Четвертая высота - Елена Ильина

— Этого я не знаю…

— Ну, так рассказывай что хочешь! Ты так замечательно играла!

— Нет, совсем не так уж замечательно, — серьёзно сказала Гуля. — Вот в другой картине, «Я люблю», по-моему, я играла гораздо лучше. Я там Варьку играла. Внучку шахтёра.

И Гуля рассказала, что, для того чтобы получше узнать, как работают шахтёры, она вместе с режиссёром спускалась в шахту, да ещё в самый забой.

— Когда мы вылезли из шахты, — продолжала Гуля, медленно шагая с ребятами по аллее, — нам сказали, что эта шахта была раньше самая опасная во всём районе. Тут режиссёр спросил одного старого рабочего, который спускал и поднимал груз на шахте: «Вы часто били двенадцать раз в колокол?» (А двенадцать раз били, когда везли покалеченного шахтёра.) А рабочий и отвечает: «Бывало, в каждую смену бьём. И теперь случается, только редко».

— Ой, как страшно! — тихонько сказал кто-то из ребят. — Ну, а ты не боялась?

— Нет, не очень, — ответила Гуля. — Я же знала, что в этой шахте теперь уже не так опасно. Только было жутко, когда вдруг там, внизу, погас свет. Вы только подумайте: тьма кромешная, а я одна. Режиссёр куда-то ушёл — поговорить с шахтёрами. Стою и не знаю, что делать. Ну, думаю, пропала! Тихо-тихо кругом. Только слышно, вода где-то журчит. Вдруг вижу — огонёк блеснул. Приблизился ко мне огонёк, и я увидела, что это шахтёр идёт со своей лампой шахтёрской, а рядом с ним режиссёр. Тут нас с ним подняли наверх в клети, вроде площадки открытой, и до того мне показалось светло наверху, на земле, что даже глазам стало больно.

— А в шахте тебя тоже снимали для кино? — спросил в темноте чей-то мальчишеский голос.

— Нет, в шахте мы не снимались.

— А как вообще снимают? — спросила, выскочив вперёд, какая-то маленькая девочка. — Так всё подряд — всю картину сразу?

— Ну нет, конечно, не сразу, — сказала Гуля. — Это же очень трудно снимать. И сниматься тоже очень трудно. Знаете, как мы запарились с режиссёром, пока один только эпизод с конём засняли? До этой картины я никогда верхом не ездила. А тут пришлось научиться ездить. Сначала — в седле, а потом и без седла. Василинка же без всякого седла ездила, она же крестьянская девочка, а не наездница. Да ещё надо было научиться по-разному ездить — шагом, рысью, галопом, а вдобавок ещё брать барьеры. Когда в первый раз взяла препятствие, я до того испугалась, что чуть было с лошади не кувыркнулась. А когда Сивко из болота вытаскивала, пиявки мне в ноги впились. Насилу их потом, после съёмки, содрали.

Ребята слушали затаив дыхание. И вдруг самый маленький пионер спросил:

— А кто играл коня?

Гуля обернулась.

— Как это кто? — спросила она удивлённо. — Конь.

— Так хорошо играл? — сказал мальчик с восторгом.

— Ну, с этим актёром, — ответила Гуля, — тоже пришлось как следует поработать. Он долго не хотел меня слушаться.

И, подумав, она добавила:

— Но бывает, что и с нами, ребятами, режиссёрам нелегко. Ведь с нами нельзя репетировать много раз подряд.

— Почему? Почему нельзя? — сразу отозвалось несколько голосов.

— А потому, что, если мы зарепетируем, то есть будем повторять одно и то же много раз, уже ничего хорошего у нас не получится, — объяснила Гуля серьёзно. — Вот режиссёры и добиваются, что ребята делали всё сразу, как в игре. Ну, иногда ничего не выходит. Иногда ребята не слушаются или бузить начинают. Ну, тут прикрикнут на них, они и перестанут. Хороший режиссёр умеет обращаться с нашим братом.

— А как он обращается с вашим братом? — серьёзно спросил опять тот же самый маленький мальчик, которому понравилось, как играет конь.

Все вокруг рассмеялись. А потом опять раздались нетерпеливые голоса:

— Рассказывай дальше! А ты, Игорёк, не перебивай! Рассказывай, Гуля!

— Ну и вот… — начала опять Гуля. — На чём же это я остановилась?

— На том, что хороший режиссёр умеет обращаться с ребятами.

— Да, да! — сказала Гуля. — Хороший режиссёр — это всё равно что хороший учитель. На съёмке он строгий, а после съёмки добрый. Если поймёшь, чего он хочет, уже нетрудно сделать всё как следует. Но самое главное в работе с нами — это терпение. Если у режиссёра нет терпения, ничего не выйдет. Самое важное — понять, чего от тебя требуют. А вот когда режиссёр расскажет весь эпизод, заинтересует тебя, тогда всё пойдёт как по маслу.

Гуля помолчала.

— Самое главное — это подход.

Слушая Гулю, ребята проникали к ней всё большим и большим уважением: как она всё понимает! Прямо как взрослая. И какие слова говорит «эпизод», «подход», «кадр»… Такие слова знает, в кино снималась, а совсем не зазнаётся! И всё только о трудностях рассказывает, а о том, что так замечательно играла, — ни слова…

Долго бы ещё рассказывала Гуля о своей работе в кино, если бы не пришло время спать.

Все разбрелись по своим палаткам. Стало совсем тихо.

Гуля улеглась в постель у окна и долго-долго перебирала в памяти все события этого вечера: и картину, которая так много ей напомнила, и этих славных ребят, жадно слушавших всё, что она им рассказывала.

И сердце её опять переполнила бесконечная, захватывающая дух радость! Как всё-таки хорошо, как интересно жить на свете!

Под самые звёзды уходил крутой мохнатый горб Аю-Дага, Медведь-горы. То и дело с чёрного неба срывалась звезда и летела вниз, за спину старой медведицы.

И слышно было, как совсем рядом, внизу, море бьёт, гремит и работает — тащит за собой камни…

В МОСКВУ, В МОСКВУ!

Весело и незаметно пробежал целый месяц. Вокруг было столько нового, что Гуля не знала, на что раньше смотреть, за что раньше браться.

Приближалось время отъезда.

Гуле не хватало дня, ей хотелось доделать до отъезда тысячу дел — собрать коллекцию камней Артека для краеведческого музея, научиться у Барасби ещё нескольким особенно трудным приёмам верховой езды и сдать нормы на значок БГТО [«Будь готов к труду и обороне!» — Прим. lenok555].

Уже почти всё было сдано — и плавание, и гребля, — оставалось самое трудное для Гули: стрельба и метание гранаты.

А стрелки на её часиках, не считаясь ни с чем, бежали теперь как-то особенно быстро…

Жаль было расставаться с Артеком, с новыми друзьями. А вдобавок у Гули появился четвероногий питомец, которого она очень полюбила, — лисёнок. Звали лисёнка Рыжик.

Это был хорошенький маленький хищник. Рыжая шёрстка его была до того густой и мягкой, что хотелось без конца гладить её. Кончик длинного пушистого хвоста Рыжика был совсем белый. Белой была и грудь лисёнка, похожая на белую манишку. А глаза лисёнка — узкие, блестящие — смотрели так лукаво, словно он задумал какую-то проделку, о которой никто-никто не должен был знать, — недаром он так хитро улыбался.