Маршрут: Ноль - Mrs. Mracopisec

Он поднял голову, и сердце у меня сжалось в кулак: мои черты, но старше, выжженные ветром и чем-то похуже ветра. Мужчина улыбнулся — ровно той улыбкой, из которой вытаскивают зубы. И прошептал — я видел движение губ, хотя фото было немым: «Не подходи к будке».

Я выглянул в окно. Там, метрах в тридцати, темнела телефонная будка с выбитым стеклом — точь-в-точь, как на старой заправке. Я ждал, что плоть реальности дёрнется и на место сядет глюк, но будка не исчезла. Она просто стояла, как пунктир между «можно» и «нельзя».

— Чего он там забыл? — пробормотал я. — Кроме здравого смысла.

— Ты, — ответила Ольга. — Забыл себя.

Я повернул ключ. Мотор отозвался с пол-оборота — покладисто, как будто в нём поселился новый, очень дисциплинированный гном. Фары полоснули по будке. На стекле проступил круг, жирный, маркерный. Внутри — один-единственный ноль. Тот самый, кровяной шрифт из «Прогресса».

— Едем, — сказал я. — Пока «они» листают наш сценарий.

— Не смотри в зеркало, — без интонации произнесла Ольга. — И не считай столбы.

— Понял, — кивнул я. — Считать — вообще не моя сильная сторона.

Мы мягко выехали на трассу. Дождь будто выключили, звук в салоне стал блеклым, ватным. Я поймал себя на том, что слежу за её грудной клеткой — поднимается ли. Не поднималась. Стоило мне моргнуть — и привычный вздох возвращался, как синхрон в плохом эфире.

— Если я открою конверт до конца, — сказал я, — всё станет хуже, да?

— Станет точнее, — поправила она. — А точность здесь смертельна.

— А расплывчатость — спасает?

— Иногда.

Я сунул конверт в бардачок. Тот щёлкнул, как сейф. Сразу же из динамика донёсся мой собственный голос — с тем легкомысленным хрипотцой, которую я терпеть не мог слышать на монтаже: «Марку — открыть после моей смерти». Я сжал руль так, что занемели пальцы.

— Забавно, — сказал я. — Получается, я сам себе почтальон Печкин из ада.

— Не из ада, — Ольга покачала головой. — Из «между».

На стекле со стороны пассажира, изнутри, выступил иней — тонкий, ветвистый, как нервные окончания на учебном плакате. Ветви сложились в слово: ЖДИ. Я провёл по нему пальцами, и мороз рассыпался, словно пепел.

— Ненавижу инструкции без руководства пользователя, — буркнул я.

Свет фар впился в туман. Дорога стала однотонной, как белый лист. В такие моменты мозг сам рисует на нём всё, что боится увидеть. Мне привиделся красный зонт — точка, пляшущее пятно впереди. Я отогнал картинку, почти физически.

— Марк, — сказала Ольга внезапно. — Если ты уснёшь — не выходи. Не открывай дверь. И если увидишь себя — не подходи.

— Наконец-то понятная инструкция, — улыбнулся я уголком губ. — Думаешь, клон не оценит объятия?

— Он будет очень убедителен, — ответила она. — Ты — всегда убедителен для себя.

На секунду я захотел ей верить полностью — без вопросов, без иронии. Но привычка подсовывать сомнение, как клин под дверь, пересилила.

— И всё же, — спросил я после паузы, — зачем мне это письмо? Кто его действительно написал?

— Тот, кто всегда пишет, — мягко сказала Ольга. — Тот, кто боится, что забудет.

— То есть я.

— То есть ты.

Мы ехали, и цифры на приборке мигали, как рождественская гирлянда психа: 23:09 → 19:93 → 09:23. Я перестал пытаться придавать этому смысл. Смысл здесь был топливом — чем больше его, тем жарче горит петля.

Усталость навалилась, как мокрое одеяло после стиралки. Веки стали тяжёлыми, дорога — гипнотической. Фары встречной «Волги» распластались в молоке и исчезли, как рыбьи кости в белом супе. Я отвёл взгляд, чтобы не провалиться.

— Не спи, — сказала Ольга. — Ещё нет.

— А когда можно?

— Когда поймёшь, где просыпаться.

— Спойлеров не будет?

— Только один, — она посмотрела прямо перед собой, туда, где мир делался гуще. — Ты сам попросил меня молчать.

Слова легли, как печать. Снаружи темнота стала плотнее, и мотор вдруг кашлянул, сбившись с ритма. Я тронул газ — педаль ушла в пол, как в губку. На секунду показалось, что мы стоим, хотя спидометр показывал движение.

Радио шевельнулось последним усилием и выдало шёпот, очень близкий, будто говорящий сидел между нашими креслами: «Марку. Вскрыть. Сейчас.»

Бардачок щёлкнул сам. Конверт лежал сверху — ровный, аккуратный, как только что запечатанный. На клапане, под слоем типографской пыли, трепетало новое: ПРОСНИСЬ.

— Видишь? — сказала Ольга. — Мы подошли к краю.

— К какому именно?

— К тому, где ты решаешь, кто из нас двоих сегодня настоящий.

Я втянул воздух, будто его стало меньше. Мир снаружи сгладился до единственного тона, и этот тон зазвенел в ушах. Я понял, что миг моргнуть и миг провалиться — одно и то же.

— Хорошо, — сказал я. — Тогда держись крепче. Если я усну — это будет специально.

— Не забудь главное, — прошептала она.

— Не выходить. Не подходить. И… не включать камеру?

Она кивнула.

Я положил ладонь на конверт — тот был холодным, как зеркало. И в этот холод легла ладонь Ольги — ледяная, но вдруг живее всего на свете.

— Ты сам попросил меня не говорить, — повторила она уже совсем тихо. — Я просто исполняю.

Глаза закрылись ненадолго — как мигает лампочка перед тем, как перегореть. Когда я их открыл, дорога стала ровной белой полосой, как постельный простынь: чистый, без единой складки, зовущий лечь.

Я моргнул ещё раз — и понял, что следующая сцена начнёт сниматься без моего участия.

Мир погас не сразу, а будто отдался эхом — как лампочки в подъезде, когда кто-то играет с рубильником. В глазах плыло молоко, внутри гудела пустота, и только руль под ладонями ещё держал меня в реальности.

— Ты спишь, — сказал кто-то рядом.

Голос был мой.

Я дёрнулся, повернулся — на пассажирском сиденье сидел я сам. Такой же, только чуть моложе, чуть наглее. Сигарета «Ява» в зубах, улыбка кривая, глаза уставшие, но весёлые. Он выглядел, как я на старых кассетах: студент, хулиган, вечно в погоне за кадром.

— Вот и встретились, — сказал «я». — Давненько, братец.

Я сглотнул и обернулся к Ольге. Она не исчезла — сидела на своём месте. Но её лицо было закрыто вуалью тумана, как будто я смотрел на неё сквозь матовое стекло.

— Что это значит? — спросил я. — Почему нас трое?

— Потому что ты делишься, — ответил «я». — Каждый раз, когда не выбираешь. Каждый раз, когда оставляешь «а что если». Вот и плодятся версии.

Он щёлкнул зажигалкой. Огонь вспыхнул — и я заметил, что пламя двигается назад, в сторону фитиля, как будто горение идёт в обратную сторону.

— Ты врёшь, — сказал я. — Я никогда не был таким.