За столетие до Ермака - Вадим Каргалов

Брать крепостицу приступом Федор Брех не захотел – берег людей. Велел выкатить вперед дальнобойную пищаль, зарядить железным ядром. Пищальник Левка Обрядин нацелил метко: от первого выстрела покачнулась и скособочилась башенка на углу крепостицы (вогуличи с нее так и посыпались!), от второго развалились ворота. Истошно завопили вогульские лучники за частоколом. Левка послал еще одно ядро в воротный проем – для острастки. Снова взвыли вогуличи, но уже тише, немногоголосо, будто издали.

Федор Брех махнул саблей.

Густо, зло побежали к воротам сысольцы. Саданули внутрь крепостицы из ручниц и скрылись в синем пороховом дыму.

Федор трусил следом. Московские дети боярские за ним, сабли поблескивают, доспехи звенят, рты разверзнуты воинским криком – сомнут вогуличей, раскрошат!

Но боя не случилось. Когда ворвались, пустой оказалась крепостица. Сбежали вогуличи через заднюю калиточку в лес, луки свои побросали.

Федор поднял вогульский лук. Затейливый лук, из двух полосок дерева склеенный: наружи – береза, а внутри – упругая кедровая крень. Тонкими полосками вываренной бересты лук обернут. И тетива из крученой конопли тоже берестяными полосками обернута, тоненькими-тоненькими. Стрелы к луку длиннее локтя, железный наконечник копьецом, насажен крепко – вклеен в еловое древко смолой, да еще и ниткой обмотан. Грозное оружие, есть над чем задуматься…

Подошел Левка Обрядин, тоже повертел в руках вогульский лук, сказал созвучное мыслям Федора:

– Доброе оружие. А вот чтобы вреда большого нашим от луков не было, подумать надобно. То ли издали их бить, из пищалей, то ли вплотную сходиться побыстрее, для рукопашного боя, панцирем против голой груди…

Федор Брех кивнул. Верно Левка думает, надо воеводам подсказать. Пошел по крепостице, оглядывая строения.

Небольшая крепостица, саженей тридцать в поперечнике. Внутри несколько срубных домов без потолка, с пологими двускатными крышами, покрытыми полосами сшитой бересты, с небольшими, высоко прорубленными дверями, в оконцах – рыбий пузырь. Заглянул в один из домов, что показался наряднее других. В углу очаг из жердей, обмазанных глиной, – чувал, топится по-черному. Из чувала дымом тянет: мошкару вогуличи выкуривали из дома. По стенам – лавки из земли, обшитые по бокам лесинами. На нарах циновки, плетенные из тростника, шкуры звериные. Связки вяленой рыбы на колышках висят, пучки травы. На полках ковши деревянные и чашки, все черные, в саже, в золе, туески из бересты. Чугунный котел над очагом с болтушкой из сушеной рыбы, приправленной сухой ягодой – черемухой. Ступка деревянная стоит, а в ней сухие головы рыбьи. Видно, приготовились вогуличи сушь толочь, да спугнула их рать. Бедно живут, убого…

В амбары – квадратные срубы на высоких столбах с плоскими крышами, присыпанными землей, – Федор даже не заглядывал. Что там найдешь, если в домах голым-голо? Да и влезать в амбар неудобно – по скользкому наклонному бревну с зарубками.

Сысоличи уже стучали топорами у разбитых ворот, подправляли башенку. Пищальники ставили по частоколу свой наряд. Большую дальнобойную пищаль Левка Обрядин поставил на башенке, под которой была единственная дорога через перевал. Попробуй сунься!

Держать крепостицу надо, Федор это понимал. Не минуют ее вогуличи князя Асыки, если к волоку направятся. Поэтому не стал больше разгуливать без дела, подозвал десятников, распорядился. И о караульных распорядился, и о скоровестнике к большим воеводам: поди, слышали там пищальную пальбу, тревожатся!

Распорядившись, присел в холодке под стеной, велел воды принести. Покойно было на душе у Федора Бреха, благостно. И дело свое сделал как нельзя лучше, и ратники все целы. Довольны будут большие воеводы, князь Федор Семенович Курбский и Иван Иванович Салтык.

Большие воеводы остались довольны. Пришли они в крепостицу перед вечером, когда все хлопоты были окончены. Федор Брех, как гостеприимный хозяин, встретил у ворот. Желтели ворота свежим тесом, караульные ратники возле них стояли, разноцветные прапорцы над частоколом трепыхались, пищали смотрели на дорогу своими круглыми очами – наша теперь крепость, судовой рати защита!

Князь Курбский похлопал Федора Бреха по окольчуженному плечу – расположение свое показал. Произнес многозначительно:

– Ну, воевода, показывай свой град!

Федор Брех расплылся радостной улыбкой. Воевода! Был простым сотником, а отныне – воевода, князь своих слов на ветер не бросает! Повел Курбского и Салтыка по мосткам, пристроенным с внутренней стороны частокола, ревниво зыркал глазами: все ли в порядке?

