Тень твоей улыбки - Мэри Кларк

Моника прервала поток слов.

– Кристина, в этом нет вашей вины. Почему бы вам не поехать в квартиру миз Картер и не отдохнуть немного? Я останусь здесь до тех пор, пока Салли не начнет нормально дышать. Если утром миз Картер не появится, то советую вам оставить ей записку и ехать домой. Я намерена обсудить эту ситуацию с начальством.

– Можно мне завтра навестить Салли?

– Конечно.

Тревожный сигнал прикроватного монитора заставил Монику обернуться. Когда прибежала реанимационная медсестра, Салли уже перестала дышать.

29

– Рост около пяти футов четырех дюймов, хорошая фигура, лет тридцати, короткие рыжеватые волосы, дорогая одежда, – рассказывал своей жене детектив Барри Такер по телефону, предупредив, что задержится на работе. – Тело обнаружила одна пожилая пара. Они сказали, что прогуливаются каждый день после завтрака.

Он вернулся в участок, чтобы выпить чашку кофе.

– Да, милая, – усмехнулся он, выслушав ответ жены. – Знаю, что мог бы гулять каждый день. Может быть, даже делать пробежки. Однако в Нью-Йорке мне платят за поимку преступников, а не за прогулки.

Барри, полноватый мужчина лет тридцати с небольшим, всегда добродушно воспринимал подтрунивания жены.

– Ни украшений, ни сумки, – продолжил он рассказывать. – Мы полагаем, изначально это было ограбление, но потом случилось что-то непредвиденное. Похоже, она сглупила и оказывала сопротивление. Ее задушили. Никаких шансов на спасение. – Теперь он говорил нетерпеливо, с раздражением. – Послушай, милая. Мне пора. Позвоню тебе, когда соберусь уходить. Пока…

Но ему пришлось продолжить разговор.

– Ну да. Все, что на ней было, выглядело новым. Даже туфли, такие странные, похожие на ходули. Видимо, она надела их в первый раз. Дорогая, я…

Она еще что-то говорила, но он все же прервал ее:

– Милая, именно это я и собираюсь сделать. На ее костюме, пальто, блузке и туфлях были ярлыки «Эскады». Ладно, хорошо. Да, я знаю, что их главный магазин находится в Нью-Йорке на Пятой авеню. Сейчас я туда направляюсь с описанием ее внешности и одежды.

Барри закрыл сотовый, выпил последний глоток кофе и взглянул на напарника.

– Бог мой, эту женщину никак не остановить, – сказал он со своей обычной добродушной улыбкой. – Но она сообщила мне одну полезную вещь. Название фирмы произносится «Эска′да», а не «Эскада′».

30

В четверг после полудня монсеньор Джозеф Келли и монсеньор Дэвид Фелл завершили опрос еще двух свидетелей слушаний по делу беатификации сестры Кэтрин Мэри Кернер. После того как ушла секретарь, они устроились в кабинете Келли и принялись обсуждать услышанное.

Они сошлись во мнении, что рассказанные истории о встречах с сестрой Кэтрин были убедительны. Одна из свидетелей, Элеонор Найвен, работала волонтером в Филадельфийской больнице, основанной сестрой Кэтрин. Она говорила, что в то время сестра Кэтрин была явно больна и ходили слухи о том, что она скоро умрет.

– Она была поразительно красивая и всегда такая спокойная и умиротворенная, – вспоминала Найвен. – Когда она входила в комнату, у всех менялось настроение. Мы все понимали, что среди нас совершенно особый человек.

Элеонор Найвен сопровождала Кэтрин в обходах больницы.

– Там лежала восьмилетняя девочка, перенесшая операцию на сердце и находившаяся в очень тяжелом состоянии. У ее кровати сидела и плакала мать, молодая вдова. Сестра Кэтрин обняла ее со словами: «Не забывайте, что Христос услышал плач отца, сын которого умирал. Он услышит и ваш плач тоже». Потом сестра Кэтрин встала у кровати на колени и начала молиться. На следующее утро девочке стало лучше, и через несколько недель ее забрали домой.

– Я слышал об этой истории, – сказал Феллу монсеньор Келли. – Еще молодым священником я посещал эту больницу. Этого ребенка я никогда не видел, но вполне понимаю, почему свидетели говорят о том, что по-особому ощущали присутствие сестры. Вокруг нее существовала какая-то аура. И разумеется, когда она брала на руки больного ребенка и качала его, то даже самый капризный малыш чудесным образом успокаивался и не противился лечению.

– Наша главная свидетельница вчера говорила довольно интересные вещи, не правда ли? – заметил монсеньор Фелл.

