Поймать хамелеона (СИ) - Юлия Цыпленкова

— Дом двадцать один, — первой произнесла младшая Воронецкая. — Кажется, мы пришли, Максим Аркадьевич.

В этот раз она не шептала, а говорила громко, потому и назвала выдуманное имя. Воронецкий вздохнул и остановился. Он развернулся к сестре.

— Душа моя, я все-таки настоятельно прошу не таиться перед доктором, — произнес он негромко.

— Я ведь обещала, — Глаша ответила укоризненным взором.

— Ты понимаешь, что я имею в виду, — строго сказал брат. — Мы должны назвать себя…

— Нет, — оборвала его сестрица.

— Но тогда ты ведь и правды ему не откроешь! — возмутился Михаил.

Глашенька передернула плечами и заглянула брату в глаза. Взор ее показался Воронецкому холодным и даже надменным. И тон, какими были сказаны следующие слова, выдали скрытое раздражение.

— Я вовсе не понимаю, зачем мне туда идти. Ты же видишь, мне уже лучше. Я стала прежней, как ты и хотел.

— Не стала, — с ответным раздражением произнес Михаил. — Я вижу, что ты продолжаешь таиться, и всё твое веселье такое же фальшивое, как и обещание быть с доктором откровенной, раз уж мне ты по-прежнему не желаешь открыться.

— Мне не в чем открываться, — отчеканила Глафира и развернулась к парадному входу в доходный дом господ Гедике, где находился кабинет доктора Ковальчука.

Впрочем, тут же была и его квартира, одна из комнат которой была отдана под кабинет. Воронецкому говорили, что к нему можно попасть по черной лестнице, и Миша так и собирался поступить, но сестрица уже открывала парадную дверь.

Выбрал Федора Гавриловича молодой помещик по той причине, что уже точно знал, кто он, да и успел свести случайное знакомство, так что искать еще кого-то не было надобности. О докторе Ковальчуке говорили, что он не лечит душевнобольных, но пользует людей, имевших какие-то навязчивые идеи. Да и практика его была более обширна.

Хирургией не занимался, но был неплохой диагност, а потому мог назначить верное лечение или же рекомендовать именно того врача, который лучше всего мог помочь пациенту. Однако более всего любил слушать тех, кому требовалось исцеление души и разума, как он выражался. Ну а иначе был психотерапевтом, хотя сам он предпочитал научным терминам высокий слог, но суть от этого не менялась.

— Софья! — повысил голос Воронецкий, все-таки продолжив игру сестры, хоть и намеревался быть откровенным с доктором.

Однако это могло повлечь за собой молчание Глашеньки, и тогда совместное проживание вновь превратится в пытку.

— Выдать ее замуж, и делу конец, — сердито пробормотал Михаил себе под нос и устремился следом за младшей Воронецкой.

Вскоре они стояли перед дверью, табличка на которой гласила, что тут проживает «Доктор Ковальчук Ф. Г.». Сестра посмотрела на Мишу непроницаемым взглядом, и тот, ответив тем же, протянул руку к звонку.

— Доброго дня, господа, — приветствовала их горничная средних лет.

Одета она была в строгое серое платье, поверх которого был надет белоснежный накрахмаленный передник.

— Добрый день, — поздоровался Михаил. — Мы бы хотели видеть господина доктора.

— У вас назначено? — спросила горничная.

— Нет, мы пришли в первый раз.

— Оттого и с парадной лестницы, — понимающе кивнула женщина. — Пациенты приходят с черного хода, чтобы другие жильцы их не видели.

— Так мы можем войти? — чуть раздраженно спросил Михаил.

— Простите, — горничная посторонилась, однако по взгляду было видно, что в своем поведении она не раскаивается, даже смотрела на Воронецких, будто они какие-нибудь бедные родственники и пришли выпрашивать корку хлеба. — Подождите здесь, я доложу Федору Гавриловичу, если он свободен.

И когда она отошла, Михаил фыркнул:

— Какая неприятная особа. Даже не спросила, о ком доложить. Еще и в прихожей оставила, — Глаша пожала плечами. Ей, похоже, было всё равно.

Вскоре горничная вернулась и важно произнесла:

— Доктор вас ожидает, пройдемте.

Воронецкий прожег ей спину взглядом, даже открыл рот, что высказать свое негодование, но все-таки сдержался, решив, что не пристало дворянину браниться с прислугой. Лучше уж выскажется Ковальчуку, на том немного и успокоился.

Из-за прикрытой двери, мимо которой проходили брат и сестра, донеслись отзвуки женских голосов. После что-то произнес ребенок, и женщины негромко рассмеялись. Похоже, это было семейство Ковальчука, но никто из них к гостям не вышел. Впрочем, это-то было понятно. Это был не визит вежливости.

— Прошу, — горничная открыла дверь кабинета.

Федор Гаврилович поднялся навстречу пациентам, и глаза его округлились, посетителей он узнал.

— Господа Светлины? — все-таки уточнил он. — Как неожиданно вас увидеть здесь, у меня. Прошу, проходите. — И добавил, опомнившись: — Доброго дня.

— Доброго дня, Федор Гаврилович, — ответил Михаил. — Да это мы, и у нас до вас есть дело… по вашей части.

— Как любопытно, — пробормотал Ковальчук и вернулся за стол.

Он дождался, когда посетители усядутся на небольшой диван на позолоченных ножках. Посмотрел, как господин Светлин взял супругу за руку, и отметил, что та осталась к этому равнодушной. На губах Софьи Павловны играла легкая полуулыбка, но глаза смотрели настороженно. Федор Гаврилович готов был поклясться, что прочел в ее взоре предупреждение, что-то вроде: «Даже не вздумайте лезть мне в голову, голубчик». И в этом предупреждении не было мольбы, скорее ощущалась воинственность.

— Хм, — хмыкнул доктор, отметив всё это, и перевел взор на молодого супруга: — Так что же привело вас ко мне, Максим Аркадьевич? Я ведь не ошибся, произнося ваше имя? Простите, людей я вижу не мало, мог и допустить оплошность.

— Нет, Федор Гаврилович, у вас отличная память, — рассеянно улыбнулся Михаил. Он ненадолго замолчал, подбирая слова, а Ковальчук торопить не стал. Он продолжал наблюдать. Вдруг Светлин встрепенулся и произнес: — Хочу отметить грубость вашей горничной. Это же возмутительно! — Воронецкий даже выдохнул с облегчением, что может скрыть свое внутреннее состояние за негодованием.

— А… — несколько опешил Федор Гаврилович. — Простите великодушно, но что сотворила моя горничная? На нее никто прежде не жаловался…

— Она была груба с нами, — передернул плечами Воронецкий. — Не спросила наших имен, чтобы доложить, оставила в прихожей. И смотрела так, будто мы… будто мы на жизнь пришли просить, право слово! К тому же выговаривала нам, откуда приходят ваши пациенты, чтобы не сталкиваться с вашими соседями, и всё это проделывала, выдерживая нас на лестнице! То есть, если бы вышел ваш сосед, он бы не только увидел нас, но и узнал, что мы пришли к вам, как к психотерапевту! Уму непостижимо! Я вовсе не ожидал такого отношение в доме образованного человека. И где? В столице империи!

— Успокойтесь, Максим Аркадьевич, — поднял руки Ковальчук, — прошу вас, успокойтесь! Я понимаю ваше негодование и непременно сделаю Татьяне внушение. Простите великодушно еще