Поймать хамелеона (СИ) - Юлия Цыпленкова

раз за то, что вам пришлось пережить. И заверяю, более такого не повторится, если вы решите прийти ко мне еще раз. Более вас никто не оскорбит: ни словом, ни взглядом, ни поведением. Это и вправду было невежливо и возмутительно.

— Благодарю, — буркнул Михаил. Он покосился на сестру.

Глаша головы не повернула. Она продолжала смотреть на доктора с этой своей полуулыбкой. Она вдруг напомнила брату куклу, большую красивую куклу, которую посадили на диван, да так и оставили. И теперь она находится тут, вроде и похожая на живого человека, но лишь внешне. Воронецкий зябко повел плечами.

После поджал губы, решаясь, и заговорил:

— Федор Гаврилович, изначально я хотел бы быть с вами откровенным и кое-что открыть…

Договорить он не успел, потому что Глашенька вдруг ожила. Она порывисто обернулась, впилась взглядом в лицо брата и с силой сжала его руку.

— Максим, — произнесла она, — ты хочешь нарушить обещание? Ты ведь помнишь, почему я согласилась прийти сюда?

Лицо Воронецкого мучительно скривилось, и он тихо сказал, глядя на сестру:

— Я прошу тебя.

— Как и я тебя, — также тихо ответила она.

Ковальчук переводил взгляд с «мужа» на «жену», но продолжал хранить молчание. Пока он увидел, что между супругами есть некое недопонимание. И если господин Светлин готов говорить, то Софья Павловна закрыта в броню.

— Хорошо, — наконец ответил Михаил и добавил: — Я надеюсь, что ты сама откроешься господину доктору.

— Прошу прощения, — заговорил Ковальчук. — Возможно, я смогу облегчить всем начало беседы. Скажите, то, что привело вас ко мне, касается вашего супружества?

— Нет, — ответил Воронецкий.

— То есть в семье у вас всё ладно? — чуть приподнял брови в удивлении Федор Гаврилович.

— И да, и нет, — вздохнул Михаил.

— Пациент — моя… жена, — помещик покосился на сестру, вновь ощущая раздражение, что вынужден выдавать себя за того, кем не является. — Видите ли, некоторое время назад с ней произошло некое происшествие, которое переменило ее. Мне она отказывается говорить, и я подумал, что вам, как доктору, ей будет легче открыться, и это принесет облегчение. В первую очередь ей самой, а после и мне.

— М-м, — промычал Федор Гаврилович. Он сплел пальцы и посмотрел на Глашеньку. Она больше не улыбалась, но, кажется, именно после этих слов «супруга» смогла расслабиться и казалась более спокойной и уверенной. — Но раз пациент — Софья Павловна, то я буду вынужден просить вас, Максим Аркадьевич, удалиться. Уж не сочтите за оскорбление, но раз уж вы ожидаете доверительной беседы между мной и вашей супругой, а при вас, как вы говорите, Софья Павловна говорить не желает, то нам стоит остаться с ней наедине. Я прикажу проводить вас в гостиную и угостить чаем или кофе. А может, вы желаете перекусить? К тому же вы можете почитать свежую прессу.

Михаил кивнул, принимая слова доктора. Было понятно, что он не может остаться при разговоре Ковальчука и его сестры, но продолжать общение с горничной не хотелось. Воронецкий понимал, что может вспылить, если она опять поведет себя недопустимо. Лучше уж освежить голову.

Он снова пожал сестре руку и поднялся на ноги.

— Благодарю, — чуть склонил голову Миша, — но лучше уж я подожду Соню на улице. Если ваш разговор затянется, то я, с вашего позволения, вернусь и буду ждать в гостиной, как вы и предлагали.

— Да, разумеется, Максим Аркадьевич, — мягко улыбнулся Федор Гаврилович. — Я провожу вас. Вы желаете выйти, как вошли или же по черной лестнице?

— По черной лестнице, — ответил Воронецкий без лишних раздумий.

Когда доктор Ковальчук вернулся, его пациентка стояла у окна, обняв себя за плечи. Она смотрела на улицу и, кажется, не услышала шагов за спиной, потому что не обернулась. Федор Гаврилович уселся на диван, стараясь и дальше не шуметь, чтобы понаблюдать за госпожой Светлиной в одиночестве.

— Мне нечего вам рассказать, — вдруг произнесла она, не обернувшись. — Максим придумал себе, будто я переменилась, но он ошибается. Со мной всё хорошо.

— Ваш супруг сказал, пока мы шли к дверям, что с вами произошло, — ответил доктор, и Глашенька обернулась. — Максим Аркадьевич помянул, что вы пропадали почти на сутки, а по возвращении были не в себе. Он также сказал, что прежде вы были склонны к мечтательности, но оставались легкого веселого нрава, однако после стали холодны с ним и прочими знакомыми. По приезду в Петербург вроде бы ожили, но ваш супруг уверен, что что-то продолжает вас угнетать, и вы попросту разыгрываете доброе расположение духа.

— Мой… — Глаша запнулась, но после уверенно продолжила: — Моему супругу это только кажется.

— Вы и сейчас нервничаете, Софья Павловна, — мягко улыбнулся Федор Гаврилович. — Не стоит, голубушка. — Он встал с дивана, приблизился к девушке и протянул к ней руку. — Ну же, Софья Павловна, не опасайтесь меня, дурного я не сделаю, — подбодрил Ковальчук.

Глашенька, поколебавшись, все-таки вложила в его руку свою ладонь, и доктор накрыл ее второй ладонью. Воронецкая вдруг вздохнула и подняла взгляд на собеседника. Он снова улыбнулся.

— Прошу.

Девушка позволила отвести ее к дивану, села, и Ковальчук устроился рядом, так и не выпустив ее руки. Он поглаживал Глашу по тыльной стороне ладони и ждал, когда она успокоится.

— Вы можете мне довериться, Софья Павловна, — наконец сказал Федор Гаврилович. — Ничего из того, что вы мне откроете, не покинет этих стен. Если вы не желаете, то и ваш муж ничего не узнает. Но вам нужна моя помощь, я вижу. А я могу помочь, поверьте мне.

Глашенька отвернулась и вновь вздохнула.

— Это всё чепуха, право слово, — сказала она.

— Порой даже потерянная пуговица способна испортить настроение, — заметил Ковальчук. — Вроде чепуха, а без настроения можно кому-то нагрубить, а этот кто-то затаит зло, после и вовсе сделает гадость в ответ. Да такую, что жизнь испортит. Видите, кажется, пустяковина, какая-то пуговица, а последствия ужасны. Это я к чему вам говорю, голубушка? А к тому, что важна даже чепуха. Позвольте мне узнать, что вас угнетает.

Воронецкая прикусила губу. Глаза ее вдруг лихорадочно загорелись, и девушка выпалила:

— Я изменила Максиму. Это дурно, я знаю. Можете думать обо мне, что хотите, но я сама казню себя.

— То есть, — осторожно начал Федор Гаврилович, — ваше исчезновение…

Глашенька освободилась от руки доктора, поднялась на ноги и вернулась к окну. Тут выдохнула и заговорила уверенно и даже с готовностью:

— Да, именно так. Был молодой человек, который ухаживал за мной. Он говорил мне красивые слова, и я поверила. Максим ведь сказал вам, что я склонна к мечтательности, вот она-то меня