Измена. Вторая семья моего мужа - Каролина Шевцова

представь себе, женщина за 30 тоже хочет секса! Животного секса без обязательств и мужика без имени. Потрахаться и разойтись!

— А я тебе чем не мужик? — Нависает надо мной Савранский. — С именем, тут уж прости. Но все перечисленное я тоже могу. Животный секс, птичий секс, даже можем попробовать как пресноводные, метать икру.

— Ты шутишь?

— Зависит от твоего ответа, Римма. Сейчас ты решаешь, шучу я или, нет…

— Никит, ты…

— Маленький, — перебивает он меня, — дай мне полчаса и я докажу, что уже вырос.

Конечно, вырос, только когда? Как?! Надо мной сейчас возвышается огромный дядька, рядом с которым чувствую себя молодой и глупой.

— Нет, ты…

— Не привлекаю тебя? — Он подходит, наступает, давит, что мне приходится цепляться за его плечи, лишь бы не упасть. Не привлекает? Очень хотелось, что бы нет, но вот мой организм кричит об обратном. И этот запах… я вдыхаю и дрожу от восторга и возбуждения. Нет, мой мальчик, ты мне нравишься, и очень, только это неправильно.

— Нет, ты… — из последних сил пищу я.

— Настин сын, — выдыхает мне прямо в губы, — что ж, есть грешок.

И в следующую секунду на наши головы опускаются небо, а тьма укутывает одеялом, что ни выбраться обратно. Вокруг мгла. Я больше не вижу, но чувства обострились, будто кто-то выкрутил рубильник на максимум.

Он толкает меня к себе.

Он толкается языком мне в рот.

Жмется, цепляется, трется, лижет, ласкает, в то время как я могу только стонать.

Это похоже на безумие, на очень яркий сумасшедший сон. Невозможно, чтобы мужчина так хотел женщину. Чтобы меня так хотели!

Никита отрывается и смотрит своими льдами глаз. Мой мальчик. Мой Кай с холодны сердцем, которое, кажется, вот-вот растопит все вокруг.

— Одно слово, и все закончится, а я исчезну из твоей жизни.

Ах, слово! Хорошо, что одно, потому что на большее моя голова сейчас не способна. Тут пусто, как бывает после фейерверка. Еще недавно все взрывалось, горело ярким пламенем, а сейчас тишина. Я сглатываю…

… и говорю то самое слово.

— Продолжай.

Не знаю, как давно у него не было женщины. Кажется, что никогда. Он тащит меня к машине, продолжая целовать на ходу, и главное, я отвечаю на все это безумие! Мне так хорошо, так сладко, что я запрещаю себе думать о том, что будет завтра.

— Черт, я же пил, — шепчет мне в макушку Ник, — придется вызвать такси, не могу везти тебя пьяным.

И это мне нравится тоже. Не смотря на возраст, Никита говорит какие-то правильные вещи, именно тогда когда надо их говорить и поступает так, как надо поступать.

— Я заказал такси на твой адрес, — не спрашивает, утверждает.

— Почему на мой? Тебя в квартире ждет девушка?

Что-то острое царапает изнутри, если бы не алкоголь и адреналин, я бы даже могла узнать в этом чувстве ревность. Мне не хочется, чтобы у Никиты кто-то был.

— Почти, — кивает он, — бабушка Сара.

И снова целует меня, так что даже не приходится додумывать ответ. И это хорошо ни язык, ни голова меня больше не слушаются. Я разрешаю отнести себя в такси и уложить на заднее сидение. И даже не против, когда Никита целует меня прямо при водителе. Всю дорогу до дома Савранский не перестает меня касаться. Он спрутом опутывает меня, прорастает длинными, мощными конечностям, что уже не выбраться. Его рука у меня на спине, мои ноги на его ногах, а язык… о, что творит язык.

Я не помню ни как вышли из такси, ни как поднялись по лестнице. Единственное, что могу сказать — это заняло кучу времени. Пять этажей это много, особенно если целоваться на каждом пролете.

Я хихикаю, он подпевает что-то скабрезное, пока мы пытаемся открыть дверь. Вваливаемся внутрь и Никита как пещерный человек, тянет меня в берлогу. То есть на кровать.

Он торопится, но так даже лучше, у меня не остается времени, чтобы передумать.

— Римма, — шепчет Савранский в мои опухшие, истерзанные губы, — если что не так, заранее прошу прощения. Просто я очень волнуюсь.

Он ловит мой удивленный взгляд и добавляет, сквозь улыбку:

— Как никак, это мой первый раз…

Глава 16

— Это было…

— … восхитительно! — Заканчивает за меня Никита и, целуя меня в нос, улыбается: Я сделаю тебе кофе!

Ну, да. Я хотела сказать почти то же самое. Правда, вместо «восхитительно» я бы использовала слово «ошибка». А вместо кофе предложила кое-кому убраться из моей спальни.

Он и убрался.

Голая подтянутая задница (как из самых смелых фантазий) мелькает перед глазами, пока Никита идет по коридору. Он что, меня совсем не стесняется? Видимо, нет.

Оставшись наедине, я привожу себя в порядок под непонятный реп. Это Никита включил колонку и настроил ее на свои предпочтения. Когда из кухни стал доноситься запах жареного бекона, я услышала полный радости клич:

— Римма, завтракать!

На завтрак иду как на заклание. Ноги дрожат и во рту сухо. Мамочки, неужели мы сделали это?! Судя по ломоте в мышцах и сладко тянущей боли в низу живота — сделали. И не один раз.

На пороге комнаты возвышается двухметровый мужчина. Голый, если не считать фартука, повязанного на мускулистых бедрах.

— Боже, ты такая красивая! — Ник целует меня в макушку, и, подхватив на руки, уносит к столу. Здесь все сервировано как для торжественного приема. Праздничный хрусталь, бокалы с соком, почти не подгоревшая яичница.

Я смотрю в тарелку, пока Никита смотрит на меня. Он делает это так нагло и открыто, что я начинаю краснеть.

— Тебе очень идет румянец, — улыбается он.

«А тебе очень идет уйти из моего дома» — проносится у меня в голове, но молчу. Не хочу обидеть человека, тем более… Никиту! Ковыряюсь в своей тарелке ножом и гадаю, почему неловко здесь только мне одной? А ведь кое-кто, по его словам, вчера невинности лишился! И ничего, бодр и весел, как обычно.

Неужели ему не стыдно?

Поднимаю глаза, напарываюсь на холодный насмешливый взгляд, и понимаю — нисколечко.

Вздрагиваю, когда Никита обхватывает мою ладонь рукой. Его кожа такая горячая, что инстинктивно хочется прижаться к нему сильней, но нельзя. Как мотыльку нельзя приближаться к свету! Сгорю и пепла не останется.

— Я налью тебе еще сок, — медленно произносит он.

Может, не надо? Пока он сидит, я не вижу его задницу. Очень красивую, аппетитную и совершенно… голую! После такого, моим антикварным стульям понадобится психиатр — слишком много они пережили за это