Самая темная ночь - Дженнифер Робсон

он пошел поработать в хлеву. Разбудили ее детские голоса на кухне. На завтрак опять была полента с молоком, и Роза снова отказалась от ее предложения помыть посуду, так что Нина вернулась в спальню и задумалась, как одеться на мессу. Она не знала, в чем пойдет Роза, и не решилась у нее спросить, поэтому сделала выбор сама: надела платье, в котором праздновала свой двадцать первый день рождения два года назад – из прелестной голубой ткани, все еще яркой, не застиранной.

Она уже причесывалась, когда в дверь постучал Нико.

– Входи! – откликнулась девушка. – Я готова, собиралась спуститься.

– Подожди, я расскажу тебе о мессе, пока буду переодеваться. Остальные еще на кухне и во дворе.

Нина села на кровать, повернувшись к нему спиной, а он, снимая рабочую одежду, принялся объяснять, что ее ждет в церкви.

– Прежде всего ты должна знать, что служба ведется на латыни, а не на итальянском, так что мало кто полностью понимает, о чем говорит отец Бернарди. Все просто повторяют выученные в детстве слова в правильной последовательности.

– Я буду сидеть рядом с тобой?

– Конечно. Тебе надо лишь внимательно наблюдать за мной и повторять все, что я буду делать. У тебя получится. Как только дойдет до Святого Причастия, ты выйдешь за мной вперед, и мы преклоним колени у ограды перед алтарем, а когда отец Бернарди приблизится к тебе, открой рот, чтобы он положил тебе на язык гостию. После этого ты осенишь себя крестным знамением – лоб, живот, левое плечо, правое плечо, – и мы вернемся на скамью.

– А если я что-нибудь напутаю, у меня будут неприятности?

– От кого? От отца Бернарди? Он сам сказал, что тебе нужно появляться на мессе, иначе я тебя туда и не повел бы. Но попросив тебя присутствовать в церкви, это мы с отцом Бернарди совершаем грех, а не ты.

– Может, мне все-таки лучше остаться дома? Скажешь, что я себя плохо чувствую.

– И так каждое воскресенье? Увы, нет. Тебе придется ходить к мессе и принимать причастие, иначе люди непременно заметят твое отсутствие, слухи пойдут по округе, и твоя жизнь окажется под угрозой.

Из деревни донесся звон колоколов. Пора было отправляться в церковь.

– Ты оделся? – не оборачиваясь спросила Нина.

– Да. Что скажешь?

На нем был темный костюм с галстуком, и хотя в плечах пиджак казался тесноватым, а воротничок рубашки пережил не одну стирку, Никколо выглядел привлекательно и вполне достойно.

– Хорошо выглядишь, – одобрила Нина.

До церкви надо было пройти каких-то пару сотен метров по короткой дороге, которая вела вдоль нескольких соседних подворий, и как только они вышли на пьяццу, Нина почувствовала на себе взгляды десятков глаз – местные жители любопытствовали, строили догадки на ее счет, выискивали недостатки. И это было даже больше, чем праздное любопытство, – первые оценивающие взгляды впивались в нее с жадностью, что сделалось еще заметнее, когда они с Никколо вошли в церковь.

Внутреннее убранство церкви Санта-Лючия было куда скромнее, чем у Schola Spagnola, которую посещали многие поколения ее семьи. Здесь не было хоров, к алтарю вел один проход, и по бокам его стояли скамьи, где устроились вперемежку мужчины, женщины и дети.[20]

Нина старалась держаться поближе к Нико; ей ужасно хотелось уцепиться за его руку, но она себе этого не позволяла. Он подвел ее к одной из скамей слева, примерно посередине нефа, и жестом пропустил вперед.

– Синьора Росси позади нас глухая, – шепнул Нико ей на ухо, – а скамья перед нами сломана, так что там никто не сядет. Не забывай повторять за мной все, что я буду делать.

Он снял подушечку с крючка на спинке скамьи впереди, и встал на нее коленями. Нина последовала его примеру, а когда все вокруг опустили головы в молитве, украдкой огляделась, пытаясь составить впечатление об интерьере христианского храма, который был для нее в диковинку.

Каких-либо украшений, достойных внимания, здесь не наблюдалось, за исключением нескольких расписных горельефов, краски на которых давно поблекли, и масляной живописи, настолько потемневшей от времени, что на холстах ничего невозможно было разобрать. Впереди было возвышение, отделенное от нефа низкой деревянной решеткой. В центре возвышения находился стол, накрытый расшитой скатертью, по его краям высились латунные подсвечники, а позади, в нише, стояла статуя распятого Христа – он был выше человеческого роста и обнаженный, в одной лишь набедренной повязке; из его многочисленных ран струилась кровь, нарисованная алой краской. Прямо над ним была еще одна статуя – почти такая же, как та, что Нина видела в гостиной семьи Джерарди, только здесь у изображенной скульптором женщины была золоченая корона, а у ее ног на металлических полочках расставлены ряды свечей.

Нина, склонив голову, пыталась привести в порядок мысли и настроиться на молитву, но не могла сосредоточиться. Вроде бы в церкви было тихо, однако вокруг постоянно клубилось облако шорохов и шепотов, то стихавших, то звучавших громче; и контрапунктом на этом фоне периодически раздавалось оглушительное чихание пожилого мужчины, стоявшего с противоположной стороны нефа.

– Это мой дядюшка Беппе, – шепнул Нико. – Его с марта по ноябрь мучает сенная лихорадка.

Он снова наклонился к Нине, словно хотел развлечь ее еще каким-то любопытным комментарием, но в этот момент до них донесся свистящий шепот, нарушивший относительную тишину в храме:

– Вон она. Да нет, вон там. Та девица, что заставила его распрощаться с саном.

– Да и посмотреть-то особо не на что. О чем он думал?

– Вот именно. Столько лет стараний и учебы коту под хвост – ради чего?

– Белоручка. Ясное дело, Роза ее в бараний рог скрутит.

– Это уж точно. Ох, хотелось бы мне при том поприсутствовать…

Тут Нико взял и обернулся. Он не произнес ни слова, но Нине почудилось, будто она на самой себе испытала тяжесть его взгляда. Затем он снова склонился к ней и прошептал на ухо:

– Прости.

– Ничего страшного. Удивительно, как ловко ты их осадил.

– Это одна из первых премудростей, которые усваивают в семинарии – осаживать взглядом тех, кто шепчется во время мессы. – Нико слегка подтолкнул ее локтем, давая понять, что он шутит… или слегка преувеличивает.

Если так подумать, эти досужие сплетни не должны были ее обидеть – в действительности Нико не был ее мужем, и семинарию он бросил вовсе не из-за нее. Как только война закончится и можно будет благополучно вернуться домой, они расскажут людям правду об этом вымышленном браке, тогда Нико заживет своей жизнью и станет священником или выберет другой путь – как сам решит. Куда неприятнее