Игры кавалеров - Ольга Лебедева

От неожиданности Орлов обернулся.

Из лесной чащи с гиканьем и свистом вывалила толпа мужиков. Все были вооружены — косами, вилами, а у иных в руках были даже охотничьи ружья. Впереди этого странного воинства, подобрав юбки и полы длинной лисьей шубы, решительно шагала, поминутно проваливаясь в сугробы, пожилая дама весьма колоритной наружности. Более всего она походила на кочан капусты, столь великое множество одеяний было на ней. Наверное, даже пистолетная пуля оказалась бы бессильной пробить все эти шубы, салопы, кофты и юбки, украшавшие эту удивительную женщину.

— Воло-о-одя! — трубным иерихонским гласом заревела эта уездная амазонка. — Воло-о-одька, чертов сын! Где ж ты есть, а?

— Систер… — восхищенно прошептал Оболенский, без Сил опускаясь на снег. — Ну, бой-баба! Нет слов…

Орлов несколько раз лихорадочно оглянулся, точно затравленный волк, и, наконец, решился. Оттолкнув от себя Татьяну, так что та полетела наземь со всех ног, он кинулся наутек. В три прыжка добрался до коня, вскочил в седло и погнал своего верного Орлика в снеговую метельную заверть.

Оболенский вскинул пистолет и выпалил вослед Орлову. Из «лепажа» вылетела дымная струйка, но пуля не причинила вреда беглецу, притом что Владимир, как мы уже знаем, был отменным стрелком.

— Порох отсырел! Ну, что ты будешь делать… — разочарованно воскликнул геттингенец.

На скаку граф обернулся и что-то яростно прокричал. Однако порыв ледяного ветра тут же налетел на него, он задохнулся и, отчаянно замахав руками, схватил ускользнувшие на мгновение поводья. В следующую минуту граф уже умчался в поле, за которым темнели сквозь снежную пелену тумана спасительные для него рощи Потоцких дубрав.

Тюленевские мужики тем временем обратили в бегство оставшихся кавалеров ордена Гименея. Незадачливые кавалеры под натиском превосходящих — и весьма грубого свойства! — сил противника уже нахлестывали лошадей, отчаянно увязавших в снегу, который во множество намело за ночь в лощинах и буераках здешних лесов. Впереди же всех бесславно скакал Орлов.

— Ну, слава те Господи, живы! — пробасила тюленевская помещица, с шумом переводя дух. — Эх, Володька, отчаянная твоя голова, почто родную тетку не слушаешь? Приехал бы перво-наперво ко мне, чайку бы откушали, обмозговали все твои заботы. А это вы кого воюете-то?

— Питерских, — кратко пояснил Оболенский, влюбленными глазами глядя на свою отважную тетку.

— А-а-а… — протянула та, абсолютно удовлетворившись столь странным ответом. Точно речь шла о мужиках из соседней деревни, пришедших в ее имение озорничать и пьянствовать на престольный праздник!

Более того, сельская воительница неожиданно сунула пальцы в рот и так оглушительно засвистала вослед беглецам, что у Владимира страшно засвербело в голове, а Ольга с немедля заткнули уши, изящно — мизинчиками.

Тем временем Оленин словно стряхнул с себя страшное оцепенение последних драматических минут схватки. Вызволив из сугроба барахтавшуюся там Татьяну и передав ее на попечение Марьи Степановны, он стремглав кинулся к Оболенскому.

— А где Орлов? Где этот мерзавец? — запальчиво выкрикнул Оленин, озираясь вокруг, все еще не остыв от горячки сражения.

— Где еще положено быть мерзавцам? — усмехнулся Владимир. — Разумеется, в бегах. Конных, прошу заметить!

Он кивнул в сторону белой целины снежных полей, туда, где в утреннем морозном тумане мелькал конный силуэт, медленно удаляясь в сторону тракта. Позади, немного поотстав от предводителя, нахлестывали коней остальные кавалеры ордена святого Гименея.

— Так надо за ним! Догнать разбойника!! — воскликнул Евгений, озираясь в поисках лошади.

— Бесполезно, — констатировал Владимир, смерив взглядом расстояние до удалявшегося графа. — По такому снегу нам его не догнать, уж поверь на слово.

— Ах, каналья… — выругался молодой человек и вскинул пистолет, яростно щелкая заевшим, по-видимому, курком.

— Не трудись, мой друг, он уже разряжен, — спокойно заметил Оболенский, указывая на бесполезный теперь длинноствольный «лепаж». — Да и будь там пуля и сухой порох — я бы не стал стрелять с такого расстояния ни в коем случае. Орлова уже определенно не достать, даже из швейцарского ружья.

— Что же делать? — растерянно пробормотал Оленин, все еще сжимая в руке холодную рукоять пистолета. — Ведь уйдет, непременно уйдет, подлец.

— Не уйдет, — сурово молвила Марья Степановна. — Я гонца послала к соседям, Шубиным да Яновским. Они аккурат за тем леском проживают. Должны мужиков послать сюда, мне на выручку. Глядишь, и изловят беглецов.

И она ткнула пальцем в сторону Потоцких дубрав.

— Откуда ж ты знала, милая систер, куда мерзавец направится? — восхищенно воззрился на нее племянник.

— Дак я и о мерзавце-то вашем не ведала, — пожала плечами старая барыня. — Только тут два пути всего и есть: либо по тракту, либо через рощи на выселки. Тракт сторожить нечего — лихой человек его завсегда сторонится. Остается Потоцкий лес, вот и вся недолга.

— Быть бы тебе тетушка министром — цены бы тебе не было, — изумленный уж в который раз смекалкой и житейским опытом Марьи Степановны, воскликнул Оболенский.

— А мне и так цены нет, — усмехнулась тетка. — Я и крепостных своих ни единого не продала и не продам. Разве ж слыханное это дело — живыми людишками торговать равно скотом? Мы же не арапы какие, прости господи. У меня еще совесть есть.

И она истово перекрестилась, после чего подмигнула.

— А теперь шагай за мною, молодежь. Нечего вам тут мерзнуть. Да и в вертепе этом, прости Господи, делать нечего таким благородным молодым людям. Едем ко мне, в Тюленево, там все и расскажете.

— Одного я не пойму, — вышагивая по лесным сугробам с самым беззаботным видом, разглагольствовал Владимир. Он вообще был неунывающим человеком, и драматические события на «дуэли», похоже, только взбодрили и растревожили его живой и быстрый ум.

— Куда это, интересно бы знать, смотрят нынешние романисты? Ведь взгляните на всю эту историю, героями которой мы невольно оказались? Это же истинный сюжет для авантюрной книжицы, да еще и с романтическими переживаниями, воздыханиями и прочей чепухой!

— Вот и пропиши обо всем этом, — предложила Ольга.

Татьяна шла, опираясь на руку Оленина, и лицо молодого человека было исполнено, наверное, наивысшего блаженства, когда-либо испытанного им в жизни.

— Увы, не имею к тому словесного дара, — пожал плечами Оболенский. — Вот пусть Оленин лучше напишет. Он умеет благородные мысли излагать похлеще моего. Одно слово, дипломат. Я-то больше по научной части…