадьбу с меня, — кивнула она.

Глава 4

Прошла неделя. Каждый день утром Дальский выезжал по делам Потапова. Сидел в офисе, который занимал огромное современное здание со стенами из синего стекла, в кабинете, иногда решал какие-то вопросы, которые до него уже решили специально обученные люди, — к нему приходили лишь за утверждением. Поприсутствовал на заседании Совета директоров. Слушал обращенные к нему доклады, кивал головой, а когда спрашивали его совета, отвечал: «Вопрос — не принципиальный. В конце концов, вы все получаете приличное жалованье как раз за то, чтобы у меня не болела голова из-за таких пустяков».

Как-то он зашел в огромную служебную столовую и встал в общую очередь, зная, что пару раз так поступал и сам Потапов. Но люди все равно напряглись и пытались пропустить его вперед. Но он достоял честно, а потом сидел один за столом, поглощая густой борщ и котлету по-киевски. Когда заканчивал трапезу, на стул рядом опустилась девушка, поставив перед собой какой-то салатик. В огромном зале сразу стало тихо.

— Максим Михайлович, я из финансового департамента, из отдела внутреннего аудита, — едва слышно заговорила незнакомка. — У меня больная мать, я попросила материальную помощь, чтобы оплатить операцию, но мне было отказано.

— Как фамилия начальника?

— Петров, — почти шепотом произнесла девушка.

Дальский вынул из пластиковой салфетницы мягкий прямоугольничек, достал из внутреннего кармана ручку «Монблан» с золотым пером и написал на салфетке: «Петров, давайте поможем!» И поставил подпись Потапова.

Подделывать подпись олигарха он научился. А все остальное — не важно. Главное, что это произошло на глазах у всех. Протянул салфетку с резолюцией девушке, и та сразу стала пунцовой. Алексей поднялся, он не хотел видеть, как просительница закусила дрожащие губы, чтобы не расплакаться. Сказал негромко:

— Приятного аппетита. А маме вашей — успешной операции.

Он шел к выходу и слышал, как шлепают в тишине подошвы его ботинок по кафельной плитке пола.

В тот же день дублер олигарха выступил на открытии детской больницы, строительство которой спонсировал Потапов. Перерезал красную ленточку и произнес короткую речь, но собравшиеся аплодировали очень долго. Все происходящее снимали камеры телевидения.

Германа Владимировича он видел раза два всего, но звонил тот постоянно. Вечером главный телохранитель обязательно комментировал то, что Алексей делал днем. Однажды позвонил и Максим Михайлович.

— Я начинаю вас уважать, — сказал он, — рад, что мы в вас не ошиблись. За аудиторшу отдельное спасибо. Прекрасный пиар! На следующей неделе в «Аргументах» будет большая статья о благотворительности в России, и в ней наряду с рассказом о том, какую материальную выгоду для себя извлекают учредители разных фондов, приведут в пример Потапова, который скромно, без фондов и помпы, помогает несчастным. Кстати, вы не подстригались еще?

— Да я вроде совсем недавно был в салоне…

— Ну, и прекрасно. Завтра вечером домой не спешите, я заеду туда сам. Аня меня подстрижет, я поужинаю дома и снова исчезну.

— Значит, могу вечером перекусить в другом месте?

— Естественно.

— А в театр сходить?

Повисла пауза. Видимо, Потапов не знал, что ответить.

А потом в трубке прозвучал голос Германа Владимировича:

— В какой еще театр? Зачем тебе это нужно?

И снова наступила пауза. Вероятно, Максим Михайлович давал указания.

— Хорошо, можешь и в театре посидеть, — согласился главный хранитель олигархического тела. — В своем бывшем, разумеется. Но не смей ни с кем общаться. С тобой охрана пойдет. Появишься сразу после начала спектакля, в антракте не выходишь никуда, сидеть будешь в ложе Максима Михайловича.

— Я в курсе, — согласился Дальский.

В тот вечер в очередной раз представляли постановку про ту самую скромную, красивую и одинокую. Алексей сидел в ложе, прикрытый со всех сторон мощными телами охранников, и ждал своего выхода, то есть появления на сцене пьяного гаишника. Когда на сцену вышел Карнович, ему стало весело. Вадик, пошатываясь, подошел к столу, на котором стояли бутафорские праздничные угощения, и водрузил на середину бутылку виски. А рядом положил свой жезл. Потом отвинтил крышечку, обвел глазами стол в поисках достойной посуды, взял в руку рюмку, оглядел ее — мелковата. Вернул обратно, взял другую. Но и та не подошла. Тогда Карнович приложился к горлышку. Это было что-то новое. Дальский играл роль иначе. Но удивило другое: Вадим, отхлебнув, поморщился и занюхал якобы виски рукавом форменной куртки. Зная друга, Алексей понял, что в бутылке отнюдь не холодный чай.

— Эх, — громко произнес Вадим и по-цыгански подергал плечами, — нет у нас с тобой будущего, Аня… У меня сегодня эти самые… как их… права отобрали.

Карнович безбожно перевирал текст. Но зрители смотрели и слушали его бред, затаив дыхание. Дальский глянул в зал и увидел подругу Карновича Лику, сидящую на откидном стульчике. Судя по всему, Вадик провел ее по контрамарке. Лика сопереживала, прижав к щекам свои ладошки.

— Но свою палку… то есть… как его… жезл я не отдам никому! — Карнович поднял жезл и долбанул им по столешнице.

Бутылка виски подпрыгнула и упала.

— Е-мое, — негромко произнес пьяный гаишник.

Поднял бутылку, удивленно посмотрел в зал, опять отвинтил крышку и снова сделал глоток. Пока он пил, в зале раздались аплодисменты.

Потом Карнович поднялся и начал приставать к имениннице. Вадим обнял Соснину, а та покосилась на персональную ложу олигарха — похоже, актриса уже заметила присутствие своего бывшего любовника. Вика глядела наверх, а из зала могло показаться, будто героиня закатила глаза. Вадик воспользовался моментом и схватил Соснину за грудь.

— Что вы делаете? — громко прошептала Вика. — Прекратите немедленно!

Но Карнович, отнюдь не по роли, продолжал ее лапать. Лика на откидном стульчике напряглась и покраснела.

— Я хочу тебя, — продолжал нести отсебятину Вадим, подталкивая партнершу к дивану.

Соснина вцепилась в его пальцы, пытаясь их оторвать.

— Я сказала, прекратите! — сопротивлялась молодая актриса. — Вы пьяны!

— Да, я пьян. От любви.

Вика снова покосилась на ложу, где задыхался от смеха Дальский. И тогда Соснина вцепилась в волосы Карновича.

— Отвали от меня, скотина! — закричала она. — Я сегодня же напишу докладную Долгополову!

Дальский скорчился от приступа хохота и упал со стула. Заботливые телохранители подхватили его и усадили назад.

На сцене Соснина пнула Вадика ногой.

— Гадина какая! — объяснила она зрительному залу, поправляя платье и прическу. — Ну, ничего, я тебя, сволочь, в осветители разжалую!