– Доктор Фаррел? Несомненно. В этом процессе ей отводится очень важное место. Эмили О’Киф, мать Майкла, не просто верила, что сын будет жить, но фактически перестала водить его по врачам.

– Доктор Фаррел упомянула своего коллегу, доктора Райана Дженнера, – продолжал Фелл. – Я справлялся о нем. У него репутация хорошего нейрохирурга. Доктор Фаррел рассказала, что Дженнер, изучив результаты компьютерной томографии и магнитного резонанса, заявил, что Майкл О’Киф был неизлечимо болен и должен был умереть. Интересно было бы попросить доктора Дженнера дать показания в качестве еще одного квалифицированного свидетеля. Мне бы очень хотелось его расспросить.

Монсеньор Келли кивнул.

– Я думал о том же. Это явилось бы веским медицинским аргументом для продвижения нашего процесса.

Потом оба священнослужителя надолго замолчали, причем каждый догадывался о ходе мыслей другого.

– Жаль, что мы не можем прояснить обстоятельства, при которых Кэтрин родила ребенка, – сказал наконец Фелл.

– Понимаю, – согласился Келли. – Мы знаем, что она ушла в монастырь, когда ей было всего семнадцать. Должно быть, все случилось незадолго до этого, и тогда понятно, зачем мать-настоятельница послала Кэтрин в Ирландию через несколько месяцев после принятия послушничества. Очевидно, что сестра Кэтрин узнала о своей беременности уже после того, как вступила в общину.

– Никто об этом не догадался бы, если бы больничная медсестра, которая ухаживала за Кэтрин, когда та была при смерти, не заметила шва от кесарева сечения. И если бы медсестра не продала эту историю одной желтой газетенке много лет спустя, когда начался процесс беатификации. Тогда мы не нашли бы одного из врачей, ухаживающих за ней во время ее последней болезни, – того, который подтвердил эту историю, когда мы его расспрашивали. То, что он не смог с чистой совестью дать опровержение в прессе, только подлило масла в огонь, разожженный любителями сенсаций…

Монсеньор Келли вздохнул, печально покачав головой.

– Мы не можем игнорировать факт, – заговорил монсеньор Фелл, – что у нас нет информации о том, как она сама относилась к этой беременности. Была ли эта связь по обоюдному чувству? На ранних фотографиях Кэтрин мы видим поразительно красивую молодую женщину. Неудивительно, что у нее были поклонники. Родила ли она живого ребенка, и если да, то что с ним стало? Говорила ли она кому-нибудь о нем? Слишком много вопросов.

Монсеньор Фелл осознавал, что задает эти вопросы, не ожидая ответов на них.

– Моя задача в том и состоит, чтобы удостовериться в истинности чудес и в том, что только люди исключительно добродетельные, а не исключительно красивые могут быть внесены в святцы, – сказал он.

Монсеньор Келли кивнул, но предпочел не упоминать о том, что после вчерашней встречи с доктором Моникой Фаррел в его сознании непрерывно мелькали воспоминания о сестре Кэтрин. «Возможно, это потому, что я заметил боль на лице очаровательного врача, когда она рассказывала о том, как сообщила родителям Майкла о его обреченности. У нее было точно такое же выражение лица, как у сестры Кэтрин – я это помню, – полное сочувствия к горю родителей, чьи дети опасно больны».

31

На обратном пути в квартиру Рене Картер на Сентрал-Парк-Уэст Кристина Джонсон позвонила своей лучшей подруге Кериан Кеннан, с которой вместе снимала крошечную квартирку в Гринвич-Виллидже. Кериан, студентка института моды, сразу сняла трубку.

– Кери, это Крис.

– По голосу чувствую – что-то не так. Что случилось? – стала допытываться Кери.

– Да все плохо, – всхлипнула Кристина. – Ребенок, с которым я сижу, в интенсивной терапии, а его мать куда-то пропала. Поверить невозможно.

Через двадцать минут, когда такси остановилось на углу Девяносто шестой улицы и Сентрал-Парк-Уэст, Кристина получила обещание от подруги, что та сейчас примчится к ней, чтобы остаться до конца дня.

– Я знаю, Рене Картер начнет орать, что я плохо заботилась о Салли, – со слезами на глазах объяснила Кристина. – Может быть, если ты будешь здесь, она не станет так беситься. А если она не вернется к вечеру, я собираюсь оставить ей записку и уйти. Не могу больше работать на эту ужасную женщину.

Кристина вылезла из такси, вошла в вестибюль и на лифте поднялась в квартиру. Едва она открыла дверь, как услышала неистовый лай собаки, которую не выводили со вчерашнего вечера. «О господи, бедняжка», – подумала она, бросившись за поводком. У нее не было времени осматривать квартиру, но и так было понятно, что все оставалось на своих местах и миз Картер не приходила домой.