Паустовский. Растворивший время - Олег Д. Трушин

после перевязки. Красивая, славная девушка. Потом перевязывали мальчика. Он лежал на постели, весь истёк кровью. Подушки, простыни, матрац – всё было липкое и ярко-ярко-красное. Я разрезал ему сапоги. Кровь лилась мне на руки, на куртку. Обе ноги перебиты, из ран текла каша из мелких раздробленных костей. Всё просил пить, метался. Тоже умер скоро и тихо. Третий – студент – тоже смертельный…»

Много чего довелось повидать Паустовскому во время войны. И когда служил на тыловом санитарном поезде, и когда находился в санитарном полевом отряде врачебно-питательного пункта № 4 отступающей из Галиции 4-й русской армии.

«Нет, – обратится Паустовский к Загорской в письме от 29 августа 1915 года, – счастлив, по-моему, тот, кто не видел, кто не знает, что такое война вблизи. А раз увидишь – уже жутко думать о ней»64.

И всё же война сделала Паустовского счастливым. Именно на фронте к Паустовскому пришла настоящая любовь. И дело тут вовсе не в Насте Кузьминой, «сероглазой гимназистки с густыми ресницами», имя которой мы встречаем на страницах «Золотой нити», и уж тем более не в Лёле из «Беспокойной юности», «своенравной девушке», умершей от тифа и появившейся в произведении всего лишь благодаря писательской силе воображения. Но именно в чертах Лёли и угадывается облик той, что завладела сердцем Кости Паустовского.

Екатерина Степановна Загорская. Первая супруга Паустовского, знакомство с которой произошло на фронте. Она служила на тыловом санитарном поезде № 226 и оказалась в числе сотрудников Красного Креста несколько раньше своего будущего мужа, за свою службу даже была представлена к Георгиевской медали.

Её чувственным, нежным образом пронизаны «Романтики», но её совсем нет в «Повести о жизни», во второй книге «Беспокойная юность», что выглядит на первый взгляд довольно странно. Ей, Хатидже, – так в переводе на татарский звучит имя Екатерина, будет суждено стать матерью первого сына Паустовского, Вадима, и пройти рядом с супругом тернии лет становления его как писателя. Она сама, обладавшая даром сочинительства, оберегала его талант в непростые годы, когда критика, в полном смысле этого слова, душила и разрывала на части его первые произведения, называя их «неудачей писателя, о которой можно только пожалеть»65.

Родилась Екатерина Загорская в 1889 году. По отцовской линии она происходила из семьи священника – Степан Александрович Загорский, настоятель храма Введения во храм Пресвятой Богородицы, что на реке Вобле в Подлесной Слободе на Рязанщине, скончался ещё до рождения второй дочери, Екатерины. По матери – Марии Яковлевны Городцовой, работавшей учительницей в женской гимназии, – из семьи учёного-археолога Василия Алексеевича Городцова, искателя древностей Старой Рязани.

Родители умерли рано, и всю заботу о Екатерине взяла на себя её сестра – Елена, которая была старше её на семь лет. Елена проживала в Ефремове Тульской губернии, где преподавала в местной гимназии[5].

Екатерина окончила Рязанское епархиальное училище и Высшие женские курсы в Москве. Училась даже в Париже.

В июне 1919 года Елена, в семье её звали Лёлей, умрёт от тифа.

Паустовский тогда запишет в своём дневнике:

«Смерть Лёли. Телеграмма – умерла от тифа. От голодного тифа. Пишет Лена Маркина. Нелепо. Ушёл человек. Последний родной моему Кролёнку (Екатерине Загорской. – О. Т.). Москва отрезана – поехать нельзя. Похоронят рядом с нашей девочкой. Крол тихо горько плакала всю ночь, весь день. Сиротка. Любить и беречь её страшно. Вся жизнь её семьи. Тяжесть – тоска – смерть».

В этой короткой записи есть ещё один немаловажный момент в семейной биографии Паустовского.

В середине 1915 года Екатерина Загорская покинет службу сестёр милосердия, а в конце 1916-го у неё родится мёртвый ребёнок, дочь, отцом которой будет Константин Паустовский. В ожидании родов Екатерина вернётся из Севастополя, где жила последние месяцы, преподавая французский язык в Мореходном и Коммерческих училищах, к сестре в Ефремов. О смерти ребёнка потрясённый несчастьем Паустовский узнает из писем. Дочь, которую он так и не увидел, похоронят на старом ефремовском кладбище. Спустя три года рядом с ней упокоят и Лёлю.

19 января 1917 года Паустовский во время приезда в Ефремов к Загорским отзовётся на смерть дочери стихотворением:

Мою дочку, маленькую девочку, увезли на кладбище.

Я её не видел, я не знаю глаз её…66

Причём это стихотворение, лишённое каких-либо общепринятых форм, больше похожее на плач, вырвавшийся как бы сиюминутно из глубины души автора, из обожжённого пламенем тревожного сердца, и записано так, словно это письмо, обращённое к самому себе, к своему внутреннему состоянию, и образ девочки тут больше похож на ангела, далёкого и такого близкого.

В конце 1915 года Паустовский оставит службу брата милосердия и вернётся к матери и сестре в Москву, восстановится на юридическом факультете Московского университета и попробует продолжить учёбу.

Но война, которую он видел воочию, будет неотступно следовать за ним. И несмотря на свою близорукость и на то, что оба брата были на фронте, он всё равно будет ждать своего призыва.

«Да, между прочим, я глубоко верю в то, что это последние месяцы моей жизни, – напишет Паустовский Екатерине Загорской 27 апреля 1916 года из Таганрога, – меня скоро возьмут в строй и убьют. И не будет больше Кота. Не правда ли, жаль?»

И несколькими днями раньше, 10 апреля из Юзовки[6]:

«А сегодня телеграмма из Москвы, которой я сразу не понял. “Если нет препятствий от воинского начальника – можешь приехать выяснить положение. Ходатайство об оставлении студентов-браковщ. <…> …возбуждено. Высочанский”. Очевидно, дома напутали. Призваны студенты 9 (IV) 1894 и 93 годов, а я 92 года. Моя очередь следующая. Служба на заводе, как разъяснил на днях Главн. штаб, не освобождает. Я подожду, пока все выяснится, и, если окажется, что меня призовут, уйду. Последние дни перед тем, как меня окончательно свяжут, я хочу быть свободным, я хочу быть около тебя. 92 год призовут, очевидно, в конце мая, может быть, в июне, в крайнем случае – в августе».

В письме Екатерине Загорской 1 мая 1916 года:

«С воинской повинностью скверно. Жду на днях письма от дяди Коли – тогда напишу подробнее.

Школа мор. прапорщиков – может быть, из той тупости и нудности, которую назыв. воен. служб. и которую можно только холодно и глубоко презирать, это лучшее; не знаю. Знаю только, что всё это противно»67.

Война для Кости Паустовского становится ненавистным обременением, уродующим его внутреннее состояние, и он всячески, даже мысленно, старается освободиться от