Не подвели своего новоявленного воеводу московские дети боярские и сысольцы. Стояли у пищалей браво, фитили в берестяных ладанках тонкими синеватыми дымками курились, ручницы и луки на изготовку.

Большие воеводы поднялись на башенку. Далеко отсюда было видно. На закатную сторону глянуть – пологая лощина, где-то недалеко уже к ней ушкуи ползут. На восходной стороне такая же ложбина спускается меж лесистыми горами, конца ей не видно, в синей вечерней дымке истаяла. Там уже Сибирская земля, вогульское княжество Асыки.

Взошли-таки на Камень!

Был день Ивана Купалы [50], когда люди на Руси омываются в воде и в вечерней росе, прыгают через купальные костры, когда папоротники расцветают в полночь, являя скрытые под ними в земле клады. Но не в прохладных водах купались люди судовой рати князя Курбского и Салтыка, а в соленом поту. Еще неделю с трудами великими поднимали суда на перевал, а потом еще неделю спускали их с Камня до истоков невеликой реки Коль, притока Вижая.

С Вижая начиналась большая вода, свободный путь для судового каравана. А там лишь пятьдесят верст оставалось до сибирской реки Лозьмы – два неспешных дневных перехода. Но чтобы совершить эти переходы, пришлось заново оснащать ушкуи и малые насады (большой насад князя Курбского, сколько ни мучились, перетянуть через Камень не смогли). Перестукивался топорами, разноголосо гомонил, суетился стан на вижайском берегу. По ночам перемигивались с крупными летними звездами караульные костры.

Только три малых ушкуя сразу побежали вниз по Вижаю. Федор Брех и Емелька-Емельдаш с шестью десятками служилых вогуличей и сысольцев исполняли тайный наказ воевод. Но об этом рассказывать еще рано…

К своей середине катился июль, макушка лета, месяц сенозорник, страдник. Везде для русского человека неизбывная страда – и в поле, и в походе, и не скажешь даже, где она тяжелее, эта страда.

Глава 7 Асыка, вогульский князь

Большой князь Асыка верил, что страх сильнее любви.

Любовь размягчает сердце человека, и становится он слабым, как женщина. Женщину порой любят, но кто ее боится? Боятся сильного мужчину. Или сильных народов, таких, как татары.

А почему татары стали сильными? Потому что страхом скреплены их орды, зажаты в железный кулак, нет воли ни богатырям-нукерам, ни тысячникам и темникам, ни высокородным мурзам, все в полной власти хана. В страхе перед ханом живут татары, зато половина населенного мира под ними, боятся соседние народы ордынцев и повинуются им…

Что произошло бы, если простой табунщик перестанет трепетать перед своим сотником, сотник осмелится перечить мурзе, а мурза ослушается хана? Наверно, рассыпались бы великие татарские ханства, враждебные ветры развеяли бы по степям кочевья и сами татары попали бы под власть других народов.

Страхом все скрепляется, страхом!

Но он, большой князь Асыка, недостаточно силен, чтобы внушать страх. Его обширные владения, раскинувшиеся по лесам и болотам от Камня до Оби-реки, скорее похожи на каменную россыпь, чем на крепость.

Каждый малый вогульский князец, засевший в укрепленном городке – уше – со своими родственниками, слугами, рабами и горсткой богатырей-уртов, мнит себя самостоятельным владетелем. Ежегодный ясак да немного воинов в свое войско – вот и все, что может потребовать от него большой князь Асыка.

У князцев тоже руки связаны. Делят они власть с главой городка – вох-ухом, – с седоголовыми старцами, которые открывают собрания воинов. Воины, собравшись в городке, сами решают, как поступить, и не всегда их решение совпадает с желанием князца. С незапамятных времен, когда вогулы еще жили родами, так повелось – решать сообща, народным собранием.

Нет, не властны князьки над своими людьми. Большинство охотников и рыболовов живут в небольших селениях – паулах – отдельными юртами [51], и в каждом юрте свои старейшины и свои боги, особливые болванчики, которым люди поклоняются, хотя сами же сделали их из камня или дерева. Князец во всем зависит от благорасположения старейшин юртов. Захотят старейшины – посылают в княжеский Пелымский городок своих воинов, не захотят – оставался князец наедине с собственной дружиной уртов. И богатство князца от старейшин же зависит – сколько ясака пришлют. Бывало, что, осердившись, вовсе ясака не присылали. Принудить их к повиновению трудно. Зимние селения – паулы – с деревянными домами спрятаны в лесах, дороги к ним только местным жителям известны. Некоторые юрты по нескольку зимних паулов имели, чтобы переходить из селения в селение, если грозила опасность. А летом и вовсе неизвестно было, где искать юрты. Уходили вогуличи на промыслы к берегам рек и лесных озер, жили в берестяных шалашах, кочевали с места на место. Как вода, текли юрты по лесам и рекам, и не было плотины, чтобы остановить их, собрать воедино.